– Я выпила бокал белого вина, и все!
– А раньше вообще к вину не прикасалась!
– Знаешь, многое изменилось! – вскочила девушка. – Я хочу кое-что выяснить! Значит, Света все это время знала, где ты?
– Она знала, но поставила условие – пока меня не возьмут окончательно, ничего тебе не говорить.
– Мне плевать, какое условие она поставила. Ты не должен был соглашаться. Зачем она это потребовала?
– Чтобы я не позорился, если меня не возьмут! И еще, она сказала, что мы слишком долго не расставались, а чувства проверяются на расстоянии…
Лида усмехнулась и сделала отрицательный жест:
– Вот уж нет! Ей было глубоко наплевать, опозоришься ты или нет. И сколько именно ты зарабатываешь, ей тоже было плевать. А уж наши чувства волновали ее меньше всего! Я знаю, зачем она это сделала! Она хотела, чтобы я перестала быть такой счастливой, хотя бы на время! Для этого было нужно, чтобы ты на время исчез!
Ей казалось, что она видит мужа впервые. Это лицо, без которого дней десять назад ее мир был немыслим! Сейчас оно казалось заурядным… Каким-то необязательным. Его движения, манера смотреть и улыбаться, его голос – все, что было исключительным, незаменимым, вдруг стало обычным… И даже начинало раздражать. Лида отступила дальше к окну и наткнулась бедром на край стола. Вздрогнула и поправила съехавшие набок рукописи:
– Как ты мог ее послушаться!
– Я хотел заработать побольше денег, – тихо ответил Алеша. Он уже не улыбался, лицо как будто погасло. – Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что тебе деньги не нужны, что ты можешь и без них обойтись. Все это ты уже говорила… Но ты так не думала.
– Повтори, пожалуйста, – попросила она, не отрывая взгляда от рукописи. – Я, наверное, что-то прослушала и не поняла!
– Я говорю, что на самом-то деле ты бы хотела, чтобы я зарабатывал больше, – нервно повторил он. – Разве нет? Разве не этого все хотят?
– Кто – все? Прости. – Она растерла занывший висок. – Значит, ты попросту устроился на новую работу?
– Да! И нечего было паниковать.
– Ну разумеется. Странно, – она обвела взглядом стены. – Ты говоришь, я слушаю… Но у меня такое впечатление, что ты молчишь, а я ничего не слышу. Не могу объяснить почему… Хочешь чаю?
Она попросту сбежала от него – иначе это и назвать было невозможно. Выскочив на кухню с чайником, Лида испытала такое облегчение, будто ей разрешили выйти в коридор во время сложного экзамена. Вера Сергеевна все еще сидела за столом. Она уже не плакала – когда та вошла, хозяйка как раз подносила к губам полную рюмку. Очередную рюмку – в бутылке почти ничего не осталось.
– Алеша вернулся, – сообщила Лида, ставя чайник под струю воды. – Устроился на новую работу.
– Да?
– Это все-таки был он. По телефону.
– Хорошо, – отрешенно заметила та. – Вы ведь не уедете от меня, нет?
– Почему вы думаете, что мы съедем?
– Ты должна меня презирать, – так же размеренно, бесстрастно проговорила она. – После всего, что видела…
– Я вас не презираю.
– Ты ведь не думаешь, что я выгнала того парня из-за денег… Из-за того, что первого числа каждого месяца я получаю перевод…
Лида хотела ответить, но та остановила ее, умоляюще вытянув руку:
– Ты должна меня презирать! Не говори ничего, я и так это знаю. Будь ты на моем месте, ты бы тоже ненавидела себя… Потому что первого числа каждого месяца… Все эти годы, все двадцать последних лет, я делаю выбор. Один и тот же. Сколько же это получается? Умножь двадцать на двенадцать… О боже… Почти двести пятьдесят раз! Двести пятьдесят раз я спрашивала себя, должна ли я взять деньги… И двести пятьдесят раз их брала.
Сейчас она казалась старухой – грузной, некрасивой, безобразно расплывшейся. Голос звучал почти бесстрастно:
– Он знал что-нибудь? Он знал точно?
– Нет, – ответила Лида. Она завернула кран и поставила чайник на плиту. – Он только думал, что знает.
– И знать-то нечего! Но ты… Ты все поняла, еще когда выбрасывала вещи из чулана. Нет, раньше. Когда стояла над куклой… Вот куклу я выбросить не смогла… – Она подняла умоляющие, выцветшие глаза, в которых уже не было ничего необычного. Они казались скучными и серыми. – Чего он хотел от меня? Нет, мне нечего ему сказать. С чего ни начинай, потом все равно дойдешь до почтовых переводов… Двести пятьдесят раз, деточка! Я продала свою душу уже двести пятьдесят раз и что я могу после этого сказать? То, что ты продал столько раз подряд, уже точно не твое.
Лида стояла у плиты, обхватив себя за локти и глядя на мерцающий голубой огонь. В кухне стояли сумерки, света никто не зажег. Из ее комнаты не доносилось ни звука, и на какой-то миг девушке показалось, что все было сном, Алеша не возвращался. И она испугалась, поняв, что радуется этой мысли.
– На самом деле, важен был только самый первый раз, – раздалось тихое бормотание. Лица хозяйки уже не было видно – на фоне окна рисовался только силуэт. – Когда одно и то же повторяется раз за разом, столько раз подряд, то все теряет значение. Это как будто твердишь одно и то же слово, пока оно не лишится всякого смысла! Когда это происходит в двухсотый раз, это уже не грех и даже не проступок. Это уже привычка. Но в первый раз – да. Если я должна в чем-то извиняться, то только в этом. – Она выплеснула в рюмку остатки коньяка. – Говорят вот, что есть вещи, которые нельзя купить. Чепуха! Купить можно все, что соглашаются продать.
Лида выключила газ и молча вышла из кухни. На пороге комнаты она чуть помедлила. Потом осторожно приотворила дверь. Над постелью рубиновым светом горел ночник, который она не зажигала уже давно… Который она не зажгла бы ни за что на свете, предпочитая этому бредовому красному свету полную тьму.
«Он этого не знает. Он ничего не знает ни о моем кошмаре, ни о моем романе, ни о… Ни о чем. Я должна буду все рассказать… В самом деле, должна?»
Лида вошла в комнату, и в первую секунду ей показалось, что здесь никого нет. Она растерянно огляделась, бросила взгляд на кровать… Алеша безмятежно спал – даже дыхания было не слышно.
– Жив или умер? – шепотом произнесла она. – Не знаю. В самом деле, не знаю! Наверное, даже не имею права решать. Каждый должен решить для себя, чего хочет – чтобы он жил или чтобы он умер.
Она протянула руку и погасила ночник.
* * *
Новый год чувствовался во всем – даже в крошечной каморке, где коротала время старушка-привратница в компании со своим верным чайником. На крохотном столике стояла маленькая вазочка, в которой красовалась еловая ветка, украшенная серебряной гирляндой. Казалось, будь вазочка буть побольше, а ветка попышнее – для старушки уже не хватит места… Но привратница рассчитала все точно и уютно помещалась в каморке, занимая ее с той же плотностью, как черепаха – свой панцирь. Когда девушка приблизилась, та вопросительно высунула ей навстречу складчатую желтую шею и блестящие черные глазки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
