От страшного удара "Чайка" отлетела в сторону, словно футбольный мяч, и напоролась на осветительную мачту. Мотор заглох, машина перевернулась.
Главный пассажир очнулся через какое-то время у себя дома, в кровати. Сначала до его слуха начали долетать разрозненные звуки, потом стал доходить смысл разговора, который вели у его постели кремлевские врачи.
Мухитдинову, можно сказать, крупно повезло - он отделался незначительными ушибами и легкими контузиями. Тем не менее ему предписали постельный режим до конца января, а затем подлечили в Кремлевской больнице.
Не сильно пострадали и члены его семьи. Все остались живы и здоровы, поскольку основной удар пришелся с той стороны, где сидел он сам. Жена получила легкие царапины, дети чувствовали себя нормально. Легким испугом отделались водитель Василий и телохранитель Бобышкин.
Узнав, что шофер под следствием, Мухитдинов распорядился, чтобы его освободили из-под стражи и больше не трогали, поскольку он абсолютно не виноват. Через два дня водителя выпустили на свободу.
Как-то Мухитдинова пришел проведать один его близкий друг. Предложив выйти на веранду, он оглянулся вокруг и тихо сказал:
- Есть подозрение, что эта авария организована.
Мухитдинов, по его словам, не стал развивать данную тему, лишь коротко ответил ему:
- Разберутся.
Друг намекал на причастность к аварии тогдашнего председателя КГБ Серова. И из других источников Мухитдинов тоже слышал, что авария подстроена. Однако в подробности никто вникать не стал, и дело вскоре закрыли.
О том, что это было покушение, Мухитдинов заговорил четверть века спустя, в середине восьмидесятых годов, когда засобирался переезжать из Москвы на родину, в Узбекистан. Новая интерпретация старого дорожнотранспортного происшествия была сразу же зафиксирована и доложена Генеральному секретарю ЦК КПСС М. Горбачеву.
Заурядное дорожно-транспортное происшествие двадцатипятилетней давности приобретало политический оттенок. По версии Мухитдинова, которой он делился со своими друзьями, дело обстояло так.
В начале 1958 года он вместе с Ворошиловым и другими членами Президиума ЦК приехал в аэропорт Внуково встречать главу одного государства, с которым предстояли переговоры. В ожидании самолета перекидывались дежурными фразами.
Вдруг к Мухитдинову подошел председатель КГБ Серов и без всякого предисловия рубанул:
- Ты ухаживаешь за хозяйкой своего особняка!
- Не понял, - ответил Мухитдинов. - Повтори, что ты сказал.
Серов повторил, назвав имя хозяйки загородной дачи, на которой жил Мухитдинов.
- Откуда ты это взял?
- Она сама заявила!
- Врешь! Это ложь.
- Хочешь, допрошу ее и запротоколирую?
- Наверняка уже допросил, и протокол лежит в кармане.
- Хотел просто предостеречь тебя.
- Не предостеречь, а прибрать таким образом к рукам.
После этих слов Мухитдинов разразился гневной филиппикой.
Что же касается хозяйки особняка, то Мухитдинов обвинил Серова в том, что он сам организовал эту провокацию и вынудил бедную женщину дать ложные показания.
В общем, ссора с Серовым произошла сильная. Вернувшись в кабинет из аэропорта после встречи высокого гостя, Мухитдинов сразу же позвонил Хрущеву и попросил срочно принять его по неотложному вопросу.
Получив согласие, Мухитдинов отправился к Хрущеву и передал ему разговор с Серовым - слово в слово. По реакции Никиты Сергеевича Мухитдинов понял, что Серов передал ему предостережение с подачи Хрущева.
У Мухитдинова упало настроение, и он даже попросил Никиту Сергеевича разрешить ему вернуться назад в Ташкент. Однако Хрущев эту просьбу отклонил.
Когда Мухитдинов вечером приехал на дачу, сотрудницы, о которой говорил Серов, уже не было. Ее перевели на другую работу.
Мухитдинов клялся, что он к ней не приставал и ничего от нее не домогался. Просто у него в особняке както были гости из Узбекистана. Их хорошо приняли, угостили.
- Проводив земляков, по обыкновению, поблагодарил всех сотрудников, рассказывал Мухитдинов об этом эпизоде. - Ту женщину особо похвалил за аккуратность, вежливость и гостеприимство, которые так ценятся у нас в Узбекистане.
Серов же располагал другими сведениями - мол, благодарность носила несколько иные формы.
Рапорт той женщины сохранился в архиве, при желании его можно было поднять, но Горбачева это донесение не заинтересовало. Дела давно минувших дней, какие-то мелкие дачные интриги.
Ну, хочется Мухитдинову преподнести банальную автомобильную аварию как попытку покушения, пусть преподносит. Правда, в таком случае хочется спросить - а мотивы? Чем не угодил Мухитдинов Серову, что тот надумал избавиться от него таким способом? А мстил за выступление на заседании Президиума ЦК, где Мухитдинов докладывал о необходимости реабилитации невинно пострадавших народов Крыма, Закавказья и Северного Кавказа, насильно переселенных в Сибирь, Казахстан и Узбекистан. Да, Серов тогда участвовал в операциях по депортации этих народов. Но ведь не Серов принимал политическое решение. И если Хрущев оставил его председателем КГБ, значит, не возлагал на него вину за выселение народов с их родных земель.
Почти машеровский вариант - так квалифицирует ту аварию Мухитдинов. Что ж, каждому по прошествии времени хочется выглядеть значительнее.
ЕКАТЕРИНА ТРЕТЬЯ
На рядовых, не генеральных, секретарей ЦК КПСС попыток покушений было мало. Кроме случаев с Сусловым и Мухитдиновым, если таковые, конечно, можно считать посягательствами на жизнь, других происшествий не зарегистрировано.
Что касается ситуаций, связанных с угрозой здоровью, а то и повлекших за собой преждевременную смерть, больше всего слухов ходило вокруг имени Екатерины Алексеевны Фурцевой, которую в пору ее могущества народная молва не без оснований возводила в ранг Екатерины Третьей.
Скромная фабричная девчонка из Вышнего Волочка сделала головокружительную карьеру, став членом Президиума и секретарем ЦК КПСС. Высокая и стройная, она одевалась с необыкновенным вкусом - ее элегантные костюмы подчеркивали синеву глаз.
Народная молва приписывала ей любовь с руководителем государства - именно поэтому она не предала его в трудные июньские дни 1957 года, когда соратники задумали отстранить Хрущева от власти. Фурцева спасла его, но он, неблагодарный, все забыл, моментально разлюбил и выгнал ее из состава не только Президиума, но и из состава ЦК.
Что оставалось несчастной женщине? Правильно, покончить с собой. После организационного Пленума, не услышав своей фамилии в вожделенных списках, она вернулась домой и вскрыла себе вены. Потеряла много крови, прибывшие врачи застали ее в тяжелом состоянии, но спасли.
Когда руководителю государства стала известна эта история, в нем заговорила совесть, и он опять включил Фурцеву и в состав ЦК, и в состав Президиума.
- Какие вены? Что значит потеряла много крови? Откуда тяжелое состояние? Я приехал к ней на дачу сразу же, как только стало известно о попытке самоубийства.
Меня послал к ней Хрущев. Со мной был начальник Четвертого Главного управления при Минздраве...
Это говорит генерал-полковник КГБ Николай Степанович Захаров. В ту пору он возглавлял Службу охраны
Кремля. Главному хрущевскому охраннику восемьдесят девять лет, но память у него прекрасная, он отлично помнит детали.
- Скорее это была инсценировка... Так, слегка царапнула себя лезвием. Ее даже в больницу не увозили. Нервный стресс, переживания... Прописали какие-то микстуры...
Такие вот разноречивые мнения.
Немало слухов и вокруг ее кончины, последовавшей 24 октября 1974 года, на шестьдесят четвертом году жизни.
В официальную версию - внезапную остановку сердца - мало кто верил с самого начала. Она была здоровой и энергичной, только что вернулась из южного санатория. Ее начальник Мазуров, курировавший в правительстве вопросы культуры, рассказывал:
- Вечером двадцать четвертого октября ее видели на приеме в честь юбилея Малого театра. Ничего не пила, не ела, сделала только несколько глотков боржоми. Была оживленной, беды ничто не предвещало...
О боржоми неспроста. Русская народная молва приписывала ей наклонность к известному русскому народному напитку.
Отсюда первая версия смерти - злоупотребляла. Было отчего - кругом измены и обман. В семьдесят третьем не выдвинули депутатом Верховного Совета СССР, что напомнило драму шестьдесят первого, попытку покончить с собой. Фурцева была очень тщеславной женщиной, и неизбрание во власть означало крах карьеры. А жизнь и карьера для нее было одним и тем же.
Второй шок случился летом семьдесят четвертого. Возник скандал с дачей, которую построила для дочери. Паркет брали в Большом театре, в других подведомственных ей учреждениях - она была министром культуры. Вызвали в КПК, и глава партийной инквизиции Пельше предложил положить на стол партийный билет. Нагрубила старику, потом пришлось идти на поклон к Брежневу и Косыгину. Дачу сдала государству. Позор, унижения, пересуды.
