Иван Савин
На посохе—сова...
Я — Иван, не помнящий родства,Господом поставленный в дозоре.У меня на ветреном простореИзошла в моленьях голова.
Всё пою, пою. В немолчном хореМечутся набатные слова:Ты ли, Русь бессмертная, мертва?Нам ли сгинуть в чужеземном море?!
У меня на посохе — соваС огневым пророчеством во взоре:Грозовыми окликами вскореЗагудит родимая трава.
О земле, восставшей в лютом горе,Грянет колокольная молва.Стяг державный богатырь-БоваРазвернёт на русском косогоре.
И пойдёт былинная Москва,В древнем Мономаховом уборе,Ко святой заутрене, в дозореСтранников, не помнящих родства.
Возмездие
Войти тихонько в Божий теремИ, на минуту став нездешним,Позвать светло и просто: Боже!Но мы ведь, мудрые, не веримСвятому чуду. К тайнам вешнимПрильнуть, осенние, не можем.
Дурман заученного смехаИ отрицанья бред багровыйНад нами властвовали строгоВ нас никогда не пело эхоГосподних труб. Слепые совыВ нас рано выклевали Бога.
И вот он, час возмездья чёрный,За жизнь без подвига, без дрожи,За верность гиблому безверьюПеред иконой чудотворной,За то, что долго терем БожийСтоял с оплёванною дверью!
Дарья Серенко
Крылатое соло
Нечего
Вновь нечего. От этого и больно.Мне нечего терять, и вышли сроки…
Но небо, проходя сквозь колокольню,Становится звучащим и высоким.
Вновь нечего. От этого и реже,Мой звонкий голос реже будет слышен…
Но люди смотрят с тихою надеждой,И взгляды их, как пёрышки,— всё выше.
Но этот звон, и эта колокольня,И эти взгляды, лёгкие, как перья,Летящие в бескрайность добровольно,Пойми, уже огромная потеря.
* * *
А представь, если б снег шёл не сверху вниз,А напротив — вверх,Отделяясь от наших холодных лиц,От озябших век.
От халатов врачей, от седых голов —Белизною прочь,Налипал бы, как пух, налипал бы вновьНа небесный скотч…
А весною за шиворот лился с небес,Возвращая то,Что не страшной будет болью тебе,А водой святой.
* * *
Когда прорезаются крылья, зудят лопатки.И воздух сгущается до очертаний светлых.И сами собой от земли отрываются пяткиНа пару секунд и на столько же миллиметров.Когда прорезаются крылья, краснеет горло.Любимая куртка становится жаркой и тесной……Вот так одиночество перерастает в соло,Крылатое соло. Полёт — это тоже песня.
* * *
Янтарь
Я вмурована в эту осень,Как в янтарь.В золотое многополосьеНе ныряй!Не ищи меж прожилок-просек,Не зови:Я вмурована в эту осеньПо любви…Ну а если так станет легче(Хоть на грош),Можешь вставить янтарь в колечкоИли в брошь.* * *
Я отвела свою душу к нему,Даже багаж донесла до порога:Том Пастернака и томик Камю…Право, немного.Не был радушным, как прежде, приём:Что ни словечко — то острое жало.Я отвела свою душу на нём…И убежала.
* * *
Река полощет горлоДождями и листвой.Неряха-осень стёрлаБылое естество:Развесила по веткамСырую пустотуИ листья, как объедки,Оставила в саду…Бегу к тебе сквозь это,Укутавшись в пальто:— Когда-то было лето…— А лето — это что?..
Сергей Кузнечихин
Две сказки о птицах
1. Белая ворона
Неприглядная воронаПромышляла возле окон.Перекисью водородаОкатили ненароком.С перепугу стало плохо —Думала, что околела,И ослепла, и оглохла,Но всего лишь побелела.
Возмущалась поначалу,Перья мокрые шеперя,На людей взахлёб кричала:Что, мол, делаете, звери!Но, устав, угомонилась—Отдохнуть всегда полезно.И сменила гнев на милость —Хорошо, что не облезла.Белый цвет, конечно, марок,Для помоек не годится,Но средь сереньких товарокГордой цацей, белой птицейПочему б не прогуляться —Рты разинут от сюрприза,Даже каркнуть побоятсяПоперёк её каприза.Под такой весёлый случайБез разбора и без спросаИ кусочек самый лучшийМожно хапнуть из-под носа.
От мечтаний сладких тая,В околоток свой летела,Но её родная стаяЗнаться с ней не захотела.Там где серость, там и зависть.Стая выскочек не терпит.И плевались, и клевались,Птиц чужих вгоняя в трепет.И сама лихой оравыПерекаркать не сумела.Еле-еле от расправыЧуть живая улетела.
Отдышалась, отлежаласьЗа столяркой в куче стружек,Но к себе, несчастной, жалостьИ обида на подружекНе исчезли вместе с болью:«Надругались, вот и чудно,Значит, не были любовьюДальнеродственные чувства»,—И решила сердцем хмурымВек с роднёю не встречаться.
Полетела в гости к курамИ не только пообщаться —Позаботиться о кровеС дармовой и сытной снедьюНадо было. Да и кроме —Чтоб кудахтали над нею.
Ну, а тем уже напели,Им уже настрекотали,Напищали, насвистелиПро скандал в вороньем стане.Но она отнюдь не дураИ подход сумела выбратьК сытым и наивным курам —Пусть ворона, но не выдра.А хозяйская кормёжка,Высота и мощь забораИ полёты «на немножко»Не расширят кругозора.Наплела им полон коробГде летала, как страдала…И ни спеси, ни укораКурам, видевшим так мало.
Сказки плыли, как на Святки,На насесте ближе к ночи:Про хорьковые повадки,И про лисьи, и про волчьи,Про медвежью глуповатость,Ястребиное нахальство,Про сорочью вороватость,Даже про воронье хамство.
Сочиняла — только слушай.И молодки затихали,Перепуганные клуши,Ей сочувствуя, вздыхали.Пощади нас, птичий боже,Только в страшном сне приснится,Что такое выпасть можетНа судьбу несчастной птицы.А ведёт себя как скромно!Не спросив, куска не тронет!Вроде как бы и ворона,Только масти не вороньей,Только с выходкой иноюИ полётом не похожа.Может, с перьев белизноюИ душа светлеет тоже?!
И уже дивятся люди,А особенно их детки,Подают в широком блюдеОчень щедрые объедки.Вроде бы и не просила,Но разжалобить сумела.Что там люди — злая псинаПримирилась, подобрела.Благодарностью блистая,Чистит клюв на пёсьих блохах.Пропадай, родная стая,В старых дрязгах, новых склоках.Для неё утихли страстиИ желанья нет искать их.
Только перья прежней мастиПрорастают так некстати,Не ко времени, крамольноПрёт проклятое наследство.А выщипывать их больно,Только некуда ей деться.Надо прятаться и наспехДёргать из живого тела,Чтоб не выйти курам на смех.Да и псина знает дело.
2. Серые утки
Великая радость в конце перелётаСкала для орла, а для уток — болото.
Усталые птицы на кочки присели.Добрались до места — гуляй новоселье.Но после беспечной утиной пирушкиНа них затаили обиду лягушки.Оно и понятно — кому же охотаДелить, с кем попало, родное болото.Обида — обидой, но надо мириться:Лягушка слаба, чтобы ссориться с птицей,А с миром, глядишь, и обида прошла бы,Но всё изменило вмешательство жабы,Которая часто гостила в болоте,Являясь кому-то двоюродной тётей.Поживши повсюду и лиха хлебнувши,Она молодёжи проквакала ушиО том, что за годы скитаний успелаУвидеть, узнать и едва уцелела,
Когда пребывала на службе в науке.Лягушки, как Богу, молились старухе.И нравилось ей поклонение это:Судила, рядила, давала советы.Когда прилетели незваные гости,Премудрая жаба раздулась от злости,И чтобы поставить в сомнениях точку,Она забралась на высокую кочку,Проквакала: «Хватит толочь воду в ступе,Мы уткам болото своё не уступим.Здесь наша икра, головастиков стаи,Мы верность храним, за моря не летаем,А этим — без разницы, где поселиться,Явились, раскрякались — важные птицы,Да хоть бы и цапли — важнее видали.Меня электричеством люди пытали,Лекарством травили, со скальпелем лезли…А я всё живу! И пугать бесполезно!И вам глупых уток бояться не надо.Не будет им здесь, на болоте, пощады!Я знаю, что нету числа их порокам.Их грязные тайны открою сорокам».
Позвали сорок, угостили, и скороБолота и реки, леса и озёраДо дна содрогнулись, настолько был жутокСорочий рассказ о «невинности» уток.
Позоря высокое звание птицы,Они заселили людские больницыИ в каждой палате, под каждою койкойРасселись, чужих не стесняясь нисколько.В них гадят бессовестно круглые сутки,Им в души плюют, но больничные уткиПривыкли, смирились и, вместо протеста,Молчат, зацепившись за тёплое место.Посуда для сбора людского помёта.Забыв, что они рождены для полёта,Сидят, догнивают, мочою пропахши.Со званием птицы и духом — параши.
Ещё существуют газетные утки.Оторвы циничней любой проститутки,Порхают, крикливы и бесцеремонны,Поправши людские и птичьи законы.Порочны насквозь и до пёрышка лживы,Способные ради малейшей наживыИспачкать дерьмом, опозорить публичноВрага или друга — почти безразлично —Кого, за какие грехи погубили.Им лишь бы платили, платили, платили…И, плюс ко всему — получить наслажденье,Следя за чужим неуклюжим паденьем.
Редчайшие стервы, но хуже — иные —Нет уток опаснее, чем подсадные.Такие — наивны на вид и невинны,Их чёрной души с расстоянья не видно,Старательно спрятав своё вероломство,Они ненавязчиво манят в знакомство.Влюблённые селезни рвутся навстречу,А их вместо ласки встречают картечьюСтрелки. Вот такие кровавые шуткиСебе позволяют коварные утки.
Сороки летали, сороки трещали,Ещё кое-что рассказать обещалиТупым тугодумам, коль этого мало.Но всем и такого с избытком хватало.
«Они опорочили чистое небо», —Хрипели орлы, задыхаясь от гнева.«Да как они к нам приземлиться посмели?» —Шипели в траве возмущённые змеи.И лисы кривились, и морщились волки:«Понятно, откуда у нас кривотолки,Интриги и склоки. Обидно, что сразуНе поняли мы, кто разносит заразу».А челядь лесная и прочая мелочь,Которая вечно и пискнуть не смела,Попряталась в норы, от страха дрожалаИль в панику кинулась, как от пожара.И случаи были, иных насекомыхНеделю родня выводила из комы.
Само по себе появилось решенье: —Немедленно уток с болота в три шеи.
Нагрянули скопом, нешуточной тучей.Пускай улетают — чем дальше, тем лучше.
И уткам настала пора удивляться,Узнав, почему их соседи бранятся.Пытались от мнимой родни откреститься,Внушить, что больничные утки — не птицы.Газетные — тоже. А те, подсадные,—Они вообще муляжи надувные.
И вся их вина — что какая-то жаба,Капризная, вздорная, страшная баба,Себя возомнивши болотной царицей,Не может с обидой на жизнь примириться.
Но лучше бы утки об этом молчали.На них зарычали, на них закричали,Захлопали крыльями в бешеном раже —Стихийной толпе ничего не докажешь.Она не захочет дослушать ответы.Особенно если уже подогретыОбиды и страхи у старых и юных,Искусно затронуты слабые струны.
И проклятой стае, покуда не поздно,Пришлось оставлять недовитые гнёзда.
Владимир Любицкий
