Михайлов Сергей
Наказание
Сергей Михайлов
Наказание
Рассказ
- ...оправдать и освободить из-под стражи!
Едва прозвучал вердикт, конвой обмяк и вразвалку покинул зал суда. И тут же поднялся шум, все повскакивали с мест, где-то зааплодировали, где-то, наоборот, засвистели, с галёрки заорали: "Судью на мыло!" Ко мне кинулось с десяток человек, кто-то облапил меня ("Ну, брат, поздравляю!"), кто-то хлопал по плечу, а один злобный тип вдруг подскочил и заехал мне по уху; небольно заехал, вскользь, но всё равно было неприятно. "Убийца!" прошипел - и исчез. На его месте возникло заплаканное старушечье лицо в траурном обрамлении чёрного шерстяного платка. Сердце у меня ёкнуло - я отвернулся, не выдержал. Мелькнула самодовольная физиономия моего защитника - и тут же скрылась за могучей спиной какого-то горлопана.
Я ничего не понимал. Как! Меня - оправдать? Меня!! За что?! Идиотизм какой-то! Я-то ожидал совсем другого, настроился на самое суровое наказание, которого, собственно, и заслуживал. Потому и слушал вполуха всю эту тошнотворную судебную дребедень. А оно вон как обернулось.
И всё-таки свобода. Это значит, что теперь я могу идти, куда захочу. Что я и сделал: улучив минутку, юркнул к выходу и опрометью кинулся из душного зала вон. Выскочил на улицу, хватанул полной грудью крепкого морозца. Ух-х, хорошо! Вот только не сообразил я, выскочил налегке, как был, в одном пиджачке. Трёх минут хватило, чтобы начал пробирать меня колотун. Но тут дверь отворилась, показался нос кого-то из судейских. "Эй, кто здесь будет освобождённый? Одежонку-то свою прими. Забыл". Я едва успел растопырить руки, как на меня свалился мой старенький овечий тулуп с шапкой-ушанкой из крашеного кролика. Облачившись, сразу же почувствовал себя уютней. Огляделся.
Убогая площадь заштатного провинциального городишки, что затерялся где-то на окраине страны, с кривыми узкими улочками, веером расходящимися от центра; на той стороне площади - старенькое двухэтажное здание горсовета с покосившимся триколором. Ослепительный белый снег громоздится повсюду: на крышах домов, на куцых деревцах, на дорогах и коммерческих палатках, на общественных сортирах и контейнерах городских помоек. Яркое февральское солнце, отражаясь от сугробов, нестерпимо режет глаза. Ядрёный морозец градусов в восемнадцать щиплет нос и мочки ушей. Воздух чистый, прозрачный, звонкий, сухой. Скоро полдень.
Три месяца продержали меня в СИЗО, ещё по осени замели, сразу после того случая. С прошлого года не вдыхал я уличного воздуха, не видел неба, не ощущал такого простора. Отвык. Потому и потерялся сейчас, когда внезапно вырвали меня из-под опеки правосудия.
Куда теперь? Домой идти не хотелось. Пусто там, одиноко. Жил я один, ни отца, ни матери, ни семьи. Прошвырнусь, пожалуй, наобум, куда глаза глядят, пока мороз совсем не одолеет.
Мысли путались, никак не получалось собрать их в кучу. Будто снег на голову свалился этот оправдательный приговор. Чудеса! Казалось бы, живи теперь, дыши себе, радуйся. Но радости почему-то не было. Наоборот, тяжесть легла на плечи, согнула, придавила к земле. Словно кто душу из нутра клещами вытягивает.
А всё он, защитник мой. Эдакий живчик, весь с иголочки, с дипломатом, с мобильником. Тот ещё прохиндей, даром что молодой. Не из нашенских, городских - аж из самой области прикатил, на собственной тачке. Пронюхал, видать, о деле - и вот он, тут как тут, голубчик. Денег, мол, с тебя не возьму, так как взять с тебя всё равно нечего, даром защищать буду. У меня здесь свой интерес, понял? Дело-то, говорит, надёжное, улик прямых нет, а на одних косвенных, мол, обвинение не построишь. Так что слушай меня, держи хвост пистолетом - и всё будет о'кей. И чтоб без самодеятельности! Отмажу, коли дурака не сваляешь. Я и сделал всё, как он велел. Вёл себя смирно, лишнего на себя не клепал. На суде же, когда последнее слово дали, так и сказал: не убивал, мол, вины за собой никакой не имею.
И вот, пожалуйте, оправдали меня, оправдали подчистую! Невиновен, говорят, и точка.
Но я-то знаю!..
И не заметил, как ноги вынесли меня на окраину городка. Забрёл в лес, поколесил по нему с часок-другой, пока не околел от холода, а потом вернулся в город. Проголодался, как собака. В кармане тулупчика деньжат кое-каких нашёл, с осени, видать ещё остались. Не тронула ментура, посовестилась: городок-то у нас небольшой, а ну как всплывёт, что наши доблестные правозащитнички по карманам у задержанных шарят? Позору не оберёшься.
Наведался в забегаловку, перекусил, отогрелся. Но на душе легче не стало. Тошнота какая-то к горлу подступила. Вроде поначалу отойду немного, плюну на всё, пивком в раскалённую душу плесну, остужу малость, притушу, чтоб не жгла - а потом вдруг снова накатывает.
Разомлев от пива, духоты и тепла, я выполз на мороз. На часах было уже четыре. День потихоньку угасал, дело шло к вечеру. Скоро начнёт смеркаться. Пошатался бесцельно по улицам. Снова занесло меня на окраину, на угол небольшого обшарпанного магазинчика. Огляделся. Узнал. Да, это было то самое место. Набежали, накатили мутной волной воспоминания.
В ту ночь выл холодный ветер, гулко бил по ржавым крышам мелкий колючий дождь. Темень хоть глаз коли (осень всё-таки). Пустынно, ни прохожих, ни любопытных зевак. Только я и он. Именно здесь я и пырнул его ножичком. Кухонным, из нержавейки...
Теперь всё это в прошлом, всё быльём поросло, похоронено под толстым слоем снега. И нет никому до этого дела.
Кроме меня. Не могу я так. Ноет душа-то, ох как ноет! Выкинуло меня из колеи, жизнь кувырком, наперекосяк пошла. Сумбур какой-то в голове, каша, бессмыслица. Поначалу-то, пока я в изоляторе отсиживался, ясность была во всём. Честно признаюсь: опасался, что засудят меня, влепят срок непомерный, но ещё пуще вышки боялся, которую прокурор мне сулил. Потому и шёл напролом, как защитник мой велел: мол, не при делах я, нет на мне никакой вины. Вот и получил, что хотел: оправдали. А как на волю вырвался, потерял ориентир, сбился с курса. Помутилось в мозгу, затуманилось. Не ожидал такого поворота, чего уж там душой вилять.
Наверное, так же себя чувствует утопающий, хватающийся за соломинку, которому вдруг несказанно везёт: соломинка-то оказывается спасительной! Так и я: надеялся на чудо, на соломинку, на нахрапистого адвоката моего, а в глубине души не верил, понимал, что всё это туфта, ничего из этой авантюры не выйдет, засудят меня, как пить дать засудят. Но всё равно продолжал хвататься за неё, за спасительницу - авось повезёт. И вот нате ж - повезло!
Не готов я был к такому выкрутасу судьбы. Не готов.
Где-то протяжно завыла собака. "Помер кто-то", - машинально скользнуло в мозгу. С крыши сорвался ком снега и глухо бухнул у кого-то во дворе.
Хватит. Пойду к адвокату. Он мужик головастый, может какую умную вещь подскажет. Как-никак, блеснул на суде, утёр всем нос.
Вернулся в центр городка, заглянул в суд, узнал адресок. Выяснилось, что снимает он комнатушку в двух шагах от площади. По шаткой, полусгнившей деревянной лестнице поднялся на второй этаж и боязливо приотворил дверь. А ну как попрёт он меня?
Адвокат оказался дома. Я увидел его округлую спину, восседающую за убогим обеденным столом. Он жадно, с аппетитом ел макароны по-флотски, обильно поливая их кетчупом. Челюсти его мощно сокрушали пищу, потная шея от натуги побагровела и вздулась сизыми венами, а лопоухие уши чуть заметно шевелились. Было ясно, что это важное занятие поглотило его всего целиком.
- Можно?
Челюсти вдруг замерли.
- А? Кто?
- Я это.
Он повернулся, посмотрел на меня, узнал и сразу как-то скис.
- А, ты... Дело ко мне, или попрощаться пришёл?
Я замялся.
- Да вот... поговорить надо.
- Только поскорей, в двух словах. Времени в обрез, уезжаю.
Тут только я заметил разложенный на кровати чемодан с разбросанными вокруг вещами.
Я собрался с духом и выпалил:
- Не могу я, муторно на душе. Ведь преступник я, а меня - на свободу.
Он смерил меня взглядом и скривился.
- А, вон ты куда. Совесть, значит, грызёт? Вина покою не даёт? Пострадать охота? Только плюнь ты на это, плюнь и разотри. Всё, дело закрыто. Проехали. Забыли.
- Да как же тут забудешь! Не получается забыть-то.
- А это уже твои проблемы, парень. От меня-то чего хочешь?
- Не знаю... Может, сделать что-нибудь, а? Сознаться, например?
Он пристально посмотрел на меня, оттопырил брезгливо нижнюю губу.
- Ты, парень, окончательно с оси сорвался. Хочешь обжаловать решение суда? Подать на апелляцию? Подавай. Только меня в это дело не вмешивай. Я своё дело сделал, и сделал хорошо. Не скрою, благодаря тебе. Ты вёл себя правильно, в соответствии со сценарием. В результате мы оба оказались в дамках: ты оправдан, я выиграл дело. Моя миссия закончена, и делать здесь мне больше нечего. Всё, умываю руки. А ты иди, кайся, клепай на себя. Требуй пересмотра дела. Меня это уже не касается. Только учти: едва заикнёшься об этом, тебя тут же в психушку определят. Слушать никто не станет, это я тебе как правовед говорю. Ещё не бывало в истории юриспруденции таких прецедентов, чтобы подсудимый, получивший оправдательный приговор, подавал на апелляцию и требовал наказания. И не будет, понял? А теперь двигай, у меня ещё дел по горло.
