— Устрой его поудобней, — велел он Гектору.
— Ага, — кивнул тот, перекидывая Эдварда через седло, как мешок с зерном, и связывая ему руки с ногами под брюхом коня. — Удобней просто некуда.
* * *
На следующий день Патрик неторопливой рысью подъехал к воротам Бринэйра. Вместе с ним приехал граф Эберни. Накануне вечером он встретил графа и его провожатых на полпути. Несмотря на тревогу за сына, Эберни согласился вернуться в свой замок, удовольствовавшись заверениями Патрика, что жизнь Гэвина вне опасности, а Марсали просто хочет находиться подле брата.
Патрик остался в Эберни на ночь, чтобы удостовериться, что Маргарет спокойна и довольна, но, вопреки собственным ожиданиям, заснул как убитый, едва коснувшись головою подушки, несмотря на тоску по Марсали.
Позади ехали Руфус и Хирам, не спускавшие глаз с трясущегося между ними, связанного и оборванного Эдварда Синклера. Маргарет осталась в Эберни на попечении великого множества заплаканных от радости женщин, которые непрестанно возносили небесам благодарственные молитвы о ее чудесном воскрешении из мертвых.
Граф откашлялся; Патрик выжидательно посмотрел на него.
— Даже не знаю, как сказать, — начал тот. — Я не мастер на такие речи… Но сказать я должен. — И так выпрямился в седле, будто к его спине привязали жердь. — Патрик, я обидел тебя и раскаиваюсь в этом. Я помню тот день, когда ты уезжал от нас, из Эберни, и какой ты был тогда — высокий, сильный, гордый тем, что отправляешься исполнять долг перед своим кланом. И я гордился тобою в тот день, сынок. Гордился тем, что тоже приложил руку к тому, каким молодцом ты стал. И вот теперь я смотрю на тебя и на то, что ты сделал для наших кланов за эти несколько недель, и снова несказанно горжусь тобою. Пожалуй, надо мне отречься от всего, что я передумал за последние два года. В голове не укладывается, как мог я думать плохое о тебе. Прости меня, Патрик. Надеюсь, у тебя в сердце достанет жалости простить меня.
Для первой попытки христианского смирения совсем неплохо, мысленно отметил Патрик, а вслух просто сказал: «Забудем» — и протянул графу руку, которую тот крепко сжал.
— Хорошо бы мои дочери так же не помнили зла, как ты, — вздохнул Эберни, снова выпрямляя спину. Патрик улыбнулся:
— По-моему, вам не о чем беспокоиться. Они вас очень любят. Я даже думаю, это Марсали терзается, что вы ее никогда не простите.
— Нечего тут прощать, — махнул рукою Эберни. — Я ни в чем не виню ни ее, ни Гэвина за тот ужас, что всем нам пришлось пережить. А Сесили! Ох, разве могу я сердиться за что-нибудь на мою девочку? — И он остро взглянул на Патрика. — Ты уверен, что она в надежном месте?
— Да, — кивнул Патрик. — На этой же неделе Хирам с Руфусом поедут за нею в Нижнюю Шотландию.
— Отлично. Может, им взять с собою Джинни, чтобы сопровождать нашу девочку домой?
Патрик сдержал усмешку, думая про себя, что если поедет Хирам, то и самой Джинни надо бы дать кого-нибудь в компаньонки.
Через несколько минут они въехали в ворота Бринэйра.
Уже у ступеней граф спросил:
— Как думаешь, твоего отца известили о нашем приезде?
— Утром я послал нарочного, — ответил Патрик. Старый Ганн тяжко вздохнул.
— Ах, мальчик мой, не могу сказать, что с нетерпением жду встречи с твоим отцом. Но надо, значит, надо.
Эберни будто читал его собственные мысли. Он и сам не знал точно, чего ждать от отца: то ли прощения за обман, то ли проклятия и лишения наследства. На благодарность не приходилось и надеяться.
Спешившись, Патрик кинул поводья подбежавшему конюху и бесцеремонно столкнул на грешную землю Синклера. Он покрепче взял его за одно плечо, а граф — за другое, и вдвоем они втащили побежденного, но нераскаявшегося лэрда клана Синклеров по ступеням в большой зал замка Бринэйр.
Отец Патрика ждал их, стоя посреди огромной палаты и опираясь на толстую трость. Рядом с ним стоял Алекс. Но взгляд Патрика метнулся мимо них к подножию лестницы, где, сияющая, хоть и побледневшая от волнения, стояла Марсали. Он знал, что она изо всех сил пытается вести себя степенно, держаться от него на приличном расстоянии, что для нежной встречи сейчас не время и не место, — и все же хотел, чтобы она была рядом.
Они толкнули Синклера, и тот упал на колени. Эберни пошел навстречу маркизу, а Патрик бесшумно приблизился к Марсали, взял ее за руку и повел за собой. Тревожно сдвинув брови, она поглядывала то на него, то на своего отца, но он ободряюще подмигнул ей, и, широко открыв глаза от удивления, она крепче сжала его руку.
— Я люблю тебя, — шепнул он ей на ухо.
— Я тоже тебя люблю, — шепотом ответила Марсали, еще теснее переплетая пальцы с его пальцами.
— Гэвин?
— Все хорошо.
Патрик кивнул, и они оба с любопытством стали наблюдать за разворачивающимся перед ними зрелищем. Два патриарха с опаской смотрели друг на друга.
— Грегор, — чопорно начал Эберни.
— Дональд, — буркнул маркиз.
Старый граф переступил с ноги на ногу, покосился на дочь, затем снова устремил взгляд на стоявшего перед ним Бринэйра.
— Ты уже слышал о Маргарет.
— Да, — ответил тот. — Мой сын Алекс сказал мне.
Патрик не мог не улыбнуться — столько тепла и отеческой гордости было в этих словах, и в ответ на пожатие Марсали стиснул ей руку. Как видно, Алекс с отцом наконец примирились.
Эберни внимательно посмотрел на юношу.
— Спасибо тебе, сынок. Тот кивнул:
— Благодарю за честь, сэр. Но со мною были и другие.
— Да, конечно, — согласился граф, — но, если бы ты не взял решение на себя, Синклер убил бы ее. Я в долгу перед тобой — и перед твоим братом. — И снова перевел взгляд на маркиза. — Я напрасно винил тебя, — признал он и тут же, будто оправдываясь, прибавил:
— Но я имел на то причины.
Патрик с беспокойством взглянул на своего отца. Тот не ответил и не двинулся с места. Долго он стоял, неподвижный, как надгробная статуя, только челюсть ходила из стороны в сторону да дергался кадык, когда он раз за разом с трудом сглатывал комок в горле. Все в зале, даже Синклер — Патрик отлично видел это, — затаили дыхание. Минуты ползли одна за другой, и он начинал уже сомневаться в благополучном исходе встречи. Неужели все их с Гэвином старания впустую?
Наконец, когда всеобщее напряжение стало невыносимым, а пальцы Марсали совсем больно стиснули руку Патрику, его отец степенно откашлялся и спросил:
— Как… как там Маргарет?
По залу пронесся громкий вздох облегчения, и Патрик почувствовал, как страшная тяжесть сползает с его плеч мало-помалу, — не в последнюю очередь потому, что и Марсали ослабила свою мертвую хватку.
— Она еще слаба, — отвечал Эберни. — И очень исхудала. Ее поили какими-то травами — видимо, валериана и хмель, нечасто, как говорит она, но достаточно, чтобы сделать ее безучастной к собственной доле. Разумеется, она выздоровеет — во всяком случае, телесно. Насчет ее духа я не могу быть так же уверен. Два года она жила, веря, что ты заточил ее, потому что думал, будто она тебе изменила, и не мог выносить даже ее вида. Так ей говорили.
