Лапин Борис Федорович
Дайна
БОРИС ЛАПИН
ДАЙНА
1
Вокруг было море.
Черное в шторм, серое в ненастье, искристое, прозрачно-зеленоватое, как глаза Дайны, - в солнечные дни, оно всегда было разным и всегда одинаково притягательным.
День и ночь билось море о подножье утеса. Волны то лизали гранит, то сотрясали остров, с разбегу бросаясь на него грудью, но ни одна из них никогда не достигала вершины. Только в самые свирепые штормовые ночи ветер забрасывал наверх горькие морские брызги.
Там, наверху, росли кедры. В порывах ветра стволы кедров скрипели, защищая приютившиеся под их кровом домики. От домиков к морю спускалась извилистая тропинка, вырубленная в скале: у подножья острова иногда приставал катер.
Катер приставал редко, тропинка была крута и до материка далеко, но зато на острове-утесе, высоко над морем, в светлых домиках среди кедров жило Солнце. Здесь о нем говорили, ему поклонялись, ему служили. Эти домики на острове так и назывались: "Служба Солнца". Слишком многое в жизни обитателей Форуэллы зависело от Солнца...
Дайна стояла у откоса и смотрела в море. Она стояла, чуть подавшись вперед, опершись, как на перила, на ветер с моря, и он развевал ее свободно откинутые назад волосы, шелестел белым шелком платья. Дайна была похожа на Богиню Красоты, древнюю мраморную статую, но Богиню сорок второго века - чуть угловатую, порывистую, отчаянную.
Прищурившись, она смотрела в море из-под руки и пела звучным, немного гортанным голосом, пела свободно и громко, как поют для себя. Ей вторили волны внизу и тонко звенящие кедровые иглы над головой, а ветер подхватывал песню и бережно уносил в зеленый хаос моря, лишь изредка вплетая в нее свой собственный голос, похожий на отдаленные тревожные переливы арфы.
Дайна вглядывалась вдаль. Там, где море сливается с небом, должна показаться черная точка - катер. Дайна ждала мужа.
Но полоска горизонта оставалась чистой. Тогда, оттолкнувшись от поддерживающего ее ветра, Дайна запросто кивнула морю и направилась к светлым домикам.
Домиков было три. Один из них, самый большой, именовался Обсерваторией, другой - Вычислительным Центром, а третий - Общежитием.
С крыльца этого третьего домика навстречу Дайне спускался, постукивая тяжелой тростью, Антл. Его седая борода, его волосы и брови отливали серебром - так же как ткань легкого плаща. Взгляд Антла был мудр и ясен.
- Гляжу я на тебя, Дайна - сказал Антл, подходя к ней, - и каждый раз снова радуется мое сердце...
- Оно радуется мне, отец? - улыбнулась Дайна своей особенной, мимолетной улыбкой.
- Не зови меня так, не надо. К чему это дикарское почитание предков? И не перебивай мои мысли. Подумай, какая всетаки странная случайность, что эта крохотная планетка осталась жить, что ни один сумасшедший так и не нажал ни одной кнопки! Ведь по теории вероятностей, насколько я понимаю...
- По теории вероятностей, - подхватила Дайна, беря отца под руку и озорно увлекая в тень кедров, - это совершенно невероятно. Но вот факт - мы живем.
- Да, мы живем. И я каждый раз думаю, что нашей старушке Форуэлле страшно повезло. Я это думаю, глядя на тебя, Дайна.
- Ты мне льстишь, Антл!
- В мои ли годы льстить! За моими плечами - век... Так вот, я хотел сказать, Дайна, в судьбе человечества много случайного. Вот это, например, - он пренебрежительно ткнул пальцем в свои часы. - Сущая нелепость: делить сутки именно на десять часов. Или такая простейшая штука, как стол. Люди тысячелетия пользовались трехногим столом, когда очевидно, что стол с четырьмя ножками целесообразнее - он был бы более устойчивым. Или самолеты. Люди мечтали летать, глядя на птиц. Почему же они только теперь пришли к мысли о паряшем крыле, хотя по логике должны были одновременно испытать оба: и махающее, и парящее? Добавь к этому колесо. Любому младенцу известно, что, кроме колеса-шара, возможно колесо-диск. И ведь об этом знали еще во времена дикарей. Но знать мало. Надо перебороть косность традиции. Я уверен, тысячи планет, тысячи цивилизаций не допустили наших нелепостей. Но они допустили другие, поверь мне...
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что великие ученые, от которых коечто зависит в развитии цивилизации, суть простые смертные и, как таковые, неизбежно однобоки. Они сухари. Они лишены...
- Нет, Антл! Ндор был поэтом и музыкантом, он играл на арфе не хуже самых великих арфистов, а Эмуэ...
- Даже и они были ограниченными людьми. А великие открытия совершают только...
- Сумасшедшие?
- Почти. Великое открытие - всегда ошибка. Ошибка с точки зрения существующей науки. Говоря красиво, история науки - цепь случайных ошибок. Видишь ли, люди вынуждены были открывать, еще ничего толком не изучив, не накопив знаний. В практике отдельного человека это нелепо, а в обществе, к сожалению, неизбежно. И к чему же это привело? Сколько сил было отдано, например, твоей электронике! А что твои счетные машины, что твои автоматические линии перед гигантским микроскопическим заводом, имя которому-живая клетка! Если бы мы изучили природу человека, прежде чем конструировать наши машины! Природа - непревзойденный конструктор. У нее было время на эксперименты, Дайна. В том-то и трагедия человечества, что многое, слишком многое в его развитии было случайным.
- Закономерность случайного, ты знаешь, Антл...
- Ах, эти теории! Со всем нашим философствованием мы, люди, слепы.
Дайна смотрела в сторону. Глаза у Дайны были таинственные, лукавые, как полупрозрачные, светящиеся изнутри волны.
- Люди слепы, как Орлэ?
Антл потрепал ее разлохмаченные ветром волосы.
- Нет, ты невыносима, Дайна. С тобой совершенно невозможно разговаривать на серьезные темы - ты все о своем...
- Скажи, Антл... Когда люди покорят море и ветер, когда достроят Великую Плотину и растопят льды на полюсах, когда посетят Эдр и победят болезни - они будут счастливы?
- Они счастливы и теперь, Дайна.
- Как Орлэ!
- И как ты.
Дайна задумалась на мгновенье, только на мгновенье, не больше.
- Это счастье, да! Но неужели это предел, неужели не будет высшего счастья, абсолютного, без оглядок? Неужели его никогда не будет?
- Пока есть, к чему приложить руки, люди будут счастливы.
- Приложить руки... А мы здесь... Мы прилагаем руки к Солнцу, да?
Антл улыбнулся.
- Ты умна, Дайна. Но ты женщина. И твой склад ума, говоря мягко, своеобразен. В нем есть блеск, но нет глубины. Подлинный же разум стремится просверлить пласты знаний, проникнуть в тайное тайных, как те, кто бурит недра планеты. И это при условии, что мы знаем: ни до ядра Форуэллы, ни до ядра знаний добраться невозможно.
- А Орлэ?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
