завертелась вселенная. На этот раз вершитель мировых судеб вращает астрономический глобус в верном направлении. Одно за другим в установленной последовательности появляются созвездия: Овна, Тельца, Близнецов, Рака, Льва и Девы...
Разделавшись с мирозданием, ученики принимаются за английскую поэзию. «God made the country and made the town» — «Бог сотворил и села и города. Так дозволено ли удивляться, что добродетели, одни способные усладить горький напиток, которого всякому доводится испить в этой жизни, в большем избытке встречаются и лучше произрастают в полях и рощах. А потому вы, что разъезжаете в каретах и паланкинах, не ведая иной усталости, кроме утомления от праздности, оставайтесь там, где вы жили, держитесь привычной вам обстановки. Только в ней вы и можете процветать. Только в ней души, подобные вашим, не принесут вреда другим. Наши рощи были посажены, чтобы в полуденный час осенять своей тенью усталого путника». «...Our groves were planted to console at noon the mutilated wanderer with their shades».
Сквозь дебри английской поэзии учеников ведет господин Ольсен. Затем появляется Макакус со своими синусами и косинусами. После этого настает час господина Эйбю. Ученики глотают пыль и то и дело застывают в самых нелепых позах, преимущественно вниз головой. Зато на следующем уроке они углубляются в писания Салюстия о Катилине. Катилина известен тем, что руками, ногами и прочими частями тела творил позорные деяния. Он стал ходячим олицетворением человеческих пороков. Теперь учеников покойного Бломме готовит к выпускному экзамену старый Молас. Он совсем одряхлел и нередко засыпает посреди урока, но знаменитые параграфы из грамматики Мадвига помнит даже во сне.
— Итак, нельзя забывать, что за глаголами «utor, fruor, fucer, potier», a также «vescor» непременно следует аблатив.
Новый учитель, вызывающий недоумение непривычным обращением с учениками, будет вести латынь в младших классах. Коллеги относятся к нему скептически. Разве можно приобщить учеников к античной культуре без оплеух? Что-то не верится. Старшим он преподает немецкий. Ученики с удивлением открывают, что на свете существует и нечто иное, кроме грамматики Капера. Оказывается, школьный урок может протекать и без истерических взрывов. Уроки нового учителя — точно освежающие оазисы среди долгого школьного дня.
Но одно дело — немецкий, другое дело — французский язык. Французский язык постигается лишь тогда, когда тебя бьют ключами по голове. Для усвоения этого языка совершенно необходимы душераздирающие вопли и приступы неукротимого бешенства. Рослые юнцы трепещут перед лектором Оремарком. Стоит перед ним молодой человек в мужском костюме. Из кармана пиджака торчит самопишущая ручка. Подбородок юноши гладко выбрит. Однако ученик плачет навзрыд.
— Это не поможет тебе, слюнтяй ты эдакий! — вопит Оремарк. — Я не отстану от тебя! Отвечай! Отвечай! Отвечай! Быстрей! Быстрей! Быстрей! Проснись, милейший Тюгесен! Возьми себя в руки, дражайший Тюгесен! Сонная рохля!
За французской грамматикой на сцену выступают Гогенштауфены и Гогенцоллерны, бесконечные даты, короли и хронологические таблицы. Размахивая чернильным карандашом, Стеффенсен командует сражениями и в нужный момент посылает в бой полки. И еще отведено время для истории стилистики, истории искусства и эстетики.
Идут дни, тягучие, серые, похожие один на другой.
Прекрасна юность, как весна,
Когда трава, когда листва
Под солнцем расцветают...
А наши юноши сидят, склонившись над сочинениями: английскими и немецкими, датскими и латинскими. На тетрадях — разноцветные обложки. Учителя исправляют каждое сочинение красными чернилами. На полях тетрадей появляются новые знаки и пометки, исполненные важного, подчас рокового смысла.
Вся жизнь отодвигается в будущее. Настоящее — только упражнение, только подготовка. И если ты полюбил девушку, надо дождаться, пока выбьешься в люди. Сначала полагается стать студентом, затем кончить университет, а вслед за этим искать службу. Все это отнимет много-много лет. А девушка, возможно, не захочет так долго ждать.
Глава 46
Харрикейну сшили щегольской спортивный костюм из настоящего шотландского твида с большими накладными карманами, модным поясом и складками. В элегантности он не уступит самому принцу Уэльскому. Однако его отцу сильно досаждает портной: является ни с того ни с сего со счетом в самое неудобное время.
— Что же вы делаете, уважаемый! Вы не имеете права отрывать меня от руководства фирмой! Чек получите немного погодя. Сейчас я занят!
— Поразительно, до чего тупы эти простолюдины! — говорит Харрикейн жене.
— Должен же он когда-нибудь получить свои деньги, — вздыхает фру Харрикейн.
— Когда-нибудь он их получит. Но пусть сначала научится прилично вести себя. Пусть приходит в урочное время!
Как бы то ни было, а молодой Харрикейн приобрел облик истого джентльмена. Никто в классе не сравнится с пим в элегантности. Но он по-прежнему растерянно и трусливо озирается по сторонам и поспешно заслоняет лицо рукой, как только к нему подходит кто-нибудь из одноклассников. У него появились странные нервные подергивания, своего рода пляска святого Витта. Мать старается отучить его от этого.
— Дурная привычка, и больше ничего, — говорит она. — Иорген отлично мог бы прекратить это, если бы обладал сильной волей. Сила воли и еще раз сила воли — вот что самое главное!
У Эдварда Эллерстрема тоже шалят нервы. Он кусает ногти. Приобрел и другие скверные привычки. Эдварду прописали железо в таблетках. Он всегда был слабого здоровья, крепышом его не назовешь. Он хрупкого сложения и к тому же изнежен. А сейчас он быстро растет, он уже намного выше своей матери. Эдвард бреется, как настоящий мужчина! А затем обмывает лицо спиртом и смягчающей жидкостью, мажет его кремом и посыпает пудрой.
Амстед бледен и молчалив. До поздней ночи приходится сидеть над учебниками.
