strom
В чужих глазах иное отражение
С зеркалами Ядвиге смолоду не везло: в какое ни посмотрится — все кривые. Она уж и не смотрелась. Зачем? Волосы расчесать да косу заплести и так можно.
Маманя утешала: это ништо, доча, с лица не воду пить, зато душа у тебя добрая. Надо только мужика хоть какого тебе найти, да тогда уж и не отпускать. Главное — чтоб стол богатый был, да совиньон в дому не переводился, нибудь всё и сладится. Чай, хозяйство есть, и огород, а кружовника на огороде вдоволь, с кружовника знатный совиньон выходит. А мужик, он когда вдоволь поест да совиньону выпьет, — всё ему делается хорошо да любо. И никуда он уже не денется. Вот, хоть на папаню погляди...
И верно, папаня Ядвиги жизнью, в целом, был доволен. Да и как иначе, почитай двадцать годов уже на хуторе. Прижился, стерпелся.
Так-то, конечно, ежели здраво посудить, деваться Косьме всё одно было некуда. Он же клеймёный, с рудника бежал, с-под самой Чёрной горы. Через болотину гиблую перебрался, лихолесье наскрозь прошёл. До самого Закомарья почти дошагал, а там уж и до паровой дороги рукой подать было. Только иначе повернулось: тутова, возле речки Каменки, он на кабана напоролся. Ладно, что жив остался, только нога у него с той поры хромая. Василина, мать Ядвиги, то лето отца своего схоронила, совсем одна на хуторе осталась. Думала уж в Закомарье переселяться, но дом жалко было бросать. Да и кому она там была нужна, в Закомарье? Там, после войны и так девок было в знатном преизбытке. И пригожих, и приодетых, ей, лесовичке, с ними не равняться. А тут вдруг случилось такое чудо, пошла Василина по грибы да и услыхала, будто в чепыжах стонет кто-то. Полезла поглядеть да и нашла там мужика. Страшной, правда, чисто варнак, ещё и зверем покалеченный. Но живой, однако, мужик. Вот счастье-то нечаянно привалило. Василина уж как его выхаживала, как выхаживала, ровно зайчонка какого. Травками, наговорами – выходила-таки. А он, волчина каторжный, как из дому выползать сподобился, стал в лес поглядывать, про тропки выспрашивать, далеко ли до ближнего села. Василина отвечала как есть, что до Закомарья мало десяти вёрст не будет да всё лесом, не доковылять тебе, гость любезный, ты уж оставайся, пока нога не заживёт, зиму перезимуешь, там видно будет, грибочков вот покушай, хорошие грибочки, давай ещё совиньону налью... В общем, приговорила, так Косьма и остался зимовать на хуторе. А на следующее лето дочка у них с Василиной народилась, Ядвигой назвали...
Нравом Ядвига пошла в маменьку, а вот статями да личиком больше в отца. Зеркала её не особо привечали, она и сама их сторонилась. Однако кручина нет-нет да и одолевала, чем дальше — тем пуще, только в заботах по хозяйству и забывалась. А то и дома усидеть невмочь было, тогда уж Ядвига сбегала в лес — летом ли, зимой ли, по полдня пропадала. Приходила, а папаня подсмеивался: ну как, доча, леший тебя не сосватал ещё? Но это он не со зла, выпимши просто. Потом и сам жалел, что так вот шутковал...
Кто бы подумал, что зимой гроза случиться может? Спокон веку такого не бывало, а вот поди ж ты. Вдруг как просверкнет по небу, после как загрохочет на весь лес, и ветром дерева как станет качать. Ну чисто буря. Ядвига аж в снег повалилась, да под ёлку заползла, схоронилась под лапником. Мало ли что. Однако гроза тутож и прокатилась. Снова всё стихло, будто не было ничего. Да и полно, гроза ли то была? А что было? Вылезла Ядвига обратно, отряхнулась и пошла на речку поглядеть, что там громыкнуло. Малость страшновато было, но больше любопытственно.
Пришла до берега, стала за деревцом, высунулась чуть, стрельнула одним глазком, потом и в оба глаза стала смотреть. Эко же невидаль небывалая: то ли лодка, то ли не лодка, в речке лежит, лёд проломила, пар от неё валит. Виду чудного: округлая, к краям суживается, без окон, железная вся, блестит. Откуда взялась — непонятно, не могла по речке приплыть, и с одной стороны лёд нетронутый, и с другой. Чать по воздуху чудная лодка летела, по-над лесом, а тут и грянулась, вишь и деревья на берегу поломаны. А и то, мало ли чудес на белом свете придумано, окроме паровой дороги...
Ой, а на берегу-то, мама родная, никак мужик? Небось с лодки выпал, в снегу лежит, не шевелится. Живой ли?..
Ядвига совсем страх забыла, из-за дерева выскочила, побежала вниз по склону.
Мужик, как есть мужик! Правда, також на вид чудной, небось чужинец какой, из краю далёкого. Росточку-то сам невеликого, а голова большая, что твоя корчага, и плешивая совсем. Нос пуговкой, ротик узенький, в ниточку, и ухи как-то не так закручены. А какие глаза – неведомо, зажмуреные они. И синий весь, замерз сталбыть в снегу лежамши. Одежа-то на нём для зимы неподходящая, тоненькая, гладкая да блескучая. Может, шёлк или другая какая материя; Ядвиге не отличить, сроду шелков не видала, слыхала про них только.
Ну, что делать, подхватила его, сердешного, Ядвига на руки, пока совсем в снегу не окочурился, да и поволокла домой. Весу-то в бедолаге не более, чем в куле с мукой, а кули волокать она с малу привычная.
Косьма как увидал, кого дочка в избу принесла, чуть с лавки не упал. Так и зашёлся, сатанея:
– Что за леший? Тащи немедля его обратно в лес!
Ядвига, однако, заупрямилась.
– И вовсе никакой не леший, чужинец энто. Не можно его обратно. Замёрзнет ведь, жалко.
Косьма хотел уж своей клюкой её поучить, замахнулся даже, а потом руки опустил. Видит: стоит, растопырилась, чучело энто загораживает. И не отступится, знамо же, Василины характер, ежели чего в голову заберёт — никакой палкой не выколотишь. Да Василина не больно-то и позволит палкой охаживать...
– Вот же дура девка! – молвил Косьма с досадой.
Тут и задняя дверь отворилась; Василина из хлева вернулась.
– Об чём ругаетесь? Аж со двора крик слыхать.
Косьма клюкой в угол ткнул.
– Ты глянь, мать, какое страховидло доча наша из лесу приволокла.
Василина поглядела; споначалу её тоже оторопь взяла. Потом поглядела опять: ну чего, вроде и ничего, хотя не красавец, мало не
