Рубан Николай Юрьевич
Наследник Фархада
Возвращение
Поезд медленно отходил от перрона. Высунувшись из двери тамбура и не обращая внимание на ворчание бокастого проводника, Рустам Садыков махал фуражкой провожавшим его отцу с братом. И (чего уж там) в горле у него ощутимо скребло, словно застрял там какой-то колючий орех: не проглотить, ни выплюнуть. Вот и верь словам древнего мудреца Ибн-Хазма: «В разлуке три четверти горя берет себе остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть»…
Современные центральные улицы Ташкента убегали назад, сменяясь глинобитными окраинами, утопающими в пыльной зелени садов. И Рустам отчаянно цеплялся взглядом за такие знакомые с детства детали местного пейзажа: вспыхивающие на солнце синие нити арыков; неторопливо вращающееся большущее водозаборное колесо-чигирь; терпеливый серый ишачок, запряженный в арбу, доверху груженную золотисто-песочными дынями… Правил ишачком прожаренный солнцем пацан в закатанных до колен «трениках» и тюбетейке. На шее у пацана болтался маленький транзистор. Небось, «Яллу» слушает… И вообще, этот пацан выглядел просто оскорбительно довольным жизнью. Рустам вздохнул, попытался проглотить застрявший в горле колючий орех (не получилось) и уныло побрел к своему купе.
Конечно, ничего нового тут не было — вот вы можете себе представить хоть одного солдата или курсанта, который с легким сердцем возвращается из отпуска, горя неистовым желанием поскорее вернуться к исполнению своих служебных обязанностей? Если найдете хоть одного — можете смело рекомендовать такого уникума для занесения в книгу Гиннеса, а Шерлок Холмс в таком случае — сущий салага по сравнению с вами.
Но что с того самому-то солдату? Ведь каждый переживает эти горькие минуты сам, лично — и дела ему нет никакого до переживаний всех остальных. Попробуйте-ка успокоить смертельно больного увещеванием в том смысле, что не он первый, не он последний. Что, легче человеку станет? Можно даже предположить, что и думают все в похожих ситуациях похожим образом, так что с того? Все равно каждый думает САМ. И каждый уверен, что только ему одному такие мысли в голову и приходят. Вот и сейчас: трясся бедный Рустам в душном, прокаленном солнцем вагоне, и страдала его душа, которую раздирали на части, словно злые шакалы, непримиримые противоречия. И каждый такой шакал старался оттяпать себе кусок Рустамовой души, да побольше.
Сомнение первое: да тем ли я, шайтан меня укуси, занимаюсь?! Ведь войны-то не будет, так чего на это дело всю жизнь тратить? Ну какая сейчас может быть война? С кем? Да кто на нас может осмелиться хоть вякнуть, на такую державу?! Китай? Да они еще полсотни лет от своей «культурной революции» очухиваться будут. Вон, попытались они на Вьетнам полезть — и то огребли по полной программе. Вьетнамцы им банок накидали! И что, после этого у них ума хватит на НАС рыпнуться? Так, с этими ясно. Кто там еще остается? Немцы, французы? Ой, да не смешите меня — прошлый век на дворе, что ли… Остаются Штаты. Ну, тут уж… Если что и начнется, то наш брат и не пригодится — ракетчики да подводники будут разговоры вести. Ну, стратегические бомберы еще может, чего успеют скинуть — да и то не все, а только кто на боевом дежурстве в небе висит. Ну так и американцы ведь не чокнутые: понимают же, что при таком раскладе им тоже ни фига не светит, так что и пробовать не стоит. Значит, дальше будет что? Будут ракеты совершенствовать, да друг за дружкой следить, чтобы сдуру никто не пальнул, потому что если ПОЙДЁТ, то уже не остановишь.
А что же всем другим остается при таком раскладе? Караульную службу нести, на парады ходить, да изредка на учениях изображать что-нибудь военнообразное. И на это вот — жизнь тратить?! А смысл?!
Рустам обхватил согнутые колени и уткнулся в них лбом. Нет, ну в самом деле. Кого из одноклассников ни возьми — ведь каждый настоящим делом занимается. Колян Гречко — в гидрогеологическом учится, будет пустынные земли орошать — дело! Толян Цуцман — в медицинском учится, людей лечить будет. И что с того, что будет стоматологом, а не хирургом? Врач — он и есть врач, тоже настоящее дело. А друг Джамал Исманбеков? На заводе имени Чкалова транспортные «Илы» строил, теперь срочную служит — знаменитый БАМ строит! Ну ведь все нормальные люди настоящим делом заняты, один я — болтаюсь как это самое в проруби…
За этими грустными раздумьями Рустам и не заметил, как родной живописный узбекский пейзаж сменился скудной казахстанской степью. Поезд летел сквозь пески Кызылкумов, вслед ему поворачивали губастые головы задумчивые верблюды. Скоро блеснет отраженным лунным светом Аральское море. Старухи-казашки потащат по вагонам на продажу истекающую бронзовым жиром пахучую копченую рыбу и крепко пахнущие, но такие теплые и не знающие износа носки из верблюжьей шерсти.
Соседи по купе укладывались спать — пожилая супружеская пара, едут в Подмосковье навестить родню, да замотанный командировочный из Москвы, нефтяник из министерства. Ездил на Ферганский нефтеперерабатывающий завод, вел контроль монтажа нового оборудования. Упахался там и почти сразу же завалился спать, как только в вагон сел. Похоже, так и не собирается просыпаться до самой Москвы: «В министерстве совру, что на самолет билет не достал — хоть высплюсь…». Вот, пожалуйста: тоже человек делом занимается. И, видно, дело это — действительно стоящее, раз он так упахивается…
Рустам деликатно вышел в коридор — пусть люди спокойно постелятся, улягутся. Все равно самому уснуть удастся еще не скоро, судя по всему. Подошел к полуоткрытому окну, жадно вдохнул запах ни на что не похожего пустынного ветра с примесью вагонного дымка… Так. И что дальше? Написать рапорт об отчислении? Рустам вздохнул. Ну, отслужил бы потом солдатом в войсках два года — подумаешь. Потерял бы год — ерунда, вся жизнь впереди. А вот домашним это каково будет?
Как же отец гордился тем, что сын офицером будет! Как все соседи в махалле его хвалили, как школьные учителя за него радовались! А мама — так та вообще на десять лет помолодела, когда он в отпуск приехал — эдаким красавцем в парадной форме. Как она принаряжалась, чтобы просто в магазин сходить — и обязательно просила Рустама ее проводить, и чтоб он обязательно форму надел. И Рустам послушно натягивал парадку, и шел с мамой под ручку — чинно, не торопясь, вежливо раскланиваясь со всеми соседями — а как же. И в эти минуты мама цвела — ну просто чайная роза! И у кого язык повернулся бы позубоскалить по этому поводу?
Девчонки глазели… Даже первая махаллинская красотка, гречанка Василика Хадзипанакис из параллельного класса, по которой половина парней сохли — нет-нет, да и забегала (ну, типа так просто — с его сестренкой Маликой поболтать). А он (во балбес!) так и не набрался храбрости хотя бы в кино ее пригласить… Ну и с какими глазами прикажете после всего этого потом дома появляться, если решишь училище бросить?
Рустам скрипнул зубами от досады: вот ведь понесла нелегкая дурака… Чего он вообще с этой армией связался? А вот романтика в заднице играла: офицер — это же о! А офицер-десантник — так это же вообще полный атас! Форма! Выправка! Не жизнь, а сплошные геройства и приключения! И всю страну посмотреть! И зарплата достойная: чуть не в два раза выше, чем у выпускника гражданского ВУЗа!
И что? А ничего. Как-то быстро кончилась вся эта романтика. Форма? Не такая уж она и удобная — летом в ней жарко, зимой холодно, а уж возиться с ней приходится — как барышне с бальным платьем. Выправка? Подумаешь, ценность. Дед Рахим-бобо уж пол-жизни, как сгорбленный ходит, а с ним все встречные за сто метров раскланиваются, ибо он — врач золотые руки, диагност от бога, и на прием к нему аж из Москвы люди приезжают.
Что там еще остается? Геройства всякие с приключениями? Фигня все это. Геройства да подвиги начинаются там, где до этого раздолбайство было. Не раскрылся парашют, десантник геройски спустился на запаске. А как ты парашют укладывал, баклан?! И куда твой проверяющий смотрел на укладке, спрашивается? А если без раздолбайства, то остается просто работа. Штатно, спокойно — как положено. Так это во всем так. Ну, что еще? Страну посмотреть? А кроме как в погонах, больше это никак нельзя сделать, ага. Зарплата? Будто одни военные хорошо зарабатывают. Короче, вляпался ты, братец, конкретно, вот что…
Захотелось есть. И Рустам даже обрадовался: хоть чем-то от мрачных мыслей можно отвлечься. Разжившись у полусонного проводника чаем, Рустам полез в сумку с дорожными припасами, стараясь не особо шуршать в тишине уснувшего купе. Достал мясистый розовый помидор, с удовольствие разломил его пополам. Хоть и не видно в темноте, но Рустам знал, какой он сахарный, словно подернутый морозным инеем на изломе. Замечательный сорт, «Юсуповский». Еще вчера на грядке красовался, задорно светился пунцовым фонарем из темной листвы. А самсу мама только утром испекла… Остыла уже самса, но все равно ничего на свете вкуснее нет: домашняя… На зубах тихонько хрустнул маленький уголек, прилипший к самсе в печке-тандыре. Но и даже это ностальгически умилило Рустама: в настоящем тандыре самсу пекли, на живом огне! Эх, сколько же прекрасного он просто не замечал раньше!
