Т. Н. Грановский
Лекции по истории позднего средневековья
Предисловие
В настоящем издании публикуется курс лекций Тимофея Николаевича Грановского по истории; Западной Европы XV–XVI вв. (период, рассматривавшийся в то время как «новая история»), прочитанный им в 1849/50 учебном году студентам третьего курса историко–филологического и второго курса юридического факультетов. Публикация продолжает начатое нами в 1961 г. издание лекций Т. Н. Грановского по истории более ранних периодов средневековья (V–XIV вв.). в основе которого лежал автограф первого курса Грановского и студенческая запись лекций 1848/49 учебного года.
Публикуемый ниже курс лекций Грановского создан в пору расцвета творческих сил ученого. Прогрессивное значение его деятельности живо ощущали передовые люди того времени, его современники — революционные демократы. Грановский был близким другом Герцена и Огарева; они сохранили воспоминания о нем — о его мыслях и сомнениях, о реальных чертах его живого и противоречивого характера. Понимание идейной ограниченности позиций Грановского не помешало Герцену в 60‑х годах написать, что кафедра ученого выросла в «трибуну общественного протеста».
Грановский привлекал современников обширными знаниями, разносторонними интересами, новым решением многих исторических проблем, ярким ораторским дарованием. Неотразимая сила лекций ученого заключалась в умении поставить события минувших времен в неразрывную связь с острыми вопросами современности, в стремлении отыскать отдаленные истоки позднейших событий и процессов. «Нельзя, — говорил он, — не оглянуться назад и не поискать ключа к открытию причин тех загадочных явлений, на которые мы смотрели и смотрим с удивлением».
Уже в ранних своих курсах Грановский, высоко ставивший общественное назначение исторической науки, говорил, что «история помогает постигать смысл современных событий». Одним из «самых живых вопросов современной науки», одной из важнейших ее задач он считал разработку истории рабов, истории крестьянства.
Изучая различные стороны жизни народа, он глубоко вникал не только в прошлое, но и в современное его положение.
Рассказ историка с кафедры университета о тяжелой судьбе французского или английского средневекового крестьянства, о столкновении свободомыслия с церковным или монархическим деспотизмом звучал резким осуждением крепостнических порядков в России. Поэтому так точны слова Герцена, что Грановский «думал историей… и историей… делал пропаганду».
Интересный материал по этим вопросам содержится и в публикуемых нами лекциях Грановского по «новой истории» (по периодизации, существующей в советской исторической науке, — по истории позднего средневековья). Они важны не только для изучения истории русской медиевистики, но и для исследования русской общественной мысли, для понимания политических настроений передовой русской интеллигенции.
40–50‑е годы XIX в. — время особенно тяжелой николаевской реакции — были вместе с тем периодом напряженных идейных исканий передовой общественной мысли. Именно в ту пору начал читать свой курс «новой истории» Грановский. «Это был разгар бюрократического и унтер–офицерского деспотизма, рассвирепевшего от событий 1848 года, — вспоминал один из студентов Грановского Александр Северцов, — учащуюся молодежь давили формализмом, ссылками на Кавказ в солдаты за неосторожное слово… Реакция торжествовала повсюду. Университетская дисциплина делалась грубее и мелочнее». Полицейский надзор был установлен и за Грановским. Об условиях, в которых Грановскому приходилось в это время читать лекции, свидетельствует ответ попечителя Московского учебного округа Д. П. Голохвастова на секретный полицейский запрос о Грановском и о другом известном историке–медиевисте П. Н. Кудрявцеве. Отвечая на запрос, он писал, что «со времени последних событий в Европе надзор со всех сторон должен быть усилен и что если бы они (Грановский и Кудрявцев. — С. А.) позволяли себе на лекциях, посещаемых многими молодыми людьми, говорить что–либо противное духу правительства, то это никак не могло бы остаться тайной». Грановский, хорошо знавший об этом надзоре, говорил: «Я не могу быть уверен, что, пока я на лекции, не читают здесь моих, бумаг и семейных писем». В то самое время, Когда читался публикуемый здесь курс, митрополит Филарет пытался призвать его к ответу и вопрошал, почему в лекциях ученого не говорится «о воле и руке божьей». Грановский подвергался постоянным придиркам. «В каждом служителе университета — шпион», — с горечью писал он своему другу Неверову. Усилившийся нажим реакции не давал возможности Грановскому раскрывать на лекциях свои антикрепостнические убеждения так, как он это делал в курсах 40‑х годов. Не случайно Северцов, слушавший лекции 1849/50 г., упрекал учителя в том, что не нашел в них привычных и желанных для студентов достаточно «резких намеков на современные события». Ответом на упрек Северцова могут служить слова Грановского: «Я иногда не могу говорить так полно и определительно, как желал бы». Однако, несмотря на известную сдержанность этого лекционного курса, и в нем слышится голос Грановского — взволнованного и чуткого современника исторических событий середины XIX в. В его лекциях, по сравнению с курсами более раннего периода, менее явственны отзвуки борьбы с охранителями, споры со славянофилами, нет таких впечатляющих рассказов о судьбах крепостного крестьянства. Это, конечно, объясняется не только трудными условиями университетского преподавания в конце 40‑х — начале 50‑х годов и не только тем, что история крестьянства и его борьба в позднее средневековье были, видимо, менее известны Грановскому по источникам. На характер курса, несомненно, влияло и то обстоятельство, что само мировоззрение Грановского в это время становится более противоречивым; в своих лекциях он все чаще подчеркивал необходимость мирных путей разрешения социальных противоречий.
Однако историк не поступился основами своих демократических убеждений. Он по–прежнему сочувствует бедствиям крестьян, обращает внимание студентов на народную борьбу в Германии, Франции, Чехии и скандинавских странах, защищает дело просвещения и свободомыслия, ярко рассказывая о его борцах. Грановский стремится рассматривать историю в развитии, как процесс единый и закономерный. «Прогресс истории заключается в том, что человечество становится сознательнее и цель бытия его яснее и определеннее», — говорил он в 1848 г. В курсе 1849/50 г. он по–прежнему рассматривает исторический прогресс идеалистически, прежде всего как развитие идей, науки, как постепенное достижение нравственных целей. Но здесь заметны уже и поиски новой методологии истории, новых источников исторического познания, возрастает интерес ученого к социально–экономической истории. Как бы предваряя свою актовую речь 1852 г., Грановский говорит о необходимости для лучшего понимания новой истории пользоваться «обширной сферой наук политико–экономических», статистическими данными, способными обогатить историческую науку (л. 3 об.).
Курс 1849/50 г. содержит 49 лекций, из которых публикуются лишь 43 (История Европы XV–XVI вв.). Структура курса отличается от предыдущих курсов Грановского по «новой истории» несколько иной последовательностью изложения материала и его хронологическими рамками. Так, в 1841 г. Грановский закончил курс небольшим разделом, который подводил слушателей к истории Французской революции, в 1849/50 г. лекции заканчиваются обзором истории Английской революции. В большей части лекций видно постоянное стремление ученого к теоретическим обобщениям, к выяснению коренных причин исторических явлений, однако некоторые лекции (особенно по истории Германии конца 30–40‑х годов XVI в.) носят преимущественно повествовательный характер; историк подчас ограничивается сухим перечнем событий, дат, имен.
Грановский открывает курс введением, в котором стремится научно обосновать деление истории на древнюю, средневековую и новую, показывает их различие. Определяя грани курса, Грановский отмечал, что от средних веков «новая история» отделяется эпохой открытия Америки и началом Реформации в Германии, т. е. концом XV и началом XVI столетия (л. 1). Это время Грановский рассматривал как крупный прогрессивный поворот в истории. «Может быть, в целой истории человечества нет такой торжественной и радостной эпохи, как эта, — говорил он. — Самые сухие исследования ученых носят в то время какой–то лирический характер. Они думали, что долгие испытания кончились, что все идеалы человечества готовы осуществиться». Однако путь к прогрессу труден. В новой истории, подчеркивал лектор, происходила непрерывная борьба «между старыми и новыми элементами», появлялись новые требования, новые идеи (л. 3 об.).
