Катрин Панколь
За глянцевым фасадом:
Джеки Кеннеди
1929–1994
Характер — это судьба.
НовалисДвадцать пятого ноября 1963 года в присутствии глав государств, коронованных особ и влиятельных личностей из разных стран, не говоря уже о миллионах телезрителей, родился миф о Жаклин Бувье Кеннеди.
Для вдовы президента этот день не стал днем прошения. С той страшной минуты, когда голова мужа опустилась на ее плечо, заливая кровью розовый костюм от Шанель, ею владела лишь одна мысль: «Пусть весь мир видит, что они сделали». Кем бы ни были убийцы, она хотела, чтобы их чудовищное преступление никогда не стерлось из памяти людской: поскольку судьба Джона Фитцджеральда Кеннеди оборвалась в Далласе, на углу Элм-стрит и Хьюстон-стрит, она должна была продолжить его путь в истории и создать вокруг его имени легенду, которой он не удостоился при жизни.
В тот день она заставила Америку застыть от скорби, мучиться угрызениями совести, оледенеть от ужаса. Она захотела, чтобы страна, словно покорная супруга, брела за гробом своего президента. Чтобы весь мир стал рядом с нею и признал ее права.
Это не был день прощения.
Это не был день единения.
Это не был день примирения.
Это был день, когда она бросила вызов.
Это был день славы для человека, дела и образ которого, возможно, со временем забылись бы, день славы для его жены, величественной в своем вдовьем трауре, и для его детей.
В этот день — и на долгое время спустя — все, кто не принадлежал к клану Кеннеди, превратились в пигмеев.
Изысканный и жестокий спектакль, задуманный Жаклин Кеннеди, должен был бросить тень на всех его участников. Словно героиня трагедии Расина, она стоически принимала свою участь, но вину за нее возлагала на других, на всех остальных людей, которых в своем горе считала врагами.
А трогательная нежность, какую она в тот день проявила к детям, эта демонстративная, подчеркнутая нежность, — у нее, никогда не позволявшей себе выказывать чувства на людях! — разве эта нежность не должна была означать: «Посмотрите, что вы наделали. Посмотрите, что вы сделали с молодой семьей, полной надежд, семьей, в которой воплотились мечты всего человечества»?
В этот день она сама, без чьей-либо помощи, воздвигла себе пьедестал и взошла на него. Те, кто видел ее тогда, с недоумением отметили: она словно светилась изнутри.
И весь мир, от мелкого лавочника из Айдахо, замершего у телевизора за прилавком своего заведения на Мейн-стрит, до пресыщенного, надменного кашмирского махараджи, отдыхающего в своем сказочном дворце, охватило острое чувство вины перед этой женщиной, полной достоинства, взывающей к состраданию, перед ее мужем, этим героем, павшим геройской смертью от пуль гнусных заговорщиков, перед ее малолетними детьми, прощавшимися с останками любимого отца.
А кто из вас, читающих сегодня эти строки, не плакал тогда, видя на экране, как Джеки медленной, грациозной походкой идет за гробом мужа? Кто из вас не был потрясен, увидев, как Кэролайн, стоя на коленях, целует край американского флага, покрывающего гроб отца, а маленький Джон в синей вязаной курточке по-детски неумело отдает честь? Не правда ли, эти картины вспоминались вам еще долгое время спустя, и вы ощущали скорбь этой женщины так же живо, как ваши собственные радости и горести?
И однако…
Эти похороны были своего рода маскировкой, гигантской парадной завесой, скрывшей от посторонних глаз все неурядицы в подлинной жизни Джона, в жизни Джеки и всего семейства Кеннеди. Великолепный, пышный спектакль должен был заставить людей забыть об остальном, обо всем остальном.
Пройдут годы — и станет известно, что при вскрытии у покойного президента были обнаружены не только признаки болезни Аддисона, о которой знали все, но и признаки венерических болезней — результат беспорядочной половой жизни.
Станет известно также, что Роз Кеннеди, собираясь на похороны сына, думала только о двух вещах: о собственном туалете и о том, чтобы все дамы были в черных чулках, необходимых при трауре. Она даже захватила с собой в Вашингтон целый чемодан черных чулок, на случай, если ее дочери и невестки упустят из виду эту важную деталь…
А еще станет известно, что накануне похорон, пока Джеки у себя в спальне составляла длинный список всего, что ей следовало сделать, представители клана Кеннеди, собравшиеся в Белом доме, напивались, галдели, рассказывали анекдоты.
Станет известно, что на церемонии родственники президента попытались оттеснить Джеки на второй план, но она им этого не позволила. Если жизнь Джона была ей неподвластна, пусть хоть его смерть принадлежит ей. И она распоряжалась всем, сама встречалась с главами государств, обсуждала с Микояном ядерную стратегию, говорила с де Голлем о судьбах мира, а новому президенту Линдону Джонсону определила место в самом хвосте траурного кортежа — чтобы он со своими техасскими друзьями не портил безупречную элегантность процессии. Она позаботилась обо всем — о длине траурной вуали и о качестве ткани, из которой ее сшили, — эту ткань искали по всему городу, — об оформлении желтых стен Овального кабинета, где она принимала де Голля. Там висели полотна Сезанна; она приказала заменить их картинами американских художников — Беннета и Картрайта.
И наконец, станет известно, что все это время в Белом доме, чтобы поддержать Джеки, тайно находился Аристотель Онассис.
Много чего еще станет известно — но только не от самой Жаклин. Всю жизнь Жаклин Бувье Кеннеди Онассис стремилась к тому, чтобы вместо ее настоящего лица люди видели маску. Великолепную, блистательную личину. Все силы она будет тратить на то, чтобы созданный ею образ оставался таким же совершенным, таким же безупречным, таким же неотразимым, будет постоянно следить за этим, вырезать из газет и журналов свои фотографии и статьи о себе и вклеивать их в огромные альбомы, а потом с удовольствием их перелистывать. Подробности ее личной жизни могли разглашаться лишь с ее ведома и одобрения. Поняв, каким спросом будут пользоваться в современную эпоху фотографии знаменитостей, она решила, что не попадется в ловушку, не позволит застать себя врасплох и уничтожить. Она все держала под контролем. У нее привычка грызть ногти, но она не желает, чтобы об этом знали? При каждом появлении на публике она будет надевать перчатки под цвет платья, длинные, короткие или средней длины. Ее непослушные волосы начинают курчавиться даже от самого мелкого дождика? Она введет в моду маленькие шапочки-таблетки, которые плотно прижимают корни волос к голове и усмиряют ее буйные кудри. У нее большие, широкие, костистые ступни? Она будет ходить только в лодочках на невысоком каблуке: никому и в голову не придет, что у нее сорок второй размер. Она курит по три пачки в день? Как только поблизости появится фотограф, она будет передавать сигарету кому-то другому. Что уж говорить о ее нелегком характере, обо всех перенесенных обидах, — о мелких, предательских уколах и о глубоких, мучительных ранах, — никто не догадается об этом, глядя на ее сияющую улыбку, на огромные, всегда широко раскрытые черные глаза, слыша ее голосок — тоненький, как у маленькой беспомощной девочки.
Она была так хороша собой, а иллюзорная оболочка, скрывающая ее от людей, так прекрасна, что мир, которому предлагалось любоваться ею, когда она была еще ребенком, был заворожен этим образом, этим глянцевым фасадом…
Если в жизни Жаклин Кеннеди всегда все было строго упорядоченно, то делалось это для того, чтобы скрыть обуревавшее ее внутреннее смятение. Когда в душе у человека царит гармония, это придает силу, служит опорой. Помогает идти вперед, реализовать свой потенциал, чтобы в итоге стать такой, какой ты всегда стремилась стать, хоть и опасалась, что не сумеешь из-за нехватки мужества, упорства, веры в себя, а главное, любви близких.
Но в душе Джеки эту гармонию растоптали еще в детстве…
I
Жаклин Бувье родилась 28 июля 1929 года, на шесть недель позже срока. Это было не просто рождение, это было событие. Джеки не родилась: она торжественно вступила в мир. И, подобно королям и королевам, принцам и принцессам, заставила себя ждать.
Это обстоятельство сильно раздосадовало ее мать, не знавшую, как планировать свое время. Надо сказать, что Дженет Ли Бувье была женщиной энергичной и очень организованной. Если в начале недели она могла сидеть в Нью-Йорке и спокойно ждать, когда ребенок соизволит появиться на свет, то с приближением уик-энда начинала терзаться сомнениями: стоит ли ехать с мужем в загородный дом в Ист-Хэмптоне или же лучше остаться в городе, где находился ее акушер-гинеколог. И всякий раз желание укрыться за городом от давящей, невыносимой нью-йоркской жары одерживало верх. Так что через шесть недель, когда ребенок наконец решил родиться, Дженет и ее супруг Джон Верноу Бувье III, были далеко от Нью-Йорка и от семейного доктора. В воскресенье во второй половине дня в больнице Саут-Хэмптона Дженет Ли Бувье произвела на свет очаровательную малышку весом в три килограмма шестьсот тридцать граммов, с огромными, широко раскрытыми черными глазами. Ей дали имя Жаклин — в честь ее отца Джека и предков-французов[1].
