Рэй Брэдбери
Предисловие к сборнику «Сто лучших рассказов»
Даже не верится, что я за свою жизнь написал такое множество рассказов.
А с другой стороны, меня часто занимает вопрос: на что тратят свое время другие писатели?
Я, можно сказать, пишу, как дышу. Это дело у меня не планируется, не подчиняется графику, оно просто совершается, вот и все. Рассказы, включенные вэтот сборник, захватывали меня в самое неподходящее время и подталкивали кпишущей машинке, чтобы я вверил их бумаге, пока они не улетучились.
Наглядный тому пример — рассказ «Банши». В Ирландии, когда я писалсценарий фильма «Моби Дик» для Джона Хьюстона, мы часто засиживались допоздна укамина, потягивая ирландское виски; я пил безо всякой охоты — исключительно закомпанию, потому что Хьюстон был сам не свой до этого напитка. Случалось, онзамирал на полуслове со стаканом в руке и, опустив веки, начинал слушать войветра. Потом так же внезапно открывал глаза, тыкал в меня пальцем и громогласнотвердил, что в такую вот ирландскую непогоду всегда появляются банши и что, мол, не худо бы мне выйти на улицу, убедиться в этом воочию и позвать их на огонек.
Такое он проделывал не раз, чтобы нагнать на меня страху; мне это врезалосьв память, и по возвращении домой, в Америку, я написал рассказ в ответ на всеего подначки. »
Конвектор Тойнби» появился как реакция на массированные атакибезнадежности, которые то и дело обрушивают на нас газетные заголовки ителевизионные репортажи, порождая в обществе ощущение близкого конца света, аэто самое общество, не единожды побеждавшее обстоятельства, так и не удосужилосьоглянуться назад, чтобы осмыслить пройденный путь и собственные достижения.
В один прекрасный день меня тоже охватило такое чувство — тогда и былсоздан персонаж, который высказал мои мысли.
«Лорел и Гарди: роман» — итог моей многолетней любви к блистательномуактерскому дуэту.
Как-то раз, давным-давно, оказавшись в Ирландии, я раскрыл свежий номер «Айриш таймс» и обнаружил напечатанный мелким шрифтом анонс следующегосодержания:
СЕГОДНЯ В ПОЛЬЗУ СИРОТ ИРЛАНДИИ ЕДИНСТВЕННОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ!
НА СЦЕНЕ — ЛОРЕЛ И ГАРДИ!
Я побежал в театр и по счастливой случайности схватил последний билет, причем в середину первого ряда! Поднялся занавес, и эти милые старики разыгралиперед публикой самые знаменитые сцены из своих лучших фильмов. От радостногоизумления у меня по щекам катились слезы.
Вернувшись к себе, я стал перебирать в памяти их номера и вспомнил, что мнекогда-то показывали знаменитую лестницу, по которой Лорел и Гарди толкали вверхупакованное в ящик пианино, но не удержали и бросились улепетывать от него вовсе лопатки. Об этом просто необходимо было написать.
Рассказ «Пешеход» стал предвестием романа «451° по Фаренгейту». Пятьдесятпять лет назад я ужинал с кем-то из знакомых, а потом мы решили пройтись побульвару Уилшир. Через считанные минуты нас остановила патрульная машина. Полисмен поинтересовался, чем мы занимаемся. «Передвигаемся», — сказал я. Этобыл неправильный ответ. Полицейский заподозрил неладное. Оно и понятно: натротуарах не было ни одной живой души, поскольку во всем Лос-Анджелесе никто непередвигался пешком.
Домой я пришел крайне раздосадованным: меня остановила полиция всего лишьза то, что я шел на своих двоих — то есть за совершенно естественный, человеческий способ передвижения, — и я написал рассказ о будущем: как пешеходаарестовали и казнили именно за такую провинность.
Через пару месяцев я отправил этого пешехода на вечернюю прогулку, он уменя свернул за угол и повстречал девушку по имени Кларисса Маклеллан. Девятьдней спустя на свет появился «451° по Фаренгейту», пока еще в форме небольшойновеллы под названием «Пожарный».
Сюжет «Мусорщика» был подсказан моими впечатлениями от одной газетнойзаметки, прочитанной в начале 1952 года: мэр Лос-Анджелеса тогда заявил, что вслучае ядерного удара трупы с городских улиц будут убирать мусорщики. Меня таквозмутило его высказывание, что я тут же сел за стол и в порыве гнева написалвсе, что думал.
Рассказ «По уставу» основан на реальных событиях. Много лет назад язахаживал по вечерам в отель «Амбассадор», чтобы там вместе с друзьями поплаватьв бассейне. Смотритель бассейна оказался ревностным служакой: он заставлялсвоего малолетнего сына стоять у воды по стойке «смирно», а сам учил егоуму-разуму. День за днем я наблюдал этот воспитательный процесс и невольнодумал, что мальчишка когда-нибудь взорвется. Размышляя над видимой неизбежностьютакого хода событий, я сел и написал об этом рассказ.
«Прощай, „Лафайет“!» — это правдивая и трагическая история, которуюповедал нам с Мэгги один кинематографист, долгое время живший по соседству. Время от времени он заходил ко мне в гости, и мы с ним выпивали по бокалу вина. Он-то и рассказал, как в далеком 1918 году, на исходе Первой мировой войны, воевал в эскадрилье «Лафайет». Не в силах сдержать слезы, он говорил о том, каксбивал немецкие бипланы; по прошествии многих лет перед ним все еще маячилиоткрытые юные лица обреченных на смерть. Чем я мог его утешить? Разве чтоподставить свое литераторское плечо, чтобы хоть как-то поддержать человека вэтих тягостных воспоминаниях.
В тот же вечер я стал писать своему другу в Париж и упомянул опоразительном впечатлении: как мне довелось услышать в телефонной трубке ревтолпы, бушевавшей в Мехико-Сити. Из этого дружеского письма выросло небольшоепроизведение об одном старике, который звонил в другие города и слушал голосадальних краев.
«Отзвук бегущего лета» — это рассказ, который начался с озарения. Когда япроезжал через Уэстервуд-Виллидж, к нам в автобус впрыгнул какой-то паренек; онбросил плату за проезд в кассовый ящик, пробежал вдоль сидений и нырнул в креслочерез проход от меня. Разглядывая его с нескрываемым восхищением, я думал: божеправедный, будь во мне столько жизненных сил, я бы, что ни день, строчил новыйрассказ, каждую ночь сочинял по три стихотворения, а к концу месяца выдавалполновесный роман. Потом я опустил глаза и увидел подлинный источник егоэнергии: пару отличных новехоньких кроссовок. И на меня вдруг нахлынуливоспоминания о знаменательных днях моего отрочества, когда в начале каждого летамы с отцом шли в обувной магазин и покупали мне новые кроссовки, через которые вменя входила энергия целой Вселенной. Я стремглав бросился домой, сел за стол инаписал рассказ о мальчике, который мечтал о паре кроссовок, в которых можнопромчаться сквозь лето.
Случайно попавшийся мне в Дублине номер «Айриш таймс» навеял тему рассказа «Страшная авария в понедельник на той неделе». В одном из газетных материаловговорилось, что только за тысяча девятьсот пятьдесят третий год в Ирландиипогибло триста семьдесят пять велосипедистов. Поразительный факт, подумал я. Наши газеты такого практически не пишут: у нас принято считать, что на дорогахлюди гибнут только в автомобильных авариях. Занявшись этим вопросом всерьез, ядокопался до причины. В Ирландии счет велосипедам шел на десятки тысяч: людиразгонялись до сорока-пятидесяти миль в час и не могли избежать лобовогостолкновения, а столкнувшись лбами, получали тяжелейшие черепно-мозговые травмы. Но ведь об этом, подумалось мне, никто на свете не задумывается! Наверное, стоитпро это написать. Так я и сделал.
Источником рассказа «Барабанщик из Шайлоу» послужил опубликованный в «Лос-Анджелес таймс» некролог: умер киноактер Олин Хаулэнд, исполнительэпизодических ролей. За долгие годы я посмотрел десятки фильмов с его участием, а теперь перед глазами был некролог, где, в частности, говорилось, что дедактера служил барабанщиком в Шайлоу. Эти слова таили в себе такую магию, такойглубокий смысл, такую печаль, что я, как одержимый, бросился к пишущей машинке иначал стучать по клавишам. Не прошло и часа, как этот короткий рассказ былзавершен.
«Душка Адольф» появился очень просто. Проходя как-то вечером по территориистудии «Юниверсал», я заметил участника массовки, одетого в нацистскую форму, даеще с наклеенными гитлеровскими усиками. Мне стало любопытно: если он начнетразгуливать по студии, а то и выйдет на улицу, как будут реагировать встречные, завидев копию Гитлера? Ближе к ночи у меня был готов рассказ.
Я никогда не имел власти над своими рассказами: наоборот, они имели властьнадо мной. Каждый из них в свой черед настойчиво требовал: надели меня голосом, облеки в слова, дай жизнь, — и я следовал правилу, которым всегда делился ссобратьями по перу: «Оказавшись на краю утеса, прыгай вниз, а крылья приладишь вполете».
В какие только пропасти я ни бросался за шестьдесят с лишним лет: корпелкак безумный за пишущей машинкой, чтобы довести до конца очередной рассказ и темсамым совершить мягкую посадку. А в последние годы я все чаще оглядываюсь назади вижу себя мальчишкой, который торгует газетами на углу и каждый вечер что-топишет, не осознавая, сколь жалки эти потуги. Почему я не отступал, какая силазаставляла меня раз за разом бросаться в пропасть?
