Меттер Израиль Моисеевич
Оценщик
Израиль Моисеевич Меттер
Оценщик
Я из мебельного, - сказал Карев. - Вы приглашали оценщика.
Пожилой осанистый мужик впустил его в квартиру. Карев снял свое вымокшее пальто, пристроил его с краю просторной вешалки. И мокрые калоши скинул у самых дверей.
В прихожей было чисто. Хозяин повел его по комнатам, показывая мебель.
Вещи были малоинтересные: платяной шкаф, ясеневый, требующий ремонта, письменный стол, дубовый, с тумбами, кресло, правда, ценное, вольтеровское, на любителя - если его привести в порядок, то оно пройдет в магазине хорошо, быстро. Это кресло Карев не стал особо осматривать, только кинул на него боковой взгляд, вроде оно и не привлекало его вовсе. А шкаф, стол и еще кое-какие случайные мелочи он исследовал подробно, перечисляя вслух их недостатки.
Однако хозяин квартиры и сам не выражал какого-нибудь острого интереса к оценке своей мебели. Он сказал:
- По мне, стояли бы они тут до самой моей смерти. Да вот дочка с мужем надумали заводить новый гарнитур.
- Но вы уполномочены продавать эти вещи? - спросил Карев. Он устал, это была седьмая квартира за сегодняшний день.
- А кто меня уполномочит? - сказал хозяин. - Мебель моя, хочу продам, хочу - сожгу.
По давней привычке, уже ненужной сейчас, Карев взглянул на него внимательней, прикидывая, что за человек. Ни к каким выводам Карев не пришел - человек как человек. Пенсионер, наверное. Может, отставник, хотя вряд ли.
Да на кой мне черт все это теперь знать.
Поскрипев дверкой шкафа и подвигав перекошенными ящиками письменного стола, чтобы еще раз продемонстрировать их изношенность, Карев назвал цену вещей.
- Окончательно? - спросил хозяин. - Окончательно, - сказал Карев. - А кресло? - С креслом - проблема. Не пойдет оно у нас, наверное. Громоздкое. В новые дома его вносить через окно. - Ну и бог с ним. Я его на помойку выставлю. Добрые люди подберут. - Зачем же на помойку? Десятку могу предложить.
Так они и сговорились. Карев пометил на бумажке все согласованные цены, записал телефон магазина - завтра с утра можно справиться, когда машина придет за мебелью. Внизу он расписался.
Хозяин взял в руки бумажку, всмотрелся в роспись и спросил:
- Это у вас какая буква стоит? - Буква "Я", - ответил Карев. - Меня зовут Яков Степанович. - Понятно, - сказал хозяин. - Здравствуйте, Яков Степанович. - Здравствуйте, - сказал Карев.
- Дай господь памяти, - задумался хозяин. - Под какой же фамилией вы меня последний раз брали?.. Серегин я тогда, кажется, был. - Серегин, Антон? - быстро спросил Карев. - Убей - не помню, может, и Антон... А я вас сразу признал, Яков Степанович: еще вы пальто снимали в прихожей, я подумал - ищет кого-нибудь Яков Степанович. Только не мог взять в толк, зачем вы ко мне-то пришли. Я ведь этими делами с войны не занимаюсь. Серегин засмеялся. - А под оценщика вы здорово ловчите. Не знавши, не различишь.
Карев сказал:
- Уволился я из милиции, Серегин. Пятый год работаю в мебельном комиссионном. - По болезни?
- Да нет, здоров я. А ты-то на пенсии? - Сто целковых дали. Не жалуюсь... Дочка у меня кончает торговый техникум, зять - экономист. Жить можно, Яков Степанович. Спасибо вам - дали мне тогда чистый паспорт.
- А у тебя почему такая большая пенсия? - спросил Карев. - Ты где работал последнее время? - Шофером-дальнорейсовиком. Водил МАЗ. - Калымил небось?
- Сказать по совести, случалось. Но не рядился, брал, сколько дадут. Создавал людям удобство... А вы правда уволились, Яков Степанович, или шутите? - Правда. Серегин покачал головой.
- Такой были работник, это ж поискать! Вы нашего брата разматывали будь здоров. Известно было: раз попался к Кареву - колись до пупа... По собственному желанию ушли? - По собственному.
- С ума сойти. Вы ж на сегодняшний год уже, наверное, полковник были?
- Майор, - сказал Карев. - Не в званиях дело, Серегин.
- Как посмотреть, - сказал Серегин. - У меня было звание - жулик. А нынче - водитель первого класса. Две большие разницы... Он дотронулся до локтя Карева. - Яков Степанович, сделайте мне уважение: такого человека встретил, охота посидеть с ним. У меня поллитра настояно на калгане, я не алкаш, но раз выпал такой случай...
- Это для чего ж, на калгане? - спросил Карев. - Для желудка.
На улице лил дождь, Карев устал, ему все надоело. - Ладно, - сказал он. - Отметим встречу.
Они пошли на кухню.
Серегин усадил гостя за стол, а сам принялся хозяйничать.
Делал он это суетливо, радостно, но умело. Собрав на столе тарелки, вилки, ножи, он не положил их навалом, а расставил два прибора друг против друга и даже расстелил подле них бумажные салфетки треугольничком.
Поколдовав у плиты, он вынул теплое жаркое в латке, достал из холодильника колбасу, соленые огурцы, сыр.
Карев посмотрел на запотевший графин с коричневой водкой.
- Тут, Серегин, не пол-литра - граммов восемьсот.
- Возможное дело, - сказал Серегин. - Зять доливает, я доливаю, мы не меряем. - И обое лечитесь? - спросил Карев. - Я лечусь, а он - так... Между прочим, Яков Степанович, зятек мой не знает про меня. Вообще-то он парень дельный, только зануда. - А дочь знает? - спросил Карев. - Не вполне. В случае они придут, значит, я вам поставил, чтобы вы мебель оценили подороже... Давайте по первой, Яков Степанович, за встречу.
Калган оказался крепкий, но вкусный. Отсыревшее тело Карева тотчас угрелось, он не ел с утра - день выдался беготливый - и сейчас налег на закуску. Ему было приятно, что против него сидит за столом приветливый, домовитый Серегин - человек, которого он, Карев, кажется, довел до ума. Подробностей серегинской уголовной биографии он уже не помнил, промелькнули лишь какие-то маловразумительные обрывки, однако тот факт, что этот Серегин знал Карева в лучшие его боевые годы, а не мебельным оценщиком, торгашом, растрогал Якова Степановича.
- Значит, говоришь, доволен жизнью? - спросил Карев.
- Я теперь, Яков Степаныч, ударился в религию, - робея, сказал вдруг Серегин.
- Сбалдел, - сказал Карев. - К психиатру тебе надо.
- Вы погодите, Яков Степаныч. Почему именно к психиатру? Вреда от меня людям нету. Вот когда вы сажали меня в тюрьму - вред от меня имелся.
Карев спросил:
- Освежи-ка, Серегин, в моей памяти: ты ведь тогда фармазоном, кукольником был? - Кукольником. - Чисто работал. Помнится, я на тебя месяца три извел, покуда словил.
- Да и не словили бы, Яков Степаныч, кабы мне эта жизнь не опостылела. Карев обиделся:
- Но ты ж все-таки не явился с повинной, а поймали мы тебя!
- Бдительность моя ослабла, - пояснил Серегин. - Устал я. И задумываться начал. А в нашем деле задумываться нельзя... Бабе одной, старухе деревенской, продал я куклу заместо мануфактуры, все деньги у бабы выгреб, вечером проиграл их в очко, и такая меня взяла тоска по себе...
- А не врешь? - спросил Карев. - Уж больно у тебя получается форсисто.
- Зачем мне нынче врать? - сказал Серегин. - Совершенно незачем. А тут еще на допросе вы попали в самую мою больную точку. У кого, спросили, воруешь, Серегин? У неимущих воруешь?..
- Что-то ты путаешь, Серегин, - сказал Карев. - Не мог я так говорить. Откуда в нашей стране неимущие? Наверное, сказал: воруешь деньги, заработанные трудом.
- Не путаю, Яков Степаныч. Под заработанные трудом я б тогда не раскололся. Я под неимущих раскололся. Это меня и проняло.
Врет, подумал Карев. Жулики - народ сентиментальный, любят о себе думать красиво. Устал - это возможно, бывает, конечно, - устают.
- Ну и в чем же заключается твоя религия? - спросил Карев. - Сектант ты, что ли? - Нет, - сказал Серегин. - Зачем. - Это хорошо. А то на сектантов статья, кажется, есть, не помню номера.
- Объяснить вам свою религию я не могу, - сказал Серегин. - У меня нету таких слов, чтобы кто-нибудь понимал их до глубины.
- Ишь ты, - сказал Карев. - Умный какой: придумал себе персональную веру. И помогает она тебе?
- Помогает, Яков Степаныч. У меня от нее покой на душе.
- Покой у тебя, Серегин, от твоей пенсии, а не от веры. Отыми у тебя пенсию, ты и в церковь перестанешь ходить.
- А я в нее и так не хожу, Яков Степаныч. Моя вера домашняя: где я, там и она со мной. - Хорошо, - сказал Карев. - Допустим.
Калган начал одолевать его.
Внезапный интерес к своему давнишнему подследственному, а нынче совершенно неизвестному ему человеку разбирал Карева все острее. Да и взболтнулась в его душе вся та муть, которую он уже давно не допускал до своего сознания.
- Вот ты говоришь - покой. А если тебя обидеть? Ну, например, по работе взяли бы да крепко обидели?
- А я б не обиделся, - сказал Серегин. - От меня зависит.
- Ты мне голову не морочь, - раздражился Карев: он теперь легко выходил из себя. - Как это возможно не обидеться, если тебя именно обижают?.. Я вон в угрозыске протрубил тридцать пять лет, сам говоришь неплохой был работник...
- Замечательный были работник, Яков Степаныч, - сказал Серегин. - Я вас век не забуду.
