Сол вяло улыбнулась. В данном случае прав был Эллионт, а не старый учёный, подумала она. Время забыть старые истории и двигаться дальше. Пусть это тяжело и трудно — надо найти в себе силы справиться с собой и, скрепя сердце, продолжать жить. Со временем боль утихнет, это неизбежно. Тем более что скучать ей не придётся — работы вагон.
За последние дни действительно произошло многое и очень многое переменилось. От прежнего состава гвардии безопасности почти никого не осталось; оставшиеся же были настроены не так радикально. Безымянная планета-изгой, ранее значившаяся как RX-11, официально получила собственное имя — Инфрактум, и была принята в состав Единства в качестве независимой Десятой префектуры со всеми правами, положенными по закону. И Лайан Бондевик, и доктор Легрант, и магистр Глэйд, и, конечно, Финниган были полностью реабилитированы — как и сама Сол. И если бы не Альтаир, она ни о чём бы не жалела…
Она отправилась на луну Йорфса сразу, как только смогла сесть за штурвал. Облетела вокруг столько раз, что сбилась со счёта, прочесала территорию вдоль и поперёк, прозондировала радарами каждый клочок поверхности, — но не обнаружила ничего, кроме пыли, камня и обломков ходовой части собственного скафандра. Альтаира на спутнике не было — ни живого, ни мёртвого. И это могло значить лишь одно: он не успел убраться подальше от "Нэвиса" и аннигилировал вместе с ним.
Сол была готова предстать перед жестокой реальностью и взглянуть правде в глаза. Но смириться с этой правдой она не могла.
Эллионт осторожно тронул её за рукав.
— Сол, взлетаем.
— А? — она открыла ставшие влажными глаза, делая над собой усилие, чтобы вернуться к реальности.
— Разрешение на взлёт получено, — друг кивнул на приборную панель.
— Да-да, — Сол надела наушники, поправила ремни. — Секунду…
"Прошу подтверждения на активацию автопилота", — прозвучал в голове голос Вольтуриса. Похоже, корабль подслушал её мысли и сделал свои выводы.
"Отставить автопилот! — живо отозвалась Сол. Опять он со своей отсебятиной, больно умный! — Сама справлюсь".
Как бы хорошо они ни были сработаны, периодически Вольтурис "забывал" про субординацию, вот как сейчас.
Только оставив космодром далеко внизу, Сол осознала, как ей не хватало полётов все эти дни бесконечного самокопания и рефлексии. Как она могла забыть то волнительное наслаждение полнейшей свободы, то безумное упоение, когда высота превращается в глубину, небо — в пространство, атмосфера — в космос, а окружающая действительность сворачивается, как кубик-перевертыш, чтобы развернуться в нечто совершенно немыслимое и прекрасное — в многомерный, бесконечный, необозримый мир, сверкающий неведомыми тайнами, как магический кристалл, на одной из бесчисленных граней которого построили свою цивилизацию люди, будучи не в силах не то что добраться до остальных граней — но даже осмыслить их.
Сол знала, что плакать в невесомости не стоит, но не могла сдержать слёз, благо зрение ей было не нужно — она прекрасно ориентировалась и с закрытыми глазами. Сол плакала — и Эллионт в кои-то веки проявил несвойственную ему тактичность, сделав вид, что не заметил этого.
Доктор Легрант же вообще не видел и не замечал ничего вокруг: вытянув шею, он во все глаза глядел в иллюминатор, на прекрасную бело-голубую планету, катившуюся им навстречу, и, должно быть, жил сейчас лишь предвкушением долгожданной встречи с сыном.
— Наверное, они уже ждут нас, — учёный снял очки и принялся лихорадочно полировать стекла. — Боюсь даже представить, как всё это выглядит с их точки зрения.
— Прямо-таки оживший фантастический роман, — пренебрежительно фыркнул Эллионт. Как и всем примам, ему пришлось в экстренном порядке учить языки Йорфса, чтобы при необходимости можно было взять на себя функцию переводчика, а эта новая роль ему не очень-то импонировала.
Корабль вошёл в атмосферу; теперь даже Эллионт отбросил напускное равнодушие и с нескрываемым любопытством разглядывал в иллюминаторы проплывающие пейзажи, лежавшие под грядами облаков. Сол снижалась медленно, стараясь держаться параллельно горизонту, но пару раз Вольтурис завалился набок, и в иллюминаторе мелькнула земля — холмы, поросшие хвойным лесом, и тоненькая синяя ниточка реки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Надеюсь, Гейзер ничего не напутал, — произнёс Эллионт таким тоном, будто за ним водился такой грешок. — Что-то не вижу я никакого космопорта.
Гейзер жил на Йорфсе уже неделю — он оказался в составе первой миротворческой делегации.
— Вольтурис можно посадить и на грунт: он же лёгкий, — заметила Сол. — Мы специально выбирали не самое людное место. Пока что мы не хотим особо афишировать наши взаимоотношения, да и сам факт нашего существования тоже.
— Да-да, поддерживаю, — откликнулся доктор Легрант. — Сейчас важно наладить контакты, любая мелочь может стать поводом для раздора.
Ещё на подлёте к точке высадки — ей служила поросшая непроходимым кустарником долина в жерле потухшего вулкана, Сол заметила яркие разноцветные флаги на длинных тонких флагштоках, весело развевающиеся на ветру. Жёлтые, синие, алые, полосатые и в крапинку, — такое впечатление было, будто бы жители Йорфса не смогли определиться с единым цветом, поэтому вывесили флаги всех цветов радуги. А, может, в их понимании это был знак дружелюбия и гостеприимства. Сол крутанула штурвал, разворачиваясь против солнца, и аляповатые лоскуты ткани слились в одну пёструю полосу, мазнувшую по горизонту разноцветной тесьмой.
Хотя Метриус и уверял, что отыскал тихое и укромное место для встречи, у Сол было такое ощущение, что повсюду, куда не взгляни, на неё взирали сотни пар блестящих от любопытства глаз. От этого ей стало неловко.
— Сынок!
Чумазый курносый мальчуган радостно бросился к отцу, тут же заключившему его в объятия. Сейчас, когда Жак был одет в привычную для Йорфса хлопковую рубашку с коротким рукавом и стильные, но непрактичные и явно неудобные штаны из плотной, напоминающей брезент ткани, ничто не выдавало в нём иноземца.
До неё долетали обрывки фраз про повсеместное внедрение вторичной переработки пластика, поставки озонаторов для восстановления озонового слоя, новейшие технологии выращивания животного белка на основе генной инженерии, — безусловно, то были неимоверно важные разговоры о важных вещах, но на Сол они нагоняли тоску. Очень скоро она безмерно устала от всей этой кутерьмы, шумной, суетливой и неуклюжей, и ей остро захотелось побыть наедине с собой, — вот только никто не спешил давать ей такую возможность. Метриус с преувеличенно важным видом сунул ей бумаги, Густаф Грин подошёл поздороваться и выразить ей свою признательность, доктор Легрант считал чрезвычайно необходимым долго и эмоционально рассыпаться в благодарностях за сына. И никто не задавался вопросом, чего хочет сама Сол.
А ей хотелось, чтобы её хоть немножечко, хоть какое-то время никто не трогал: не донимал расспросами, не раздражал притворным и приторным сочувствием, наигранными улыбками и бесконечными просьбами о помощи с переводом.
С последним, впрочем, с радостью готов был помочь Жак, за время своего вынужденного пребывания на Йорфсе в совершенстве овладевший полудюжиной языков, но в силу малолетства доверять ему столь ответственное дело никто не спешил.
Несколько выручало то, что Густаф Грин худо-бедно, но мог разобрать язык Единства, — очевидно, к этому приложил руку Жак, однако познаний господина Грина для полноценной коммуникации явно не хватало. Вопросы, обсуждаемые сейчас, были слишком важны и не допускали разночтений: планету нужно было принять в альянс, наделить всеми полагающимися правами и преференциями, не забыв и о проблемах с экологией, и о развитии безнадёжно отсталых технологий, и о массе иных, не менее важных аспектов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Теперь, когда Йорфсу, или, как его сейчас полагалось называть, Инфрактуму стало возможно помочь легально, многие проблемы отпадали сами собой, но вместо них вырастало столько же новых. Сол были неинтересны бюрократические подробности, но волей-неволей приходилось вникать в каждую букву, каждый символ создаваемых сейчас документов.
