Андрей Филиппов.
Зоренька.
Я, наверное, клептоман. Когда жена берет меня с собой в поход по большому супермаркету, перед кассой она всегда обыскивает меня. Иначе, она боится, это сделают охранники. С соответствующими неприятными последствиями.
Она изымает всю мою добычу – конфетку, чуть помятую мандаринку, дешевый собачий ошейник (я не люблю собак), одинокую насадку от соковыжималки, мышеловку, детскую рукавичку (правую) или что-то иное. Она врач. Она знает, что я просто хотел улыбнуться. Я не нуждаюсь в похищенном, как в самом важном предмете. Если у меня получится, я просто достану это из кармана на улице и торжественно вручу жене, словно бриллиант на день рождения. А она скажет:
- Как не стыдно? А если бы ты попался? И что нам теперь делать с этим маленьким кофейным блюдечком?
- Не знаю… - отвечу я, - Просто, смотри, оно такое кривое и аляповатое, что выглядит вызывающе. Мы с ним похожи. Я тоже кривой и аляповатый.
- Балабол ты. Отнеси на место.
Мне станет стыдно, я пойду обратно в супермаркет, будто бы забыл купить сигарет, и верну блюдечко обратно к его родственникам – еще десятку чашек и блюдечек. Одна чашка осталась без блюдечка – так вот она пропажа, нашлась! Главное, не унести на обратном пути еще что-нибудь.
Однажды я увидел банку тушеной конины. И остановил свой неспешный ход мимо полок с товарами. Я представил себя чужестранцем. Я пришел из тех мест, где конь является не только другом и помощником, а еще и источником питания. Нравы этой страны, где я нахожусь, куда я сегодня прибыл в гости, поразили меня до глубины души, я устал, был испуган, запутался в вихре мыслей и попытках понять… Я решил спрятаться, но сначала надо купить хоть какую-то еду. И я пришел в этот супермаркет, торопливо озираясь в поисках хотя бы куска хлеба. И вдруг! Конина! Словно приветственный лучик, словно дуновение ветра родных степей! Словно рука друга со словами «Держись, здесь тоже есть добрые люди!».
Я взял конину и укрыл ее в рукаве куртки. Банка была холодной, покрытой слоем какого-то солидола, но это мелочи. Внутри разливалось благодатное тепло… Одинокий чужестранец нашел нечто близкое. И окружающее уже не кажется ему угрюмым, странным и неприветливым.
- Мой сумасшедший муж, - печально сказала жена, извлекая из меня перед кассой похищенную банку, - Ну, скажи мне, зачем тебе конина? Хорошо, ты чужестранец. Как маленький ребенок – сегодня он космонавт, завтра – Человек-Паук, а послезавтра – уже домашний щенок. Лает и кусается. Чужестранец? Ты приехал ко мне в гости и вообще-то я сама решаю, чем тебя кормить. Не бойся, ты постепенно привыкнешь к тому, что показалось тебе непонятным. А до этого момента – просто будь рядом со мной.
Гостю невежливо спорить с хозяйкой. И я не спорил. Я даже не заметил, что банка тушеной конины не вернулась на полку, а улеглась в корзину с прочими покупками, оттуда, честно оплаченная, перекочевала в пакет, а по прибытии домой – в холодильник. В холодильнике я и обнаружил ее через несколько дней, заглянув туда за кусочком колбасы. Нет, я уже не был чужестранцем, я был котом. Кот съел колбасу, а насчет банки конины подумал, что хозяйка – добрая женщина. И конина – это тоже хорошо. Однажды начнется война, наступит голод и эта банка спасет коту жизнь… На некоторое время, прежде чем кот сам превратится в пищевой продукт. И я решил не быть сегодня котом, а быть храбрым воином, который предотвратит голод. А пока голод еще далеко, заняться полезными делами.
Но полезные дела предусматривали шабашку, ремонт компьютера каких-то людей, обладающих незаурядной способностью ломать дорогостоящую технику. Храбрый воин здесь ничем не мог помочь, и я превратился в шамана. Вечером на ужин был плов.
- Кушай, храбрый воин, - сказала жена.
- Я шаман.
- Шаман? Ну, вот… Надо было взять оленину. Но не угодно ли почтенному шаману отведать чужестранное блюдо – рис с кониной? Конину едят жители степей, это такие большие пустынные пространства, к которым ты привык, только они без снега. Представляешь?
- Представляю. Там живут кони. И туман. Туман, может быть, это все только снится, но кони над домом твоим будут виться, как мухи над кучей… - пропел я, подыскивая рифму.
- Кони не летают. Они бегают. Во время еды неприлично представлять себе какие-то кучи, над которыми вьются мухи. Ешь.
Еда оказалась удивительно вкусной.
- Тссс… - неожиданно сказал я, - Здесь дух. Здесь дух коня. Он стоит рядом со столом. Выключи, пожалуйста, газ на плите.
- Зачем? – прошептала жена.
- Газ подпалил коню хвост… - пояснил я, напряженно прислушиваясь, - Это не конь, точнее, это женщина-конь.
- Кентаврия? Или кобыла? – жена выключила газ.
- Кобылка. Средних лет… Она говорит «спасибо». Сдвинь кастрюлю с супом, а то хвост теперь туда попал… Я сейчас поговорю с этой духиней.
- Скажи этой кобылке «спасибо» за вкусный ужин. Не сиди, как глухонемой! – подтолкнула меня жена, - Поздоровайся с нею!
- Да… Ее звали Зоренька. Сейчас она расскажет мне свою историю.
Жена вежливо положила вилку, всем своим видом выражая заинтересованность в рассказе гостьи.
Ее звали Зоренька. Она родилась и воспитывалась где-то непонятно где (Зоренька назвала это место, но я не понял, но изображал из себя умного и только глубокомысленно покивал – знаю, бывал там, красивое место). Потом Зоренька попала в город и поселилась в конно-спортивной школе. Там было ничего, только голодно. И тесно. И грязно. Руководство не занималось ни конями, ни спортом, но и вреда от этого руководства не было никакого. Потом руководство в полном составе куда-то поспешно исчезло, а в школу пришел человек по имени Виктор Васильевич. Вместе с ним появилась компания разновозрастных девиц. Виктор Васильевич был одиноким алкоголиком. Он, покачиваясь и дыша горючей смесью, собрал девиц в кучку и объявил им, что все уже украдено до их появления. И конный спорт живет где-то далеко отсюда. Но, если девицы хотят заниматься спортом на этих клячах, Виктор Васильевич не против. Правительству важно, чтобы девицы не болтались по улицам и абортариям, а в остальном – свобода и анархия. После этого руководитель развел руками и ушел в контору.
Это время Зоренька вспоминала с печалью. Нет, не потому, что тогда было плохо, а наоборот. Началось хорошее и интересное время. Девицы взялись за работу споро. Они вычистили конюшни, договорились со своими ухажерами о ремонте карет и саней, отдельные части которых в изобилии валялись во дворе, где-то раздобыли упряжь. Как же приятно было Зореньке, когда она, увитая цветными лентами, неслась по городским улицам, запряженная в красивую карету, внутри которой помещались какие-то важные дамы и господа! И хотя карета вскоре стала ее недостижимой мечтой (однажды Зореньке приспичило «по-большому» посреди центральной площади, после чего Зореньку больше не запрягали в карету), но ведь классно бывает проехаться и под седлом? Особенно на новых подковах, особенно по огромному парку вдоль реки, где прохладно и шумят листья? Особенно в компании других обитательниц школьной конюшни? Да, рассказывая это, дух Зореньки грустно покивал и еще раз осведомился, вкусно ли мне? Зоренька всегда хотела быть полезной людям. И осознание того, что ее мясом наслаждается некий шаман со своею женой, немного развеяло ее тоску.
Девицы кое-как зарабатывали на хлеб и овес, катая горожан в каретах и седлах. Виктор Васильевич был пьян всегда. Он смирно лежал или у себя в конторе, или на конюшне на тощей копне сена. Поднимался он только в заранее определенных конкретных случаях, когда без его вмешательства дело не обходилось. Или в школу пришли школьники проситься, чтобы их приняли на обучение верховой езде. Школьников полагалось прогнать. Или пришла налоговая инспекция. В этом случае необходимо было кричать зычным голосом, что правительство не выделяет ни копейки на существование школы и что вся эта (тут Зоренька, совершенно не стесняясь, употребила нецензурное слово, очевидно, не понимая его значения) конюшня держится исключительно на его, Виктора Васильевича, энтузиазме. Или пришел гаишник. С гаишником Виктор Васильевич долго и молчаливо выпивал, а потом звал девиц, которые в этот момент еще не уехали или уже вернулись, и принимался орать на них, призывая соблюдать на дороге какие-то правила.
Впрочем, иногда Виктор Васильевич вдруг, словно по наитию, начинал обращаться со своими подчиненными девицами неожиданно нежно и ласково. Длилось это не более, чем один вечер. Вероятно, в зависимости от согласия какой-либо из девиц, руководитель проводил ночь или в конторе или опять в конюшне, предварительно обойдясь с одной-двумя лошадками совершенно неприличным образом. После чего тихое пьянство возобновлялось. И жизнь текла своим чередом.
