— Идиот, что значит «кажется»! — весело оборвал его Бакрадзе. — Сам-то цел?
— Цел. — Откинувшись на бронеспинку, стрелок жадно глотал раскрытым ртом воздух. Он видел остающуюся позади желто-зеленую предосеннюю землю и столб черного пламени на месте взорвавшегося истребителя. Костер этот все уменьшался и уменьшался с каждой секундой полета и наконец совсем исчез из вида. На мгновение Вениамину показалось, будто не было и вовсе ничего: ни зловещей тени «фокке-вульфа» за кабиной, ни промчавшейся мимо их самолета его трассы.
— Ты! — вскричал Климов на земле. — Ты ухлопал «фоккера»? — И острыми зелеными глазами сверкнул на Якушева. — Ну и лирик. Не знаю, получится ли из тебя второй Лев Толстой, но отменный воздушный стрелок уже получился. Ах, какой молодец! И ты, Бакрадзе, молодец. Ваша шестерка почти уничтожила бронепоезд. Из штаба фронта передали: вам не кто-нибудь, а сам маршал Рокоссовский объявил благодарность. Всем шести экипажам. Тебя, Веня, представляем к ордену Красного Знамени…
— У меня есть к тебе, командир, просьба. Дай мне свой «виллис». Часа на три, мне в Сенницу съездить надо.
— К связисточкам, что ли? Дам машину. Я сегодня добрый…
Второй раз на протяжении одного и того же дня командирский «виллис» промчался по единственной улице села Сенница, по обе стороны которой жались друг к другу крестьянские домики. Ефрейтор Голубкин, сидевший за рулем, безмерно удивился, узнав, что остановить машину ему надо у той самой хатенки с нахлобученной камышовой крышей, у которой они уже останавливались утром, высадив там попутчицу связистку, но ни одного вопроса не задал. Он только подумал про себя о Якушеве: «Ну и тихоня».
— Подожди здесь, — коротко распорядился Веня и, начальственно хлопнув дверцей, круто повернул к частоколу, полный тревоги и робости.
Глядя ему в след, шофер пожал равнодушно плечами. Давешняя девушка ему явно не приглянулась, но сейчас он философски подумал: «Что поделаешь, любовь зла, полюбишь и козла».
Издали Веня увидел, как вздрогнула и приоткрылась на крайнем окошке занавеска и девичья головка в кудряшках прильнула к стеклу. «Нет, это не Тося, — заволновавшись, подумал Якушев. — А что, как она не выйдет? Если нет, сам постучу, иначе что же я за размазня».
Занавеска задвинулась, и Веня замер в напряженном ожидании. «Ну и пускай не выходит. Не свет же, в конце концов, клином на ней сошелся»? Но дверь, ведущая во двор, очевидно, распахнулась, потому что он услыхал, как по деревянным ступенькам крыльца, простучав каблучками, выбежала девушка и по притоптанной дорожке, рассекавшей двор, быстрыми шагами заспешила к калитке.
— Это вы? — не делая никакого удивления, спросила она, перешагивая через порог на улицу.
Ветерок взметнул на ее плохо поддающемся загару высоком лбу челку, а светло-серые испуганно-веселые глаза с застенчивостью уперлись в него:
— Ой, товарищ старший сержант, как хорошо, что вы приехали. Мое дежурство на радиостанции отменено, и я до самого утра свободна.
Они долго молчали, не зная, о чем говорить дальше. Тося оказалась находчивей.
— Хотите, я вам окрестности нашей деревушки покажу, — сказала она с трудом дающейся бойкостью. — Вы не шутите, поблизости здесь даже исторический памятник есть. В дремучие прошлые века какой-то завоеватель тут побывал, не то сам Чингисхан, не то его сын Батый. Но как у вас со временем? — Она неожиданно прервала свою бойкую речь и смущенно повторила свой вопрос.
— Мое время — это вечность, если вечностью можно считать весь сегодняшний день, — нелепо ответил Веня. — Надо лишь два слова сказать водителю, и точка, — досказал он, стараясь как можно тверже произносить слова, чтобы не выдать своего опьянения. — Главное в жизни — это всегда ходить пешком. Тося. Вот хан Батый мало ходил пешком, он больше на рысях, поэтому его все-таки и разгромили где-то тут, так что он еле ноги унес к себе на восток.
— Конечно, — рассмеялась Тося, блеснув золотой коронкой, снимая этим смехом напряжение первых минут их встречи.
— Будешь много ходить пешком, много узнаешь, — продолжал Якушев. — А то вот я здесь вас утром высадил, а сейчас даже этот милый домик с зелеными ставенками, в котором вы живете, не сразу нашел.
— Это прекрасно, что нашли, — заулыбалась девушка, расправляя складки над ремнем, перепоясывающим ее габардиновую гимнастерку. — Только ставни у нас не зеленые, а голубые. — Она, смеясь, заправила под выгоревшую пилотку выбивавшуюся на лоб челку и окончательно повеселела. — А сейчас вы меня извините, я вас на пять минут покину. Надо подругу, мою сменщицу, предупредить, что ухожу.
— Да, да, — нетвердо произнес Якушев, — путь к познанию — это движение, и я вас великодушно отпускаю на те минуты, о которых вы сейчас обмолвились, и даже больше, гораздо больше, потому что готов вас ждать целую вечность, ибо свободен до завтрашнего утреннего построения.
— Не беспокойтесь, этого не потребуется, — рассмеялась Тося, убегая.
Возвратившись, она переспросила:
— Значит, вы свободны до завтрашнего построения? Это правда?
Он вдруг почувствовал необыкновенное расположение к девушке и нелепо повторил:
— Да, да, до завтрашнего утреннего построения. Сашка Климов так и сказал.
— Кто, кто? — неуверенно поинтересовалась девушка. — Климов? Здесь действительно есть командир полка Климов. Мы всегда связываемся с его летчиками, когда они идут на боевое задание или возвращаются с него.
— Вот именно, — закивал Веня тяжелой головой. — Это он и сказал.
Девушка недоверчиво пожала плечами, но опровергать его не решилась.
— А где же ваша автомашина? — спросила она через минуту.
— Да она уехала, — беспечно махнул рукой Веня. — Солдата надо было на ужин отпустить.
— Но ведь до аэродрома вам десять километров шагать.
— Ну и что же, — возразил он. — Я ее отпустил, потому что Сашка Климов станет ругаться, что шофер остался без ужина.
— Постойте, — засмеялась Тося. — Это вы так фамильярно говорите о своем начальнике?
— А он мне друг, — добродушно пояснил Веня. — В детстве он мне однажды поставил порядочный синяк, потому что имел преимущество. Мне не было еще восьми, а ему шел тринадцатый. Вот мы с тех пор и не можем обходиться друг без друга. Видите, какая взаимосвязь… как в диалектике.
— А вы даже диалектику изучали? По какому учебнику? — заинтересовалась Тося.
— По краткому курсу изучали каждый год, пока срочная служба шла, — ответил Веня.
У Тоси под узкими выгоревшими бровками весельем ожили глаза:
— Боже мой, до чего же вы хороший собеседник! Только куда же мы сейчас пойдем?
— Реликвию… Смотреть реликвию. Надгробный камень в честь хана Батыя.
— В честь разгрома его, — поправила Тося.
— А это все равно, — махнул рукой Веня. — Хан Батый нам сейчас, как любит выражаться наш авиамеханик Максимович, до лампочки. Важно, что его полчища тут были разбиты. Впрочем, и это неважно. Когда-то он проходил, когда-то разбили, а потом в основном забыли, если студентов, сдающих историю, не брать в расчет. Нам бы Гитлера поскорее расколотить. Только пусть не рассчитывает, что на этой земле ему могильную плиту кто-то поставит.
И они пошли по единственной сельской улице, уводящей на запад.
Как и всякий редко пьющий человек, Веня стыдился сейчас и своего пылающего лица, и помутневших после спирта глаз, и своей не всегда ровной и от этого слишком уж выпрямленной походки. Он хорошо уже по собственному житейскому опыту знал, что именно в тех случаях, когда ты хочешь что-то скрыть, это «что-то» со всей своей необузданной силой прорвется наружу в самый неподходящий момент.
Они шли по прямой улице села мимо низкорослых изб под нахлобученными на них крышами, в большинстве деревянными, реже из листового железа, мимо палисадников и возвышающихся над срубами колодцев журавлей с прицепленными к ним пустыми цинковыми ведрами. На завалинках в ветхой одежде сидели невозмутимые старики и старухи, молчаливые. Никто из них Якушева и Тосю не окликнул, не проявил интереса к их появлению: мало ли людей в военной форме проезжает и тем более проходит ежедневно по этой единственной улице!
На месте двух крайних изб остались одни пепелища. Обугленные стены смотрели мрачными провалами окон. Заметив, что ее спутник замедлил шаги, Тося грустно произнесла:
— Здесь партизанские семьи жили. Их каратели… — и на этом оборвала свою речь.
За околицей скорбный ветерок с голых нераспаханных полей плеснулся в их лица. Веня искоса посмотрел на спутницу. Как он, оказывается, плохо рассмотрел ее при первой их встрече. Сейчас она показалась куда интереснее. Тонкие хромовые сапожки в обтяжку плотно облегали ее прямые ноги. Мягкие погоны с замысловатыми эмблемами военного связиста были старательно пришиты к гимнастерке, над воротником которой едва заметной белой каемочкой проступал подворотничок. Девушка была высокой, сначала Якушеву даже показалось, что она выше его. Тося шла с зажатой в руке пилоткой, с непокрытой головы на ее чистый, без единой морщинки, лоб спадала светлая прядка. Когда она улыбалась, стайки мелких морщинок разбегались в углах рта, совсем как круги по воде на чистом, незамутненном озере. Из-под длинных ресниц глаза все добрее и добрее вскидывались на него.
