Глава 1
Город заворачивается в ночь, как поздний гуляка в пальто. Кое-где ещё трезвонят трамваи, с шелестом проносятся такси или гремят, словно скелеты костями, огромные электрички. В спальных районах потихоньку гаснут окна, а в центре распускается дивными цветами реклама. Мегаполис плавно переходит от дневной жизни к ночной.
Я в который раз облетаю его по кругу и не могу налюбоваться реками огней, широкими улицами и просторными мостами. Высотки и летом сверкают, как новогодние ёлки, а вдоль Оби раскинулись огромные жилые комплексы. Когда-то давно здесь были леса, поля и не было людей. Жаль, я не могу задержаться и зайти в жилища. Меня неумолимо тянет назад, в то место, что давно и по праву считается моим. В мой маленький мирок в полверсты длиной и столько же шириной.
Там я могу себе позволить и пешие прогулки, и визиты в гости. Там я дома.
Я с улыбкой наблюдаю, как изменился Новосибирск. Не так давно, всего сотню-другую лет назад в этих местах шёл проезжий тракт, где шумели красавицы берёзы, скрипели телеги и шалили лихие разбойники во главе с жестоким главарём. Потом в рощах застучали топоры, выросли избы и закряхтели мужики-рабочие. Их крепкие дома из брёвен словно бы говорили всем: я тут навсегда. Я – сибиряк.
Но прошли годы, и дерево сменил камень, а люди сменили людей. Сметливые купцы и их одуревшие от прижизненного наследства кутилы-сынки снесли избы и построили особняки, завели первое освещение и замостили улицы. Село стало превращаться в город.
На первых этажах закипела торговля, а на вторые потекли барыши.
Революция проредила купечество, а революционеры выпололи купцов, словно человеческий сорняк. Жёстко и с корнем. Снова пришли рабочие, а вокруг особняков выросли временные бараки и одноэтажные домишки пролетариата. На смену камню пришёл бетон, а город продолжил расти.
Война принесла в Новосибирск тысячи эвакуированных и десятки заводов. Всем им нужно было где-то размещаться, и окраина подошла как нельзя кстати.
На месте моего оврага вырос завод. А рядом с ним ещё один. Как раньше тут тянулись вверх деревья, так теперь полезли к небу производственные цеха. Позже, уже после войны, тут появились серые семиэтажки и окончательно оформилась площадь.
Когда-то этот лес и овраг в его центре называли моим именем, а теперь это площадь Калинина. Но я не обижаюсь, нам, мёртвым, пофиг на прошлое, нас больше интересует настоящее. Я собираю его по крупинкам, впитываю в себя и храню.
И ночь – это как раз моё время. Я стою, раскинув руки, и буквально плыву по волнам ритма большого города. Я чувствую пульс его ночной жизни и купаюсь в холодных лучах луны, что огибают рекламные билборды и отражаются от пластиковых окон, сияющих витрин и сверкающих машин.
От размышлений отрывает парень лет тридцати, что неспешно бредёт по тротуару, потягивая из небольшой пузатой бутылки пиво. Он проходит сквозь меня, а я, не теряя времени, цепляюсь к припозднившемуся прохожему и мягко накидываю на него дрёму.
Ты устал, ты замотался. Забудь о работе, забудь о проблемах. Ты устал. Не думай ни о чём, уже ночь. Ты устал. Расслабься, ночь – не время для спешки. Я напеваю песню ветра, что гулял здесь в верхушках берёз, и прохожий начинает зевать. Я чарую его запахами трав и свежестью снегов. Он рассеянно крутит головой и не может понять, что происходит. Он видит мой лес, слышит его и чувствует кожей. Но не боится, ведь он устал. Я делюсь с ним покоем.
Шаг!
Машина, не успев даже притормозить, подбрасывает человека вверх, словно мешок с барахлом. Полёт, кувырок – и парень плашмя падает на асфальт. Треск раскалывающейся черепушки тонет в позднем визге тормозов и криках случайных свидетелей. Они бегут сюда, подгоняемые страхом вперемешку с любопытством и даже радостью. Да, радостью, что погиб кто-то другой, а не они, и что будет что рассказать знакомым. Всё как всегда, люди не меняются. Но мне сейчас не до них. Пока сердце по инерции выгоняет из рваных сосудов кровь, я погружаюсь в неё, как в реку. Я пью её, словно воду, впитывая в себя жизнь и силу погибшего, забирая его воспоминания и чувства. Я вижу его жизнь его глазами, слышу смех матери и чувствую поцелуи любимой. Я принимаю в себя поток его боли и страха, они будут кормить меня до нового человека. А людей тут хватает!
Рыжая девчушка смотрит на меня, раскрыв от ужаса глаза. Да! Я стану твоим кошмаром, твоим сном, твоим… да чёрт его знает чем!
Когда-то давно у города был свой символ, свой дух-хранитель. Городовичок. Этот парнишка, кстати тоже рыжий, бывший пастушок, доставил мне немало хлопот, ведь его волшебный рожок трепал нас, призраков, словно пёс овец. К счастью, сейчас про Городовичка уже никто не помнит, и он не опаснее комара. Но всё-таки что-то меня настораживает в этой рыжей прохожей. Возможно, она может не только видеть, но и воевать. Скорее всего то, что я принял за страх, на самом деле ненависть. Но я слишком ценю свою вторую жизнь, чтобы рисковать ей в драке.
Я сыт и доволен, поэтому бросаю переломанный труп и отлетаю прочь. Мне не нужны приключения, тем более что рыжая продолжает смотреть мне в спину.
И пусть я здесь не коренной, а пришлый, пусть я вечный пленник этих мест с той ночи, как меня прирезали мои же людишки, но мне нравится моя смерть, а я нравлюсь ей. Я, Харитон Посохов, снова и снова буду убивать и пить чужую жизнь. Чтобы смотреть, как растёт город, чувствовать его ритм, любоваться его огнями. И пить его жителей.
