— Я знаю.
— Вот и хорошо. — В голосе облегчение: слава Богу, в ответ не обругали. — Отпускаю тебя. Вкусного тебе завтрака.
— Спасибо, что позвонил.
— Это не моя заслуга. Меня уговорила Яветт. Сказала: «Ты всегда любил Майка и Джо Нунэн больше остальных. И незачем портить с ним отношения теперь, когда он вернулся».
— Передай Яветт, что я очень ей признателен.
Я положил трубку, задумчиво посмотрел на телефонный аппарат. Вроде бы мы расстались по-доброму… но я не думал, что мы могли и дальше считаться друзьями. Во всяком случае, раньше наша дружба была куда как крепче. Что-то изменилось, когда я подловил Билла на лжи, и когда мне стало ясно, что он многое недоговаривает. Изменилось и после того, как я понял, кто для него Сара и Тип-топы.
Нельзя осуждать человека только за то, что может оказаться плодом твоего воображения.
Правильно, нельзя, я и не пытался этого делать… но такое уж у меня сложилось мнение. Может, ошибочное, но сложилось.
Я прошел в гостиную, включил телевизор, тут же выключил. Спутниковая антенна принимала пятьдесят или шестьдесят каналов, но местного среди них не было. Впрочем, на кухне стоял маленький телевизор, с антенной-усами, и, покрутив их, я при необходимости мог настроиться на WWTW, дочернюю телекомпанию Эй-би-си в западном Мэне.
Я схватил письмо Роджетт и отправился на кухню. Включил маленький «сони». Шла передача «С добрым утром, Америка», но до прерывающего ее очередного выпуска местных новостей оставалось лишь несколько минут. Я воспользовался ими, чтобы еще раз перечитать письмо Роджетт, обращая внимание на те нюансы, которые вчера остались незамеченными.
«Макс намерен в самое ближайшее время вернуться в Калифорнию на своем самолете», — писала она.
«У него есть дело, которое больше не терпит отлагательств», — писала она.
«…вы прекращаете подготовку к судебному процессу, обещая тем самым оставить его в покое», — писала она.
Да это же предсмертная записка!
Но дело об опеке завершено, не так ли? Даже купленный с потрохами судья не сможет назначить опекуном мертвеца.
«Доброе утро» наконец-то сменилось местными новостями. И первой, естественно, стало самоубийство Макса Дивоура. По экрану бежали помехи, но я разглядел упомянутый Биллом диван, обитый красным бархатом. Роджетт Уитмор сидела на нем, сложив руки на коленях. Вроде бы в одном из помощников шерифа я узнал Джорджа Футмена, хотя помехи не позволили рассмотреть лицо.
В последние восемь месяцев мистер Дивоур часто говорил об уходе из жизни, сказала Уитмор. Чувствовал он себя очень плохо. Вчера вечером он попросил ее прогуляться с ним по Улице, и она поняла, что он хочет полюбоваться последним для себя закатом. Закат, кстати, был великолепным, добавила она. В этом я не мог с пей не согласиться. Закат я запомнил очень хорошо, едва не утонув в его лучах.
Роджетт зачитывала заявление Дивоура, когда вновь зазвонил телефон. Слова Мэтти едва прорывались сквозь рыдания:
— Новости… Майк, ты видел… ты знаешь… Это все, что удалось ей сказать. Я объяснил, что знаю, спасибо Биллу Дину, и как раз сейчас смотрю информационный выпуск. Она попыталась ответить, но у нее ничего не вышло. Зато в ее всхлипываниях я уловил чувство вины, облегчение, ужас и… радость. Спросил, где Ки. Я сочувствовал Мэтти — до сегодняшнего утра она пребывала в полной уверенности, что Макс Дивоур — ее злейший враг, но мне не хотелось, чтобы трехлетняя Ки видела свою мать в таком состоянии.
— Во дворе, — выговорила Мэтти. — Она уже позавтракала. А теперь кор… кормит кукол.
— Кормит кукол. Понятно. Отлично. Тогда вам надо выплакаться. Сейчас и сразу. Пока ее нет.
Она плакала минуты две, может, и больше. Я стоял, прижав трубку к уху, набираясь терпения.
«Я собираюсь дать тебе один шанс спасти твою душу», — сказал мне Дивоур, но наутро умер сам, и его душа уже там, где ей и положено быть. Он умер, Мэтти свободна, я могу писать. Вроде бы надо прыгать от радости, а не получается.
Наконец она совладала с нервами:
— Извините. Я так плачу… действительно плачу… впервые со смерти Лэнса.
— Имеете полное право.
— Приходите на ленч, — попросила она. — Пожалуйста, Майк, приходите на ленч. Ки проводит вторую половину дня у подруги из Летней библейской школы, и мы сможем поговорить. Мне надо с кем-то поговорить… Господи, у меня кружится голова. Пожалуйста, приходите.
— Я бы с удовольствием, но, думаю, эта идея не из лучших. Особенно в отсутствие Ки.
И я пересказал ей разговор с Биллом Дином, разумеется, в отредактированном виде. Она слушала внимательно. Закончив, я ожидал взрыва, но забыл один простой факт: Мэтти Стенчфилд Дивоур прожила в Тэ-Эр всю жизнь. И знала, что к чему.
— Я понимаю, что раны затянутся быстрее, если я не буду поднимать глаз, держать рот на замке, а колени — вместе, — ответила она, — и я сделаю все, что в моих силах, но нельзя требовать от меня невозможного. Старик пытался отнять у меня дочь, неужели в этом чертовом супермаркете этого не понимают?
— Я понимаю.
— Знаю. Поэтому и хочу поговорить с вами.
— Так, может, нам пообедать в парке Касл-Рока? Там же, где и в пятницу? Скажем, в пять часов?
— — Мне придется взять с собой Ки…
— Отлично. Привезите ее. Скажите ей, что сказку «Ганс и Гретель» я знаю наизусть и с удовольствием перескажу ее. Вы позвоните Джону в Филадельфию? Введете его в курс дела?
— Да. Только приду в себя и позвоню. Где-нибудь через час. Господи, как же я счастлива. Я знаю, нельзя радоваться смерти другого человека, но меня просто распирает от счастья. Я боюсь взорваться.
— Я тоже. — На другом конце провода повисла тишина. Потом я услышал тяжелый вздох:
— Мэтти? С вами все в порядке?
— Да, но как сказать трехлетней девочке, что у нее умер дед?
«Скажите ей, что старый козел поскользнулся и головой ухнул в Мешок со Счастьем», — подумал я и прикрыл рукой рот, чтобы заглушить смешок.
— Я не знаю, но вам придется что-то сказать, как только она зайдет в трейлер.
— Придется? Почему?
— Потому что она вас увидит. Увидит ваше лицо.
* * *
В кабинете на втором этаже я выдержал ровно два часа, а потом жара погнала меня вниз: в десять утра термометр на крыльце показывал девяносто девять градусов note 106.
По моим прикидкам на втором этаже было градусов на пять выше.
Надеясь, что я не совершаю ошибки, я вытащил штепсель «Ай-би-эм» из розетки и снес пишущую машинку вниз. Работал я без рубашки, и когда пересекал гостиную, задний торец машинки соскользнул с покрытого потом живота, и я едва не выронил ее себе на ноги. Машинку я удержал, но вспомнил о лодыжке, которую повредил, падая в озеро. Поставил «Ай-би-эм» на пол, осмотрел ногу Черно-лиловый синяк приличных размеров, небольшая припухлость. Я решил, что только пребывание в холодной воде спасло меня от более серьезных последствий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
