Федина Елена Николаевна
Стеклянный город
Окно моей кельи выходило во внутренний двор. Я смотрел сквозь решетку и думал о том, что за гости пожаловали к отцу Бенедикту полчаса назад, и почему мне так тревожно и тоскливо на душе, как давно уж не было. Слишком важные были гости для такого скромного монастыря как наш.
Епископ Маленский приехал в своей карете, его узнать было нетрудно. После того, как имперцы захватили Мален, он обосновался в Трире, и я иногда приносил ему письма нашего настоятеля. Он-то еще мог тут появиться, не поленившись растрясти свои старые кости по сельским дорогам, но тому холеному красавчику в синем камзоле и малиновом плаще, очень похожему на самого герцога Фурского, в нашей глуши явно делать было нечего! Что он тут забыл?!
Еще двоих я видел впервые: и щеголеватого хрупкого юношу, и мощного всадника в доспехах на гнедом красавце-коне, но и они никак не походили на богомольцев. Я подумал тогда, что это не к добру. Впрочем, что может быть к добру, когда третий год идет война?
Я мало знал об этой войне, я старался вообще ничего не знать о внешнем мире. Походы в Трир были для меня пыткой, но, увы, я был самый худой и легкий из всей братии, меня и посылали. По этой же причине мне доставалась самая "легкая" работа — я переписывал церковные книги.
Карета епископа была красная с позолотой, заляпанная снизу грязью, я всё смотрел на нее, потому что больше во дворе смотреть было не на что: пара лавок да бочки для дождевой воды. Четверка черных лошадей переминалась с ноги на ногу, а гнедой конь того воина разгуливал почему-то без привязи. Двор был пуст, это говорило том, что у братии сейчас свои дела, и это далеко не общая молитва.
— Антоний! — послышалось из-за двери, — открывай, мы за тобой!
Стучали брат Жак и брат Рено. Я знал, что отмалчиваться бесполезно, вздохнул и отодвинул засов, смиренно складывая руки.
— Входите, братья.
И братья вошли. Они были возбуждены и румяны, не говоря о том, что они были тучны и занимали всё свободное пространство в келье.
— Пошли, — решительно заявил брат Жак, — хватит пером царапать! Если и на этот раз ты откажешься с нами выпить за здоровье Бриана Непобедимого, мы напоим тебя силой. Понятно?
Мне уже давно было понятно, что наш монастырь — это не то место, где можно укрыться от жизни, хотя, наверно, и наименьшее из зол.
— Простите, братья, — сказал я терпеливо, — я ведь уже не раз говорил, что с большим почтением отношусь к Бриану Непобедимому, но вина я не пью и пить не буду.
— Будешь, — заявили мне, — хватит строить из себя святошу! Три года мы тебя тут терпим! Пошли, братья ждут, и только попробуй в такой день ломаться!
— В какой день?
— Ты что? Не знаешь, что Бриан Непобедимый освободил Мален?
— Мален? — я тут же вспомнил прибывшего епископа, — в самом деле?
— Дубина! — огрели меня по плечам так, что я осел, — конечно, освободил! Все знают, а он нет! То-то рожа такая кислая!
Они рассмеялись, а я смирился с тем, что мне предстоит. По такому поводу они вольют в меня целую бочку, а если буду сопротивляться — дружно и весело отдубасят. Мысль о драке, так же как и о вине, была мне невыносима. К горлу подкатывала тошнота, и темнело в глазах.
— А что скажет отец Бенедикт? — попытался я уцепиться за последнюю соломинку.
— Ха! Он и сам празднует! У него высокие гости, и вообще ему не до нас. Идем!
И мы пошли. Обычно братья развлекались в малой трапезной, чуть только настоятель куда-то отлучался. Я был там всего один раз и тут же ушел. С тех пор меня считали белой вороной, я раздражал братьев.
Только один был у меня друг, простой сельский парень, который думал не о своем брюхе, а о своей душе, и который выполнял в монастыре всю черную работу. Пока был Брат Клавдий, меня не трогали, но такие люди, как известно, везде нужны, особенно в тяжелые времена. Он тут не засиделся, а сбежал к Бриану воевать. Он звал меня с собой, он уговаривал меня, он тряс меня за грудки и говорил, что раз я не паразит, обжора и пьяница, то надо брать оружие и вышибать триморцев из Лесовии — это сейчас главное. А я закрывал руками уши и повторял, что не хочу ничего знать о внешнем мире и общаться собираюсь только с Богом. Вот так мы с ним и расстались, и ни одной весточки он него я так и не получил.
Братья сидели за длинным столом уже порядком пьяные, теленок был наполовину съеден, а капуста валялась по полу. Судя по их рассуждениям, Бриан победил имперцев только их усердными молитвами. За это и предлагалось выпить.
— Пей, сынок, — настаивал брат Фома, тыча мне в нос мокрую кружку, — не хочешь? Брезгуешь? Хочешь, чтоб мы все попали в ад, а ты попал в рай? Братья, вы слыхали?! Он думает, что с такой кислой рожей можно попасть в рай! Пей давай! За нашу победу!
Мне было уже не до рая и ада, и даже не до победы. Запах красного вина вывернул у меня всю душу. Я смотрел на огромную кружку, наполненную до краев этим подлым, коварным зельем, и меня охватывал ужас. "Нет, нет, только не это!" — подумал я тогда и больше ни о чем уже думать не мог.
Я рванулся из тяжелых объятий брата Жака и заехал ему пяткой по голени. Он взвыл и отцепился. Пока меня опять поймали, я успел побегать по лавкам и по столу и расколотить почти всю посуду. Потом я всё же получил по зубам и по печенке, но на шум уже сбежались люди. Отец Бенедикт разозлился не на пирушку, он и сам праздновал, он осерчал на драку и на разбитые горшки. Меня он вывел чуть ли не за шкирку, а братьям велел всё немедленно прибрать.
Мне не было больно. Меня всё еще тошнило.
— Вот уж не думал и тебя тут встретить, Антоний!
— Простите, святой отец.
— Ступай к себе! Умойся. И сорок поклонов святому Себастьяну! Не медля!
Сорок поклонов меня не успокоили. И сто сорок тоже. Я стоял на коленях и думал с отчаянием, что никуда мне не укрыться от этого мира и от себя самого, можно лоб расшибить в поклонах, но ничего не изменится. Ну почему нельзя жить тихо и незаметно? Никому не мешать, и чтоб тебе не мешали?! Почему?! Почему не жить просто: вставать рано, есть скромно, ни о чем не помышлять и молиться! Почему мне так нельзя? Господи, ты слышишь меня?!.. А это вино, какой у него запах! Куда мне деться от его запаха, от его вкуса, от этого преступного дурмана в голове?!
Потом в дверь снова постучали. Я встал с трудом и заглянул сперва в дверное окошко. Это был приор Езеф, и я открыл ему.
— Сын мой, — следуй за мной, — сказал он тихо.
И я последовал.
* * * * * * * * * * *
* * ** ** * * * *** * ******* **
** * ** * * * * *2
В гостиной у настоятеля монастыря было светло как днем. Я даже сощурился сперва. Судя по объедкам на столе, высокие гости уже плотно поели и готовы были приступить к делу, за которым приехали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
