Федор Михайлович Решетников
ГДЕ ЛУЧШЕ?
Роман в двух частях
Часть первая В ПРОВИНЦИИ I ПУТНИКИ
Зима. Небо заволокло тучами. Дует резкий ветер. На большой дороге, близ села Моргунова, никто нейдет и не едет; только полесовщик, сидя у своего шалаша, имеющего вид пирамиды, занесенного и убитого для тепла с трех сторон снегом, покуривает из трубки махорку и, поплевывая направо и налево, сосредоточенно смотрит на толстое сосновое дерево, одиноко стоящее от опушки леса, сквозь который в некоторых местах теперь, в зимнее время, видятся пустые пространства, покрытые толстыми слоями снега. Вот проехала тройка почтовых лошадей, запряженная в повозку с заледенелою поверх ее накладкою, с почтовым ящиком и каким-то чиновником в шинели и фуражке с кокардою; но если бы не колокольцы, то полесовщик, казалось, и не обратил бы внимания на этих проезжающих. Когда повозка уже скрылась с изгибом дороги из вида, полесовщик встал, засунул трубку в карман полушубка и сказал, глядя на дерево:
- Кабы не начальство, срубил бы я тебя! Ей-богу… Два бревна бы из тебя сделал, и полтинник был бы у меня в кошеле… И знатный бы я купил платок хозяйке!.. А срубить нельзя, потому все деревья на перечете.
И полесовщик, почесавши спину, ушел в шалаш.
Немного погодя на дороге, с западной стороны, показалась небольшая группа людей, шедших врассыпную.
Когда из шалаша вышел полесовщик с чугунным ломом, эта группа, состоящая из пяти человек, уже приближалась к нему.
Полесовщик, положивши лом на левое плечо, стал разглядывать приближавшихся путников. Впереди шел мужчина лет сорока восьми, с корявым широким лицом, на правой щеке которого был большой шрам, с кудреватыми пепельного цвета волосами и маленькой бородкой тоже пепельного цвета, с большими глазами, густыми сросшимися бровями, с толстым носом и бородавкой на левой ноздре. На нем надет был тулуп, сшитый из овчин и покрытый синим, уже облинявшим сукном. На ногах сапоги, на голове фуражка, на шее ситцевый платок, свернутый наподобие галстука. За ним шел человек лет двадцати восьми, с бледным, привлекательным лицом, голубыми умными глазами, с небольшими усами и пепельного цвета волосами на голове, остриженными в скобку. На нем тоже был тулуп, крытый черным сукном, с закинутыми полами за красную тканую опояску; на голове фуражка, на ногах сапоги. Шагах в двух от него шла женщина лет двадцати, с румяным правильным лицом, карими глазами. Голова ее была покрыта желтым шерстяным платком с радужным кружком, в виде колеса, на затылке; на ней надет шугайчик, подбитый куделею и покрытый зеленым тиком. Этот шугайчик покрывает только грудь и спину, а ситцевый серый с цветочками сарафан служит дополнением одеяния; но и сарафан этот не совсем прикрывает ноги, обутые в шерстяные чулки и ботинки. Все трое несли на спинах по мешочку или узелку разных величин, а у второго мужчины, кроме этого, к мешку была привязана пила. За женщиною шли рядом два мальчика, из коих одному было лет осьмнадцать, другому пятнадцать. Лицо старшего было очень бледно и худощаво, на нем выражалась боль; лицо же младшего было полно, румяно и красиво; в глазах старшего замечалась злость, презрение, в глазах младшего - хитрость и плутоватость. Костюмами оба мальчика не щеголяли: на обоих надеты были тиковые халаты одинакового зеленого, полинявшего цвета, продранные под пазухами и на локтях, отчего у старшего виднелась загрубелая сине-красная кожа локтя, а у меньшего - рукав красной изгребной рубахи; на обоих были надеты фуражки с разорванными бумажными козырьками; на ногах старшего были худые сапоги, на ногах младшего - ботинки.
Первый мужчина поравнялся с полесовщиком.
- Здорово, живая душа! - проговорил он, сняв фуражку, и пошел к полесовщику.
Остальные скучились в одном месте, но второй мужчина пошел за первым.
- Куда бог несет? - спросил, улыбаясь, полесовщик, глядя на лицо подошедшего мужчины.
- Туда, где лучше.
- Ха-ха!
- Да! Вот ты и раскуси!.. Небось, много лет по лесу шатаешься, а не выдумал другого места?
- Што и говорить! - и полесовщик задумался.
Мужчина стал накладывать в трубку табак; полесовщик тоже вытащил свою трубку и подставил левую ладонь к мужчине; тот, не говоря ни слова, насыпал на ладонь полесовщика немного табаку.
- Скоро ли вы там? - сказала женщина по-заводски, растягивая последнее слово.
На нее никто не обратил внимания. Мальчики пошли к шалашу, за ними пошла и женщина.
- Издалека идете? - спросил мужчин полесовщик.
- Да верст двести будет…
- Сперва ехали по-цыгански - все вместе, то на дровнях, то на дровах, как придется. Да больно тихо и холодно. Пехтурой-то лучше! - говорил молодой мужчина.
- Так вы туда, где лучше! Гм!! Где же это такое место? - говорил в раздумье полесовщик.
- Искать будем.
- Это все вместе - все пятеро?! Это хозяйка, молодуха-то? - спросил полесовщик молодого мужчину.
- Хозяйка.
- То-то: лицом-то схожи.
- Врет! Какая я ему хозяйка: он Короваев, а я Мокроносова.
Молодой мужчина поглядел на женщину.
- Чево лицо-то корчишь? Ты наперед женись на мне, да потом и хвастайся! - проговорила женщина.
- Однако баба-то у вас вострая. А должно быть, неаккуратная, што у нее башмак развязался и завязка - эвон де болтается! - проговорил полесовщик и захохотал.
Щеки женщины покраснели более обыкновенного, и она, отошедши немного, стала завязывать ботинок.
- Што ж, али у вас своего хозяйства нету, што вы пошли? - спрашивал полесовщик путников.
- Было, да разъехалось, - сказал пожилой мужчина.
- А ты, видно, столяр?
- А што? Есть здесь где работа?
- Да оно, пожалуй: столяр не полесовщик… Вам об этом говорить нечего - люди заводские, как и я, грешный человек. Только у меня в селе Демьяновом есть шурин; так, братец ты мой, он этим рукомеслом так разжился, что мое почтение! Сызмальства к этой работе приучился.
- А ты-то што же торчишь тут?
- Э! То-то ты заводский человек, а ума-то у те мало. Што и говорить, коли, раз, я не обучен к такому рукомеслу… топором я мастер, а стругать - нет; а другой: здесь все ж вольготнее.
- Так он как - один или с рабочими работает?
- Один, один, без рабочих, как перст… Да и окромя его, есть мастера, да уж те супротив него далеко не в ходу. А ты не к нам ли искать-то счастья идешь?
- Нет… я посмотрю.
- То-то. Если к нам, так ты ожжешься. Народ у нас вот какой: все бы взять… А што до отдачи, так на этом покорно благодарим… Вот што!
- Што ж мы здесь на житье, што ли, пришли? - крикнула женщина.
- Так ты говоришь, место дрянь? Эдак нажить капитал нельзя? - спросил полесовщика пожилой мужчина.
- Ха-ха! Да откуда нажиться-то? Ежели торговлей, так торгашей - как червей!
- Ну, это еще надо узнать. Прощай, друг, спасибо за огонь!
И путники пошли не торопясь, разговаривая друг с другом.
Полесовщик долго стоял в одном положении, глядя на удаляющихся путников.
- Ишь ты! Пошли искать, где житье лучше! Оказия! - сказал он и, как только скрылись путники, пошел в лес, говоря сам с собою: - где лучше?.. Посмотреть на вас, так плевка не стоите. А тоже чево-то ищут… Ах, горе, горе!..
II ИСТОРИЯ ПУТНИКОВ
Пожилой мужчина, Терентий Иванович Горюнов, - отставной мастеровой Терентьевского горного завода; женщина, Пелагея Прохоровна Мокроносова, - мастерская вдова, племянница Терентия Ивановича Горюнова; мальчики - ее братья: старший - Григорий Прохорович Горюнов, младший - Панфил Прохорович Горюнов. Другой мужчина - мастеровой Терентьевского горного завода, Влас Васильевич Короваев.
Все эти лица назад тому год жили в Терентьевском частном горном заводе и имели различные занятия. Терентий Иваныч с самого детства слыл в заводе за чудака, потому что забавлял всех своею непонятливостью и своею смешною физиономиею, которая, говорят, с детства была очень уродлива. Поэтому, может быть, он, вместо рудничных работ, попал на посылки к разным должностным лицам завода - и в таком положении проболтался до двадцатипятилетнего возраста, когда у него явилось непреодолимое желание жить своим умом, своим хозяйством и иметь самостоятельный род занятий. На первых порах он мог выдумать только музыкальное занятие, то есть игру на гармонике, на которой лучше его во всем заводе никто не играл. Стал он разыгрывать в кабаках разные заводские песни; а так как кабаки в то время существовали от откупа, водка была дорогая и скверная, почему в будни покупателей ее было мало, то целовальники придумали такое средство: за каждое посещение Терентия Горюнова с музыкой и за игру для посетителей, не менее десяти человек, платить ему гривну меди. И Терентий Горюнов ежедневно по вечерам, как раз к тому времени, как рабочие возвращались с работ из фабрик домой, садился на крылечко кабачка и, завидя какого-нибудь рабочего, начинал играть какую-нибудь заунывную заводскую песню, зная наперед, что у рабочего и без музыки невесело на душе. Поравнявшись с Горюновым, рабочий останавливался.
