ОТ АВТОРА
Когда говорят — кризис заканчивается, не верьте. Кризис продолжается, периодически обостряясь, вот уже тысячу лет. Россия — это приграничная зона. Она заполняет пространство между экспансионистской западной цивилизацией и цивилизациями Востока. Будучи тектоническим разломом между Востоком и Западом, Россия затапливается магматическими потоками с одной и с другой стороны.
Нас угораздило родиться на громадной холодной территории с плотностью населения всего восемь человек на квадратный километр. Для сравнения — в Китае люди упакованы в 17 раз, а в Великобритании — в 30 раз плотнее.
Начиная с XVII века Россия раз в столетие отбивала экзистенциальную европейскую агрессию, каждый раз становясь сильнее. При царях Романовых Российская империя достигла своих максимальных географических пределов, но уже в XIX веке начала терять территории, а в XX-м от нее отпочковываются уже и новые государства. Ценой катастрофических сверхусилий СССР в течение короткого периода стал глобальной сверхдержавой, а затем распался на 19 государств и государственных образований.
Империи никогда не исчезают полностью. Древние египтяне, например, никуда не исчезли, а существуют в виде коптских общин прямо посреди мусульманского Египта. Византии как будто бы нет, но византийская культура широко раскинулась по территории Европы и России и продолжает развиваться. Давно нет римских императоров, но светская имперская власть трансформировалась в духовную католическую, и количество «подданных» Рима сегодня многократно больше, чем во времена расцвета Римской империи.
Россия как культурная и геополитическая сущность, когда-то возникнув, уже не исчезнет. Но Россия может снова потерять территории, ослабнуть политически, понести большой и невосполнимый экономический ущерб. Будущее неопределенно. Но сегодняшние действия или бездействие создают его.
Простых решений быть не может. Панацеи не существует. Quick fix[1] не работает, как его ни назови — химизация ли это, приватизация, нанотехнологизация и т. п. Предыдущий quick fix — политика рынок-решит-все — не решил, да и не мог решить стратегические задачи национального развития. Собственно, на национальное развитие всем было наплевать. Правящий класс занимался спасением советских финансовых потоков и канализацией их в свои карманы. Неправящий класс в процессе выживания стремительно деградировал социально и политически. В результате российская экономическая система представляет собой всего лишь монополизированную систему перераспределения доходов от внешней торговли — от скважины до челнока на базаре. «Рыночная» риторика очень пригодилась для обоснования прав влиятельных советских внешнеторговых и «силовых» групп на присвоение бывшей государственной собственности. Рынок сработал против демократического права большинства граждан участвовать в решении судеб своей страны.
Демократию и свободный рынок обычно пытаются продать в одной упаковке. Однако между демократией и свободным рынком существуют сложные взаимоотношения. Иногда демократия подминает под себя свободный рынок и нагружает его социальными обременениями. И свободный рынок, становясь от этого менее свободным, не становится менее производительным — наоборот, его выдача полезного продукта только возрастает. Так произошло после принятия «Нового курса» Рузвельта, так же произошло в Западной Европе после Второй мировой войны, то же самое наблюдалось в путинской России первого президентского срока и то же самое происходит сейчас в США и Европе.
Иногда демократия приносится в жертву рынку, как это произошло в Чили, в Индонезии, в России. Возникает неустойчивая социальная конфигурация, так как социальная напряженность и возникающее при этом запредельное социальное неравенство лишают общества долгосрочной стабильности.
В наследство от бурных 1990-х годов у России осталась экономика с разомкнутым хозяйственным оборотом. Внешнеторговый оборот составляет около половины ВВП. Но это не означает, что внешняя торговля у нас суперразвита. Это означает, что внутренний рынок недоразвит, атрофирован. Мы ввозим множество видов продукции, которые могли бы легко произвести сами. Поэтому Россия не только сырьевой придаток, она и товарный, и финансовый, и технологический, и идеологический вассал Запада. Стоит мировым рынкам чихнуть, как у нас начинается лихорадка.
Чтобы Россия начала производить для внутреннего рынка и приобрела относительный иммунитет к пандемиям, нужны политическая база и организационные усилия. Ожидания чудес от рынка напоминают сказку «По щучьему веленью» — утилитарная печка должна сама привезти нас куда-то. В жизни так не бывает. Нужно создавать механизмы и каналы инвестирования, изыскивать источники финансирования, учить и размещать людей, подводить коммуникации. Кто будет это делать? Частный бизнес? А где в России частный бизнес такого калибра, чтобы суметь освоить наши огромные просторы?
Развитие внутреннего рынка означает переориентацию государственной политики в интересах большинства населения. Это не произойдет по царскому повелению. Царских повелений за последнее столетие было очень много, но реализовалось из них очень мало. Инфляция в этом деле сильна как нигде. Только жизнь может заставить миллионы людей изменить образ действий. Инерция велика, и Россия начнет меняться только тогда, когда больше деваться будет некуда. Наша профнепригодная интеллигенция всегда торопит изменения, наивно ожидая, что жизнь изменится к лучшему. Но она может измениться и к худшему. Тому много примеров. Слом нынешней российской системы, при всех ее очевидных и скрытых недостатках, вызовет экономическую и социальную катастрофу. С другой стороны, поменять ее без тотального террора вряд ли сможет даже самый ангажированный и энергичный руководитель. Слишком много влиятельных и хорошо вооруженных людей кровно заинтересованы в ее сохранении.
Представляется, что единственный путь к не революционной модернизации России — это традиционная для России опричнина в более цивилизованном варианте, чем у Петра и Ивана. Создание новой России не вместо старой, а рядом со старой, внутри старой. Возможности для этого создаются логикой мирового развития — становится возможным локальное достижение глобальной конкурентоспособности. Новая Россия не может быть глобально конфликтной, так как она может вырасти только на глобальной экономической среде. Поэтому швырять импортные куриные тушки в сторону Америки и ее новообращенных сателлитов увлекательно, но бесполезно. Важнее понять, какие возможности создает ДЛЯ НАС пресловутый Pax Americana. А они велики.
Игорь Лавровский
ПАНОРАМА «ХОЛОДНОГО» МИРА
Моторолет крылит на север…
Игорь Северянин
Злой реальный социализм
Мировая революция, о необходимости которой твердили большевики и не только большевики, в XX веке совершилась. Но так неожиданно и в таких удивительных формах, что ни марксисты, ни немарксисты ее не заметили.
Общества с течением времени меняются. Меняется экономика. Каждодневные количественные изменения постепенно накапливаются, проблемы нарастают, и — происходит качественный сдвиг. Ведущая роль в экономике переходит от одного фактора производства, такого как труд, земля, капитал, технология, к другому. Меняется характер общественно-экономической формации. Происходит, как прогнозировал К. Маркс, социальная революция.
Все древние цивилизации были основаны на труде как основном факторе производства. Соответственно тот, кто владел трудом в виде рабов, тот и командовал обществом. Там, где объем производства определялся количеством вовлеченной в сельскохозяйственный оборот земли, на первый план выходили землевладельцы, формировались феодальные отношения.
В XIX веке на первый план выходит производственный капитал — сначала машины сами по себе, потом финансовый капитал как абстрактная форма производственного капитала. Вплоть до этого момента классификация общественных систем западными политэкономами и марксистами совпадает. Расхождения начинаются при классификации социально-экономических систем XX века. Западная теория считает, что капитал до сих пор является основой мировой экономики, несмотря на огромный рост государственной бюрократии, не свойственный для классического капитализма, несмотря на выдвижение доступа к технологии на первый план в обеспечении производительности экономики. Не замеченной ими осталась грандиозная социальная революция, превратившая пролетариев XIX века в нынешних работяг с сотовыми телефонами на джипах и в коттеджах, которые готовы называть и считать себя кем угодно, хоть неким средним — может быть, краеугольным? — классом, но только не пролетариями капиталистического общества. А нынешние капиталисты спешат поскорее избавиться от вдруг приплывшей к ним собственности, растворив ее в безразмерном общественном акционерном капитале, и стараются внешне слиться с толпой бывших пролетариев. Это что угодно, но только не капитализм.
