записывала вечерами после визита к моим друзьям аристократам, когда моя голова гудела от мыслей. Возвращаясь прямиком из безмятежной утонченности Бикон-стрит, где служанка, приносящая хозяйке тапочки, говорила с более мягким акцентом, чем лучшие люди на Довер-стрит, я порой натыкалась на бедного мистера Кейси, уснувшего на полу в коридоре; шок от контраста был похож на внезапно наведённый на мою жизнь луч прожектора, и я размышляла над этим откровением, и писала трогательные стихи, в которых представляла себя героиней двух миров.
Я могла бы процитировать свои дневники и стихи и воссоздать картину этой двойной жизни. Я могла бы перечислить имена милостивых друзей, которые приглашали меня за свой стол, хотя я приходила прямиком из зловонных трущоб. Я могла бы упомянуть бесценные дары, которыми они осыпали меня; дары, за которые они заплатили не золотом, а любовью. Было бы приятно вспомнить, какие высокие вещи мы обсуждали в золочёных гостиных за полуденным чаем. Моему простому рассказу прибавилось бы блеска, если бы я вплела в повествование портреты выдающихся мужчин и женщин, которые озаботились судьбой простой школьницы. И, наконец, это сняло бы с моей души бремя невысказанной благодарности, если бы я раз и навсегда во всеуслышание заявила, насколько я признательна своим преданным друзьям, которые взяли меня за руку, когда я блуждала во мраке, и вывели меня по куда более приятной тропинке, чем та, которую мне удалось бы отыскать самой, на открытое пространство, где препятствий стало меньше, и возможности окружали меня со всех сторон. За пределами Америки мне вряд ли поверят, если я скажу, как легко, по моему опыту, Довер-стрит слилась с Бэк Бэй. Я очень хочу подтвердить всё вышесказанное своими свидетельскими показаниями, но нужно дождаться, пока это станет делом прошлого.
Я не могу придумать лучшего символа подлинного, фактического равноправия всех наших граждан, чем Клуб естественной истории в Хейл Хаус, который сыграл важную роль в моем окончательном освобождении от трущоб. Хотя все серьёзные члены клуба и воспринимали меня как игрушку, тот поток внимания и доброты, который они изливали на меня, имел глубокий смысл. Каждый из этих искренних мужчин и женщин бессознательно указывал мне на моё место в содружестве – я была потенциально равна лучшим из них. Правда, мало кто из моих друзей в клубе смог бы правильно обосновать своё доброжелательное отношение ко мне. Возможно, некоторые из них считали, что подружились со мной из милосердия, потому что я была оголодавшей бродяжкой из трущоб. Другим представлялось, что им нравится моё общество, потому что я не лезла за словом в карман и весело относилась к жизни. Но всё это лишь вторичные мотивы. Я сама, обладая незамутнённым восприятием истинной взаимосвязи вещей, имеющих ко мне отношение, могла бы рассказать им всем, почему они предлагали мне свою дружбу. Они уступали мне дорогу, потому что я была их сводной сестрой. Они открывали мне свои дома, чтобы я могла узнать, как живут хорошие американцы. Проявляя малейшую заботу обо мне, они лелеяли формирующегося гражданина.
Клуб естественной истории провел целый день в Наанте*, изучая морскую флору и фауну в приливных заводях, карабкаясь вверх и вниз по скалам, не думая о приличиях, с единственной целью – раздобыть морскую звезду, морское блюдечко*, морских ежей и другие охотничьи трофеи. Мы устроили весёлый обед на камнях, с разговорами и смехом между сэндвичами и странными шутками, понятными только практикующему натуралисту. Прилив накатил в положенное время, украв наши подушки из водорослей и затопив наши прозрачные заводи, он с грохотом и шипением хлынул в расщелины, высоко подбрасывая снежную пену.
С палубы чудесного экскурсионного парохода, который вез нас домой, мы наблюдали за тем, как розовое солнце уходит под воду. Члены клуба, собравшись группами по два-три человека, обсуждали успехи дня, сравнивали образцы, обменивались полевыми заметками или в благожелательном молчании смотрели на западный горизонт.
У меня выдался прекрасный день. Я увидела дюжину новых форм жизни, услышала сотню фрагментов песни прибрежной природы, и голова кипела от переполнявших её мыслей. Я не помню, кому из моих учёных коллег я адресовала свои вопросы в тот раз, но он, несомненно, был одним из самых сведущих. Ибо он включил в нашу беседу все разрозненные обрывки моих зачаточных знаний и возвёл из них монолитное сооружение мудрости, окна которого выходят на далёкое прошлое, а из башни открывается вид на будущее. Я была настолько поглощена анализом мироздания, что не помнила ни как мы сошли с парохода, ни как сели в трамвай, и очнулась лишь когда мы уже ехали по городу.
У публичной библиотеки я рассталась со своими друзьями и стояла на широких каменных ступенях, держа в руке свою банку с образцами и наблюдая за тем, как уносящий их трамвай исчезает из вида. Моё сердце было полно ощущения чуда. Я почти не осознавала, где я нахожусь, какой сейчас день или час. Я была во сне, и привычный мир вокруг меня преобразился. Мои волосы были влажными от морских брызг, а в ушах всё ещё стоял рокот прилива. Исполинские мысли проносились сквозь мой сон, и меня трясло от понимания.
Я тяжело опустилась на гранитный выступ у входа в библиотеку и на мгновение закрыла глаза рукой. В тот момент у меня случилось видение о себе – я увидела, как человеческое существо выплывает из тьмы веков, где никогда не светил факел истории, медленно ползёт к свету цивилизованного существования, неуклонно продвигается вперед к широкому плато современной жизни, и запрыгивает, наконец, обретя силу и счастье, на интеллектуальную вершину последнего столетия.
Прилив накатил, украв наши подушки из водорослей
Какой неимоверный отрезок времени необходимо осмыслить! Какой чудовищный груз прошлого придётся хранить в памяти! Чем, кроме как звёздами в ночном небе и солёными каплями в море могу я измерить количество дней в моей жизни?
Но прислушайтесь к гулу города вокруг меня! Это мой последний дом, и он приглашает меня в новую радостную жизнь. В моих жилах действительно текут нескончаемые века, но теперь мой пульс задаёт новый ритм жизни. Мой дух скован монументальным прошлым не более, чем мои ноги были привязаны к дому моего дедушки у подножия холма. Прошлое было лишь моей колыбелью, и оно больше не может меня удержать, потому что я выросла из него; точно так же маленький дом в Полоцке, где я раньше жила, кажется плодом фантазии теперь, когда я свободно гуляю по огромным просторам этого великолепного дворца, тень
