— Как ты узнала о дне рождения девочки? Ты нашла ее? Где она?
— Что вас встревожило? — спросила с искренним непониманием Татьяна.
Она рассказала ему далеко не все новости и собиралась поведать еще кое-что, чтобы хоть немного облегчить тот груз, который несла. Четко не зная, как это сделать, все-таки стремилась исповедоваться пусть на один процент. И вот сейчас, отвечая на только что поставленные вопросы, имела возможность вполне незаметно и почти безопасно достичь этого. Но что-то снова насторожило ее: то ли это была какая-то ненатуральная реакция слушателя, то ли внутренний часовой затормозил взятый ею разгон.
— Да, я знаю о дочке Лизы Паперовской и Юрия Вспышкина, — сказала она. — Но что толку? Это все — тени. Несчастная Лиза Паперовская недавно умерла, а Юрий Вспышкин погиб еще в восемьдесят шестом…
— Откуда это известно?
— О чем?
— О его гибели?
— Не знаю… Я где-то слышала, в конце концов это было еще в детстве. Поэтому, может, я и ошибаюсь.
— А их дочка?
— У нее все хорошо, — вдруг сказала Татьяна. — Имеет мужа, специальность…
Игорь Свиридович набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул его малыми порциями, раздувая при этом щеки, дескать, так, вон оно что. Казалось, он что-то выверял в себе или на что-то решался. Но вскоре это ощущение исчезло, перед Татьяной был просто человек, растроганный непростыми судьбами, к которым невольно прикоснулся.
Однако время от времени он искоса посматривал на нее, излучая светлое, какое-то радостное недоверие. Он будто завис в ожидании еще чего-то, еще некоторых слов, продолжения сказки о невероятных совпадениях, встречах и событиях. И это было понятно — ошеломление от перевоплощения из слепого человека, без надежд и возможностей затерянного в покинутом приднепровском хуторе, в благополучного и здорового мужчину, который находится сейчас в одном из лучших мест в мире, не проходит в один миг. На это требуется время.
На все требуется время, — лелеяла тихую свою печаль Татьяна, — и объяснение, — прибавила себе мысленно она. Иначе Игорь Свиридович так и не поймет, что на самом деле попал в сказку и имеет право на все чудеса, которые с ним происходят. Он просто будет воспринимать дальнейшее так, будто его кто-то облагодетельствовал, и будет портить себе характер от постоянного ощущения унижения. Нет, дорогая моя, он такой жестокости не заслужил.
Но что она могла объяснить Игорю Свиридовичу, вообще чужому человеку, смотреть отрешенно? Что она выросла без родителей и что ей всегда их не хватало? Что их с Любовью Петровной отношение к ней растревожило ее, задело давно готовые к отклику струны, обдало ее давно ожидаемой иллюзией, что она нашла своих родных? Как сказать о том, что она вошла в пору, когда хочется опекать родных, брать под защиту дорогих сердцу людей, ласкать их и делать счастливыми, и о том бедном сердце, которое неустанно ищет их где-то вблизи, стремясь раскрыться им и боясь ошибиться? Все это женская сентиментальность, которой не место в нынешнем рациональном и жестоком мире и которую она не любила, считая признаком слабости. Дело — делай, слюни — не распускай! — приказала она себе. И вообще — пора отдыхать.
9
Утро следующего дня началось безгрешным сиянием солнца, прозрачным воздухом, легко дымящейся над землей мглой, как бывает только ранней весной, когда все снега уже сходят и несмело наступает первое тепло. Даже безоблачное небо голубело как-то не по-зимнему ясно и хрустящий морозец вписывался в общую картину, не портя обманчивые ощущения, что наступает обновление. Такое редко бывает в московских декабрях.
Этот день Татьяна и Игорь Свиридович должны были еще провести в Москве, а назавтра отъезжать домой, в Славгород. Каких-то конкретных задумок у Татьяны не было — посещать театры и музеи ее подопечному было рановато, как и нагружаться любыми сильными впечатлениями, не только зрительными. Он еще не окреп физически после операций, не вжился сызнова в давно забытый образ жизни зрячего человека. Поэтому она после завтрака снова выбрала для него необременительную автомобильную прогулку по Москве и ее ближним окраинам.
Сначала они проехали в Измайлово, где вышли и прогулялись вокруг Мостовой башни, а потом проездом осмотрели некоторые архитектурные реликвии, в частности церковь Святой Троицы на Грязях, Храм Христа Спасителя, церковь Козьмы и Дамиана на Покровке, побывали также на Патриарших Прудах и на площади Европы, любовались всем, что случалось по дороге. Но поскольку просили водителя выбирать менее всего загруженные транспортом маршруты, то и не имели четкой системы посещений выдающихся мест.
Поездка проходила в молчании, так как над ними тяготела вчерашняя беседа — своей многозначительностью и незавершенностью. И оба понимали, что завершить ее так, как того хочет привередливая и капризная душа, нельзя. Хотя обоим хотелось выговориться, вылить из себя задавленная боль и устаревшую жалобу, но этот соблазн они легко преодолевали в себе, к чему давно привыкли. Адским было ощущение, что проявленная ими сила воли и сдержанность вредит другому, и именно оно лишало покоя. Игорь Свиридович сознавал, что очень обязан Татьяне за ее хлопоты о нем и должен подставить ей плечо там, где может. Что-то ее беспокоит, что-то принуждает хмурить бровки и прикусывать язык там, где она хотела бы счастливо пощебетать. А он — ни пары из уст. Нет, надо дать ей шанс лишиться того, что ее угнетает. Татьяна же с не меньшей мерой казнилась тем, что своей молчанкой ставит Игоря Свиридовича в двусмысленное положение или обнищавшего родственника, или своей куклы.
Пустые вежливые фразы, которыми они изредка обменивались, начали отдалять их друг от друга, и доверие, с таким трудом достигнутое в общей борьбе за выживание, — ценнейшее достояние и самый трудный подарок судьбы — начало исчезать, разрушаться их собственными усилиями.
— Завтра мы будем в дороге, — сказала Татьяна, когда они отдохнули после обеда и снова сидели в гостиной перед телевизором.
— И вокруг будут чужие люди, — прибавил Игорь Свиридович. — А меня мучает один вопрос, и я не смогу задать его тебе.
— Может, зададите его дома, если вас сейчас что-то сдерживает?
— Дома тем паче я его не задам, — сказал Игорь Свиридович и, увидев вопросительный взгляд Татьяны, прибавил: — Есть причины.
— Нам ничто не помешает поговорить сегодня.
— Тогда скажи, для чего тебе понадобилось заниматься делами Кости, искать Лизину дочку?
— Мне никому это сказать… — начала Татьяна. — Я оказалась в сложном положении, и потеряла всякий покой с тех пор, как появился этот Константин. Я тогда сразу поняла, что речь идет о мне. Дело в том, что… я ее дочка.
