– Давай закуривай.
Мужик охотно потянулся за табаком, а дед Фишка про себя подумал: «Слава богу, теперь не прогонит».
– В Сергеве ночевать думаешь? – спросил дед Фишка, прикуривая от серянки мужика.
– Где там ночевать! Насквозь до Волчьих Нор приказано ехать, – ответил мужик, слегка покашливая от глубокой затяжки.
– Что так?
– Срочный пакет. Солдата у нас ночью убили.
– Э-э-э… – протянул пораженный дед Фишка. – Кто? Знать, забубенная головушка.
– А кто его знает? Может, свои, а может, и наши. Солдат-то, вишь, задиристый был: и порол людей и на чужое добро падок. Вот кто-то и рассчитался за всех сразу…
– Такому туда и дорога! – возмущенно сказал дед Фишка, но мужик был осторожен и на эти слова не отозвался.
Дед Фишка тоже насторожился. Расспрашивать мужика о жизни в Каюровой он не стал.
Выражение глаз мужика не понравилось ему: «Как бы не влопаться», – мелькнуло у него в уме, и он решил разговор прекратить.
Угостив еще раз седого мужика табаком из своего кисета и поблагодарив за то, что он немного подвез его, дед Фишка соскочил с телеги.
Впереди сквозь оголившийся лес уже проглядывали дымившиеся бани, ветхие изгороди и овины. Появляться сейчас в селе деду Фишке не хотелось. Переночевать он собирался на постоялом дворе, а туда удобнее всего было прийти позднее, в потемках, когда соберется побольше постояльцев.
Дед Фишка огляделся, выбрал подсохшую полянку и сел отдохнуть. Привалился спиной к толстой березе, задремал.
Когда очнулся, уже смеркалось. Он поднялся и, посвежевший после отдыха, бодро зашагал в село.
Постоялый двор стоял на церковной площади, и найти его было легко по висевшей над воротами дуге и длинному шесту с привязанным к нему клочком сена.
Присматриваясь в сумраке к надворным постройкам, старик настороженно вошел в просторную избу. В ней было совсем пусто. Дед Фишка понял, что его расчеты встретить здесь мужиков из разных деревень провалились. Вскоре в избу вошла хозяйка и, не без удивления посмотрев на старика, охотно заговорила с ним.
– Что ты, милый, какие теперь постояльцы! – воскликнула она, когда дед Фишка спросил ее, почему пусто в избе. – За всю осень ты первый гость у нас. Откуда? Далеко ли путь держишь?
Дед Фишка не ожидал, что дело сложится таким образом, и решил выдать себя за пимоката, идущего в Жирово на работу.
Хозяйка постоялого двора была не прочь и дальше вести расспросы, но это не сулило деду Фишке ничего хорошего, и он поспешил заговорить о погоде, об урожае и прочих посторонних вещах.
Выбрав удобный момент, он сказал:
– Устал я, хозяюшка, с дороги-то. Прилечь охота.
– Приляг, милый, приляг, я тебе сейчас соломки принесу, – сказала хозяйка и вышла.
Но когда она вернулась с охапкой соломы, дед Фишка уже спал, растянувшись на голой лавке. Неудобства никогда не огорчали старого охотника. «Не первая волку зима», – говорил он в таких случаях.
Утром, позавтракав и расплатившись с хозяйкой, дед Фишка пошел в церковь.
Гудел большой колокол, к церкви со всех сторон тянулись люди. Шли из других деревень: с котомками, в загрязненной обуви. Правда, народ был не тот, который требовался деду Фишке, все больше старухи, но в такое время и старух нельзя было сбрасывать со счета. «Эти еще скорее по народу клич разнесут», – думал дед Фишка, входя в церковь.
Всю заутреню он простоял молча, присматриваясь к людям и примечая тех, которые своим внешним видом внушали ему доверие.
В перерыве между заутреней и обедней дед Фишка на улице подошел к одному старику, опиравшемуся на суковатый еловый посох, и разговорился с ним.
Старик оказался из Ежихи и откровенно рассказал деду Фишке все, о чем тот спрашивал.
Человек он был, по всей видимости, простодушный, чистосердечный и настолько доверчиво отнесся к новому знакомству, что под конец рассказал и о своем сыне.
Сын старика воевал на стороне красных и еще в начале революции переслал наказ отцу крепче держаться за справедливую Советскую власть.
Подозревать старика в неискренности у деда Фишки не было никаких оснований, и он, в свою очередь, не стал таиться перед ним и сообщил о цели своего прихода в Сергево.
– Ладно, я шепну своим мужикам, – проговорил старик, когда дед Фишка сказал ему, что партизанский отряд приглашает к себе всех, не желающих покориться белым.
Под гудящий звон большого колокола старики вошли в церковь. Народу теперь заметно прибавилось. Дед Фишка с порога окинул взглядом людей и, купив у церковного старосты трехкопеечную просфору и свечку, стал пробиваться к правому клиросу, где дьячок принимал просфоры и писал поминальные записки. У клироса перед иконой Спаса стоял знакомый мужик с Ломовицких хуторов, выделявшийся своим высоким ростом.
Дед Фишка прикоснулся пальцами к плечу мужика и шепотом попросил:
– Землячок, поставь-ка мою свечку.
Мужик оглянулся и, улыбаясь, сказал вполголоса:
– А, это вон кто! Помнишь, вместе на мельнице были?
Дед Фишка ответил горячо:
– Как же! Только забыл вот, как зовут тебя.
– Осипом кличут.
– Как живется, Осип?
– Да живем понемногу. Крестить вот сына опять приехал.
– Сын в доме не убыток.
– Да ведь он девятый у меня. Старшие два по людям уже ходят, сами себе кусок хлеба добывают.
– Ну, и этого выходишь – человеком будет. Как ноне у вас народишко-то на хуторах поживает?
– Перебиваются кто как может. Мужики больше в бегах, а одни бабы много ли наработают?
Дед Фишка хотел было продолжать разговор, но вспомнил, что находится в церкви, и принялся усердно креститься и кланяться «нерукотворенному Спасу».
Однако через минуту ему это надоело, и он решил, что упускать случая нельзя и нужно разговор с Осипом довести до конца.
– А наши беглые мужики, Осип, к Светлому озеру в Юксинскую тайгу двинулись. Туда же балагачевские, петровские, ежихинские направляются, – зашептал дед Фишка, стараясь дотянуться до уха Осипа. – Думают там силенки подкопить. Слух был, что красные вот-вот нагрянут. Увидишь там своих беглых мужиков – сказывай им, чтобы шли скорее. Дело теперь к одному клонится…
Тут кто-то из богомольцев не выдержал и зашикал на деда Фишку.
Он замолк на минуту, потом, бормоча молитву, прошел к сто лику дьячка, чтобы написать поминальную записку. Впереди стоял сухощавый мужик в добротной романовской шубе. Дед Фишка, нашарив в кармане пятак, положил его на просфорку и потянулся через плечо мужика:
– За здравие рабы божьей Агафьи и за упокой убиенного Захара…
Мужик оглянулся и, бледнея, широко открытыми глазами, в которых отразился испуг, посмотрел на деда Фишку.
В свою очередь и дед Фишка вздрогнул от неожиданности: перед ним стоял Степан Иваныч Зимовской.
Дед Фишка готов был провалиться сквозь землю. Отвернувшись в сторону, несколько минут стоял он в полной растерянности, не зная, что делать.
«Надо заговорить с ним, гляди, еще как-нибудь вывернусь», – решил он и обернулся к Зимовскому.
Но того уже не было. Он исчез куда-то тихо и быстро.
«Э, да он, варнак, испугался меня. Совесть, видать, гложет», – подумал дед Фишка и окончательно успокоился.
– Данилыч, Данилыч, подь-ка сюда! – вдруг услышал он шамкающий старушечий голос.
За рукав тянула его к себе старуха из Петровки, опознавшая его в дороге. Вид у нее был встревоженный, и дед Фишка сердцем почуял, что случилось что-то особенное.
Припав к его уху, старуха прошептала:
– Беги скорее отсюда! Зимовской подговаривает офицера арестовать тебя. Своими ушами слышала. Вон, в энтом углу они стоят. – И старуха кивнула головой в противоположный угол, где во всю стену вздымался на белоснежной лошади с копьем в руке Георгий Победоносец.
Сердце деда Фишки забилось сильнее… Расталкивая людей, он выскочил на крыльцо и остановился. Бежать было некуда. Церковь стояла посередине широкой площади, и в какую бы сторону он ни побежал, всюду бы его заметили и нагнали.
Он суетливо бросился в один конец оградки, потом в другой, но, не найдя никакого укрытия, подошел к высокому крыльцу и только теперь заметил, что тут можно спрятаться.
Оглядевшись, он протискался в дыру под крыльцо и лег под самые ступеньки.
А несколько минут спустя из церкви вышли люди, и дед Фишка услышал их голоса.
– Упустили? – спросил один.
– Ушел! Из-под носа ушел! – с огорчением проговорил другой и длинно выругался. Дед Фишка по голосу узнал Зимовского. Они спустились с крыльца и, разговаривая о погоне, вышли из оградки.
Старик пролежал под крыльцом всю обедню, потом, когда из церкви густо повалил народ, прошел площадь в толпе богомольцев, юркнул в первый проулок и, выйдя в поле, прямиком направился в Юксинскую тайгу к Светлому озеру.
«Погоня! Не с твоей ухваткой, живоглот, ловить меня», – усмехнулся он, вспоминая обо всем происшедшем.
4
