Эльхан Аскеров
Алмазная пыль
На рогах дьявола нимб держится крепче.
Станислав Ежи Лец
…Сознание возвращалось медленно, словно рывками. Пашка попытался открыть глаза, но вместо этого смог только чуть шевельнуть мышцами лица. Словно сквозь вату, где-то далеко, почти на грани слышимости раздался тихий, обрадованный всхлип:
– Кажется, приходит в себя!
Что-то влажное и очень мягкое коснулось его лица, и на пересохшие губы скатилась капля воды. Огромным усилием воли, он сумел разлепить спёкшийся рот, пытаясь ухватить эту случайную каплю влаги. Пить хотелось страшно. А ещё очень хотелось понять, что происходит и где он оказался.
Понимая, что просто так ему никто ничего не расскажет, Пашка принялся медленно проводить инвентаризацию собственного тела. Для начала нужно было понять, что с ним такое. Прислушавшись к своим ощущениям, он неожиданно понял, что конечности на месте, только почему-то сильно онемели. Голова тоже присутствует, но такое впечатление, что находится не на плечах, а где-то рядом, на тумбочке.
А самое паршивое, что он плохо слышит и ничего не видит. И лицо. Лицо было словно чужим. Не живая плоть и кожа, а фарфоровая маска, стянувшая мышцы в сплошную застывшую корку. Отложив на время попытки открыть глаза и осмотреться, Пашка осторожно вздохнул и продолжил самодиагностику.
Убедившись, что мыслит, а значит, где-то даже существует, он решился сделать ещё одну попытку и принялся медленно напрягать мышцы торса. В ту же минуту острая боль пронзила всё тело от шеи до паха. С трудом подавив стон, он прислушался к себе и, убедившись, что источник боли находится впереди, медленно напряг спину.
Похоже, здесь всё было в порядке. Теперь, вспоминая метод знаменитого сыщика, можно сделать вывод, что его что-то здорово шарахнуло спереди. Осталось только вспомнить, что это было и как он дошёл до такой жизни. Самое паршивое, что вернувшееся сознание не привело за собой память.
Он помнил, что его зовут Павел, помнил, что когда-то служил в имперской армии. Помнил… А вот дальше он ничего не помнил. Даже собственной фамилии. И это было обиднее всего. Прям какой-то homo incognito.
«Так это уже ниточка, – мелькнула обрадованно мысль. – Похоже, хоть что-то я вспомнить умудряюсь, кажется, где-то чему-то даже учился», – подумал Пашка, одновременно прислушиваясь к тому, что происходило рядом.
Чьи-то ловкие и осторожные руки, покончив с умыванием, принялись снимать что-то с его головы.
«Похоже, бинт», – успел подумать он и тут же застонал от хлынувшего в глаза яркого света.
Рядом кто-то тихо охнул, и свет быстро приглушили до вполне терпимого состояния. Снова раздались шаги, и на лоб опустилась влажная салфетка. Что это такое и почему именно влажная, Пашка понял уже потом, а тогда, очнувшись, он знал только одно: кто-то ухаживает за ним, делая это очень осторожно и очень профессионально.
Зрение возвращалось тоже медленно, но намного быстрее памяти. Уже через полчаса он мог спокойно рассмотреть помещение, в котором находился. Небольшая, одноместная палата. Квадратная комната, стены которой были выкрашены в тёплые пастельные тона.
Слева у входа находился санузел. Душевая кабина и унитаз, закрывавшийся клеёнчатой занавеской. Напротив дверей высокое окно из металлопластика. Фирменный стеклопакет. Эту деталь он отметил уже позже.
У кровати стойка с прозрачными пакетами капельницы, а у стены длинная стойка с приборами и мониторами. Всё это хозяйство шуршало, мигало и еле слышно попискивало. Опустив глаза, Пашка сумел рассмотреть, что его грудь и руки обвешены датчиками и катетерами.
Переведя взгляд на находившихся рядом людей, Пашка сморгнул набежавшие от света слёзы и в очередной раз вздохнул. Мужчина, очевидно врач, среднего роста, с кустистыми, седыми бровями, кривым, хрящеватым носом и глубоко посаженными серыми глазами смотрел на Пашку так, словно тот был не человеком, а каким-то странным гуманоидом, попавшим в эту роскошную палату непонятно как.
Ослепительно белый халат и такого же цвета колпак довершали картину. В руках он держал пачку листов и, что-то быстро просматривая, делал в них пометки. Скосив глаза, Пашка принялся рассматривать сидящую рядом медсестру. Умывавшая его девушка, на взгляд человека с нормальной ориентацией, была зрелищем более приятным, чем напоминавший кондора врач.
Лет двадцати семи, с волосами медного оттенка, аккуратно убранными под колпак, кожей цвета топлёного молока и россыпью веснушек по тонкой, трогательно нежной переносице. Широко расставленные зелёные глаза лучились искорками смеха, а круглые бархатные щёки украшались очаровательными ямочками, стоило ей только улыбнуться.
Дальше Пашка рассмотреть не сумел. Девушка сидела у его кровати, ловко и осторожно обтирая ему лицо и грудь влажными салфетками. Её руки с длинными, музыкальными пальцами касались его кожи так, словно боялись причинить боль.
Покончив с умыванием, сестричка быстро сложила использованные салфетки в пластиковый мешок и, подхватив его, вышла, на прощание мило улыбнувшись лежащему пластом Пашке. Проводив её невысокую аппетитную фигурку долгим взглядом, Пашка нехотя перевёл глаза на врача.
Не обращая внимания на сестру и больного, тот продолжал что-то чиркать в своих бумагах. Потом, небрежно бросив их на широкий подоконник, он прошёлся по палате и, встав у изножия кровати, с интересом посмотрел на лежащего перед ним больного. Молчание затянулось, и Пашка не собирался его нарушать. Говорить ему почему-то не хотелось.
Словно прочтя его мысли, врач сунул руки в карманы халата и, качнувшись с носка на пятку, спросил:
– Ну, и кто же ты всё-таки такой?
– Я думал, вы мне это скажете, – просипел Пашка, облизывая пересохшие губы. – Воды дайте, – попросил он, сообразив, что без просьбы рискует засохнуть от жажды.
– Ты не ответил на вопрос, – проговорил врач, проигнорировав его просьбу.
– А нечего отвечать. Не помню, – огрызнулся Пашка, быстро осматриваясь в поисках чего-нибудь, что можно было бы пить.
– Ты уверен? – настойчиво спросил врач, не сделав ни одного движения, чтобы дать ему воды.
– Я у вас воды просил, – мрачно напомнил Пашка, начиная злиться.
– Не думаю, что тебе можно пить, – качнул головой врач.
– А я не спрашивал, что вы думаете, я воды просил, – снова просипел Пашка, чувствуя, как начинает свирепеть, а сухое горло дерёт так, словно он был не в больнице, а в пустыне, под палящим солнцем.
– Не хами, – скривился врач и, шагнув в угол, открыл холодильник.
Достав из его белого нутра маленькую, граммов на сто, бутылочку минералки, он ловко свинтил пластиковую пробку и, поднеся бутылочку к Пашкиным губам, быстро предупредил:
– Постарайся не глотать. Просто смочи рот и горло.
Покорно кивнув, точнее, попытавшись это сделать, Пашка жадно прильнул губами к горлышку и, набрав полный рот роскошной, прохладной воды, принялся катать её языком по нёбу, едва не застонав от наслаждения. Медленно, словно нектар, он проглотил живительную влагу и, облизав сухие губы, с облегчением вздохнул.
– Что со мной? – спросил Пашка, не сводя глаз с бутылочки.
– Множественные ожоги тела и лица, сквозное ранение брюшной полости, ушибы, растяжения, гематомы, сотрясение мозга, в общем, проще сказать, чего у тебя нет, – небрежно пожал плечами врач.
– И чего же у меня нет? – не отставал от него Пашка.
– Переломов и триппера, – усмехнулся в ответ врач, убирая бутылочку обратно в холодильник. – Даже удивительно. Привезли кусок мяса с бойни, а не человека. Но ни одного перелома, даже трещин нет. И вот ещё что мне совершенно непонятно. Доза радиоактивного заражения в твоей крови почти на смертельном уровне, но ни белокровия, ни даже намёка на раковые клетки в твоём организме не наблюдается. Странно.
– А что тут странного? – не понял Пашка.
– То, что ты уже давно должен был облысеть и начать заживо разлагаться, а ты, вместо этого, живёшь, поправляешься и даже на медсестёр уже заглядываешься, – с кривой усмешкой ответил врач.
– Так что вас всё-таки не устраивает? – не удержался от шпильки Пашка. – То, что я жив, или то, что на сестёр заглядываюсь?
– Меня не устраивает то, что ты своим существованием опровергаешь все научные сентенции. Я же сказал, ты давно должен был умереть. Больше того, твои раны заживают намного быстрее, чем у любого другого. А это уже ненормально и подлежит тщательному изучению, – задумчиво отозвался врач, снова возвращаясь к своим записям.
– С чего вы взяли, что это ненормально? – растерялся Пашка.
– С того, что я это знаю, – ответил врач, наставительно выставив указательный палец.
– Претендуете на изречение истины в последней инстанции? – попытался усмехнуться Пашка, но тут же зашёлся сухим, лающим кашлем.
Словно в наказание за спор с научным светилом, тупая, ноющая боль разом превратилась в раскалённый прут, пронзивший ему живот и грудь. Спазм завязал узлом мышцы пресса, выжимая из лёгких последний воздух и не давая ему сделать вздох.
