Эдуард Петрушко
Ховринка 3
Вступление
Я полностью разбит, нет ни страха, ни боли, ни переживаний. Меня нет, я растворился в пустоте и не хочу возвращаться. Я вижу то, что не должен видеть живой человек, из чего делаю предположение, ― я погружаюсь в запредельные миры или умираю. Странно, но это не вызывает у меня паники, переживаний или стресса, наоборот ― я чувствую, как улыбаюсь где-то глубоко внутри. Приступы панических атак являются моей составной частью жизни. Они стали обычным явлением, которое не покидает меня. Иногда я просто ничего не вижу кроме тумана, белого густого тумана, он сжимает меня в свои холодные тиски и выдавливает из меня душу. Ужас понемногу начинает вгрызаться в моё сердце, тьма обнимает меня своими крыльями, закрывая от солнца, и я попадаю в ловушку иногда на час, иногда на день.
Я часами могу сидеть на диване ничего не делать, рассматривая репродукции картин Иеронима Босха висящие у меня на стене. Мне нравиться его автопортрет и «Загробное путешествие». Вспоминаю стихотворение забытого автора:
«Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: «Прочь! Бесстыдство! Святотатство!»
Во избежание Страшного суда.»
… Павел Петрунин, почти не спал ночь, ворочался и кряхтел как старик, под утро провалился в серый морок. Вставая со старенького дивана, хрустнув почти всеми костями одновременно, подошел к окну своей однокомнатной квартиры.
Осень в том году выдалась на редкость холодной и дождливой. Москва пребывала в плену серости и влажности. По улицам двигались призрачные тени людей, которые вечно куда-то спешили. Казалось, что сырой воздух пропитывал дома и деревья. Даже тусклое дневное солнце было бессильно в борьбе с неминуемым приходом зимы. Оставались лишь смутные воспоминания о летнем тепле и свете, которые были столь редкими в городе. Всюду царило уныние.
Павел обвел глазами однообразные ряды высоток, которые торчали из земли, словно гигантские бело-синие кукурузные початки, и пошел варить себе кофе. Позже, сидя с чашкой душистого напитка, он механически читал новости из всемирной паутины. «В прошлом прошлый году во Франции застрелились почти сто полицейских», пестрил заголовок статьи. Похоже, в наши дни самоубийство становится привычным способом завершить карьеру.
У нас статистику суицидов в правоохранительных органах пополнил оперативник уголовного розыска – Виктор Степанович, отец Жени. С Женей они первый раз пошли на Ховринку, когда там при странных обстоятельствах погиб Артем. Отец Жени помогал им выбраться с местного отделения, куда их доставили после смерти Артема. Позже долго отчитывал за их «поход» в заброшенку, о которой много знал по роду своей службы.
Месяц назад Виктор Степанович буднично застрелился у себя в кабинете с табельного оружия, хотя поводов для стрельбы себе в голову, вроде не было. Павел не связывал его самоубийство напрямую с Ховринкой, но не оставлял эту версию.
Кофе в маленькой чашке остыл – Павел пил его крохотными глотками, абсолютно не чувствуя вкуса. Он сам не знает, зачем это делает. Скорее всего, по инерции – по утрам положено пить кофе, вот он его и пьет. Поправив несвежие волосы, посмотрел в окно. Солнце, разогнав дождь, поднималось большой сковородкой над мегаполисом, равнодушно разбрасывая слабое осеннее тепло по городу.
Петрунин включил радио, чтобы хоть какие-то голоса наполнили пустоту квартиры. Ненавистно громко запела какая-то вновь испеченная певичка о «холодном небе и зиме», он тут же выключил приемник. Открыв дверцу холодильника, заглянул внутрь – не потому что проголодался, а так, автоматически. В холодильнике – давно открытое молоко, пожелтевший кусок сливочного масла в раскуроченной, жирно блестящей фольге, множество консервных банок, засохший сыр, с парой сморщенных сосисок. В последнее время он практически ничего не ел.
Павел еще раз подошел к окну и посмотрел на детскую игровую площадку. Пухленькая девочка пинала маленький футбольный мяч отцу, который он осторожно отбивал в сторону своего дитя. Малышка каждый раз радовалась, когда мяч летел к ней обратно. Она скакала на месте и прихлопывала в ладоши, восхищаясь своим отцу. Тот в свою очередь поднимал вверх руки как футболист при забитом голе.
Петрунин подумал, что давно ни с кем не встречался и даже не разговаривал по телефону. У Данилы, его друга, с кем они попали во вторую передрягу в Ховринке, умирал отец. Данила искренне любил отца за его оптимизм и энергию. Он часто сидел в палате у отца, который из здорового мужчины превратился в мумию с усохшими жилистыми руками с желтыми ногтями и венами, изгрызенными медицинской иглой.
Павел пару раз бывал с Данилой у его отца, но эти посещения носили вымученный и неловкий характер. Капельницы у изголовья, едва различимый запах мочи и лекарств, напряженные врачи и медсестры – это не придавало оптимизма и радости в жизни.
Павел сел за стол и начал писать. Он вел записи о самом страшном месте в Москве – Ховринке.
Глава I
Паша стоял на десятом этаже Ховринки, среди обломков воздуховода. Алюминий погнулся, а местами даже порвался, его куски торчали, будто зубы гигантского чудовища. Его взгляд был направлен на шумный суетливый город, который казалось, не замечал проблем больницы. Вокруг стояла легкая аммиачная вонь.
Посещение Ховринки стало настолько обычным делом, что со стороны могло показаться, что он ходит на работу или к любимому родственнику. После диких и чудовищных событий произошедших с Петруниным и его друзьями во время обследования Ховринки, ни один нормальный человек даже под страхом смерти, ни за какое вознаграждение, туда бы никогда повторно не пошел. Но Петрунин шел и шел, днем – ночью, в плохую и хорошую погоду, в любом настроении и состоянии. Он искал последнюю часть пазла, которая бы расставила в Ховринке все по своим местам. Но пока он не мог ее найти и его походы на больничные развалины приносили разочарования и пустоту.
Паша посмотрел вниз, возле его ног лежала фигура получеловека полузверя, с кривыми лапами и огромной пастью. Игрушка, слепленная нарочито грубо, внушала омерзительный страх. Остатки дураков – сатанистов, пнул ее и пошел дальше.
Шел медленно, опираясь рукой о стену, переступая через горы битого кирпича и бетона. На полу увидел пыльную красную тряпку и сдутый резиновый мяч. Через несколько минут Петрунин попал в знаменитую яичную палату – бывшее место бомжей. На обед у них каждый день, видимо, была яичница, а убирать за собой никому в голову не приходило, поэтому пол в этой
