Юрий Нагибин
Утраченная музыка
Рассказ в духе триллера
1
Ник сидел в раскладном кресле с парусиновыми спинкой и сиденьем в саду, возле осыпавшего цвет куста жасмина и смотрел на пожелтевшие, сморщенные лепестки в его изножий. Лепестки умерли, но еще издавали густое, чуть тошное от припаха тлена благоухание. Он по-прежнему остро обонял мир и подробно видел его, чутко слышал все бытовые шумы: голоса людей, шорох ветра, звяк посуды на кухне, шаги прислуги, каждое живое существо и каждый предмет сохранили свой слышимый звук, исчезла лишь музыка. Ее он перестал слышать и когда трогал клавиши рояля, и когда включал музыкальную программу телевизора, и когда ставил пластинку на проигрыватель. Он различал глухой стук клавишей, царапанье иглы, видел деятельные и смешные из-за немоты усилия оркестра, пианиста или скрипача на экране, но музыки не было. Он полагал, что это последствие нервного шока, но объяснить суть явления не мог. Кто изымал из звучащего мира музыкальные ноты и гасил их? Его собственный мозг? Но человеческий организм работает на самозащиту, а не на самоликвидацию. Может, это наказание, насланное подсознанием? За что? Его вины нет, он был бессилен защитить Катю. Но когда Иов накинулся на Господа Бога, требуя пустить вспять реку бытия, вернуть ему все отнятое, воскресить умерших, что показалось окружающим конформистам страшным богохульством, способным лишь усугубить бедственное положение несчастного, Всевышний увидел в его ярости глубину веры: для Бога нет невозможного — и совершил чудо повторения, Иову было возвращено все. Неистовство веры в справедливость и всемогущество Творца спасло Иова. Почему же он, Ник, обратил против насильников лишь свои слабые мышцы, квелую плоть кабинетного человека, а не мольбу к небу, мольбу неистовую, бесстрашную в своем протесте, может быть, Катя осталась бы жива? Но его вера, за которую он держался лишь по семейной традиции, была так немощна, что он даже не вспомнил о Боге в те гибельные минуты. А может, Господь, о котором он забыл, оказал ему милость, лишив музыки и заставив думать о второй потере, не только о Кате? Если б ему пришлось выбирать между Катей и музыкой, он, конечно же, выбрал бы Катю, но и музыка была важна. Он сочинял музыку с отроческих лет, и пусть не стал великим композитором, в мировом оркестре звучит его нота. Может, он потому и не стал великим, что слишком любил Катю. Человек, воистину поглощенный своим призванием, жертвует ему всем на свете. В юности ему казалось, что он обречен музыке, но появилась Катя, и он понял, что обречен ей, тут был его главный талант, и музыка покорно потеснилась. Любовь не пересоздала его сложную и несколько рассудочную музыку (распространенное мнение критики, которого он не понимал), но добавила новые краски. Выбрав Катю, он без мук и терзаний признал ограниченность своего дара. Великий музыкант, как великий поэт или великий художник, предпочтет свое искусство любимой. Поэтому он не верил, что Жорж Занд погубила Альфреда де Мюссе и Фредерика Шопена. Наверное, их страдания поразили современников контрастом с полным присутствием духа, явленным третьим знаменитым возлюбленным мужеподобной дамы. Александр Дюма-отец бровью не повел, получив отставку. Мюссе и Шопен были больными людьми — и физически, и душевно, они не умели держать удар. Но поэзия для одного и музыка для другого стоили все же больше объятий плодовитой и на редкость нудной романистки.
А если б музыка осталась с ним, мог бы он искать в ней прибежище? Мог бы, хотя и впустую, ему не спеть гимна, достойного Кати. Так почему не кончить все разом?.. Слишком простой выход. Сартр считал землю адом какого-то иного мироздания. Мы знали иное бытие и расплачиваемся за содеянное там. Что же такого натворили они с Катей, если расплата оказалась столь непомерна? И какой смысл в расплате, раз наказуемому неведома вина? Ад — это навечно, куда же девалась душа Кати? Сартр — скоморох. И ад, и рай — все здесь, на земле. Опричь — ничего. Расплачиваются не за грехи, они ненаказуемы, а за любовь и счастье. Блаженство смертных ненавистно Богу-Абсурду, единственному хозяину земного бытия. А утроенный в христианстве Бог иудеев — зарационализированный поэтический вымысел.
Его боль была груба и жестка, чтобы стать чем-то, кроме себя самой, будь он хоть Моцартом, из такого материала не создашь прекрасного. Но есть ли смысл думать об этом, если в мировом шуме замолкла музыка сфер?
Сколько раз прокручивал он свои бессильные мысли с усердием белки в колесе, но, как и рыжий неутомимый зверек, не продвинулся ни на шаг.
Оцепенение нашло на него, когда он похоронил Катю. Он наотрез отверг попытки полиции, чиновников всех мастей и доброхотов найти преступников и покарать по строгости закона. «Я ничего не знаю. Ничего не видел. Сразу отключился. А когда пришел в себя, никого не было». Он лгал, ибо хорошо знал главаря шайки, но ведь не было ни свидетелей, ни косвенных улик, а лишь это важно для суда. Да и есть ли кара за такое?.. Рядовые участники насилия его не интересовали. Это не люди даже, так, пузыри земли, нежить, тупые механизмы зла. Другое дело их главарь, вернее, наниматель: тут не было партнерства, сообщничества — игра одного, остальные — наемники.
А главаря он знал с отроческих лет, они вместе учились в колледже. Но Ник не признал старого знакомца, когда тот появился из садового вечернего сумрака через распахнутое окно в холле, где он играл на рояле, а Катя слушала, подперев голову рукой. Катина сосредоточенность не могла обмануть Ника, она не любила его музыки. Это не ранило, потому что она не любила никакой музыки, за исключением нескольких немудреных песенок, которые ей пела в детстве покойная мать.
Катя была равнодушна не только к музыке, но и к литературе, ко всем видам искусства, к серьезному размышлению.
При этом она вовсе не была лишена художественного чувства, могла безукоризненно выстроить интерьер и составляла замечательно красивые букеты. Ей не раз предлагали участвовать в конкурсах цветоводов, в телевизионных цветочных шоу, она неизменно отказывалась. Лишь раз позволила сфотографировать для «Вога» свои букеты, но сама наотрез отказалась сняться. Она почти не читала, ей было скучно, но однажды он навязал ей Пруста, с тех пор она каждый год пропускала через себя всю эпопею. О своих впечатлениях помалкивала, но как-то раз обмолвилась, что это не продукт памяти, а творчество. Мол, Пруст, как и многие другие романисты, использует материал собственной жизни не для воспроизведения реального прошлого, а для создания параллельного мира, лишь относительно похожего на истинно бывший. Он был несказанно удивлен, когда в двухтомном исследовании английского литературоведа, посвятившего всю жизнь Прусту, нашел подтверждение Катиной угадки. Ни один персонаж не имел за собой прямого прообраза, даже такая цельная фигура, как барон Шарлюс, оказалась сработанной из двух обитателей Сен-Жерменского предместья. А блистательному, будто слаженному из одного куска Роберу де Сен Лу уделили свои черты шесть юных баловней салонов. И ни один эпизод романа не был сколком с действительности. Ему хотелось узнать, как Катя догадалась об этом, но она не могла или не хотела объяснить. Она не любила напрягать ум.
Каким-то образом Катя набрела на «Беллу» Жана Жироду, и этот изящный роман вошел в круг ее постоянного чтения. В ограниченном литературном пространстве она чувствовала себя вполне уютно. А когда, расхрабрившись, он предложил ей Достоевского, Катя задумчиво сказала: «Надо хоть что-то оставить на старость». Но старости у нее не будет.
При такой умственной лени Катя ошеломляла проницательностью и глубиной оценок людей и обстоятельств, но оценки эти рождались как бы сами собой, без ее участия. Интересовали ее — не суетливо и не жадно — люди: близкие и далекие, случайные зашельцы, служанки, продавцы магазинов, шоферы, почтальоны, трубочисты, рассыльные. Вообще-то молчаливая, она могла говорить о них долго и подробно, с живым блеском в спокойных серых глазах. «Ты следуешь Паскалю, — сказал Ник. — Тот утверждал, что человеку по-настоящему интересен только человек». Она осталась равнодушна к свидетельству Паскаля, но ответила серьезно: «Люди правда очень интересны. В них интересно все: как они ходят, едят, пьют, спорят, обижаются, радуются, печалятся, злятся, завидуют, и почти каждый что-то скрывает, и все без исключения врут». «И ты врешь?» — спросил Ник. «Случалось. До встречи с тобой. Потом моя жизнь стала состоять из правды, то есть из того, что я люблю: ты, собака, кошка, дом, сад, цветы. Вранье идет от недостатка любви: или ты сам недостаточно любишь, или тебя недостаточно любят. А мне врать не надо». Не могло быть для Ника более дорогого признания. С того разговора круг ее любви сократился. Кота Тима, маленького, ласкового и невероятно блудливого, задрали одичавшие коты с заброшенных ферм, пес, коккер-спаниель, старина Джерри, исчез, ушел из дома, чтобы умереть в укромном месте. Его так и не нашли. Хорошие породистые собаки стараются не огорчить хозяев зрелищем своей смерти. Все это произошло незадолго до Катиной гибели. Можно подумать, что животные предчувствовали случившееся и предпочли не жить. А вот он ничего не предчувствовал, и Катя не предчувствовала. Правда, она то и дело принималась плакать то над Джерри, то над Тимом, но за туманом слез был свет, который погас, когда остановилось ее слабое сердце.
