Шеррилин Кеньон
Пари
(Из цикла «Повелители Авалона»)
«Прошло холодное долгое тысячелетие…»
Томас дописал фразу и задумался. Может быть, чуть меньше? Он бросил взгляд на календарь своего карманного компьютера, принесенного из тех времен, что называются XXI веком, нахмурился и тихо присвистнул.
В самом деле чуть меньше, хотя в здешних краях время не имеет значения. Но сам Томас так не считает, поэтому выбрал именно это слово, звучащее куда более сильно, чем «несколько веков». Впечатление — самое главное. Истина тоже важна, но не настолько, чтобы долго удерживать внимание публики. Новости быстро устаревают, а вот легенды… Легенды — это настоящее сокровище. По крайней мере, для обычных людей. А его самого не интересует ни богатство, ни многое другое.
Однако не стоит отвлекаться. Тысячелетие или чуть меньше, но много воды утекло с тех пор, как он потерял свободу.
«Тот, кто заключает сделку с дьяволом, будет расплачиваться целую вечность», — говаривала его бедная старая матушка. Почему Томас не прислушивался к ее словам? В этом беда всех разговоров: останавливаясь, чтобы перевести дыхание, люди больше заняты обдумыванием своей следующей фразы, чем значением слов собеседника. А Томас, безусловно, был глупым и самонадеянным юнцом. «Что понимает в жизни старуха?» — рассуждал он.
Его звали Томасом Мэлори, сэром Томасом Мэлори. Это самое главное — не забыть, обращаясь к нему, добавлять слово «сэр». Когда-то он считал себя важной персоной. Человеком с репутацией и блестящими перспективами. Человеком со «съехавшей крышей». Тому нравилось это выражение, подхваченное Персивалем в другом столетии. Нравился своеобразный оттенок этих слов… Но вернемся к его теперешним мыслям.
Его жизнь протекала легко и беззаботно. Он происходил из знатного, состоятельного рода, из хорошей семьи. Посмотрите внимательно на слово nice, что значит «хороший», «милый», «славный». В нем четыре буквы, и это очень важно. Так называют приличных, приятных и обходительных людей. Скучных людей.
Подобно многим уважающим себя юношам знатного рода, Томас старался сбежать от этой скуки как можно дальше. Быть приличным для него означало быть слабым (weak — еще одно слово из четырех букв). Тварью дрожащей, дураком — fool (обратите внимание, что название любой низости, как правило, состоит из четырех букв, даже само слово «низость» — vile). Но Томас был кем угодно, только не дураком. Или, по крайней мере, он так думал. До того дня, пока не встретил Ее (заметьте, что слово «боль» по-французски — la douleur — женского рода). И в этом есть определенный смысл. Вовсе не деньги, а женщины — корень всех бед (в слове «женщина» — woman — пять букв, а не четыре, как в слове «девушка» — girl, но это не более чем типичная для их породы уловка, необходимая, чтобы скрыть от нас, глупых мужчин, свою порочность и коварство).
Но вернемся к нашей истории. Томас пребывал в полном довольстве собой и своей жизнью вплоть до того рокового дня, когда появилась Она. Словно райское видение, она шла по улице в голубой, цвета неба, накидке. А может быть, и не голубой, а зеленой. Черт возьми, из глубины веков все выглядит таким нечетким и размытым! Хотя цвет одежды здесь не играет особой роли, так как в своих мечтах он всегда видел ее обнаженной.
Томас получил важный урок — никогда не раздевай мысленно женщину, способную прочитать твои мысли. Если только ты не мазохист. Мазохистом Том себя не считал. Хотя, принимая во внимание его дальнейшие злоключения, возможно, он ошибался. Лишь истинный мазохист мог так рвануть через улицу, чтобы встретиться с Мерлин и влюбиться.
Томас на мгновение оторвался от рукописи.
«А теперь, мой внимательный читатель, прежде чем ты худо подумаешь обо мне, позволь объясниться. Дело в том, что Мерлин — вовсе не имя. В древней Британии это был особый титул, и его носили как мужчины, так и женщины. В том числе и моя Мерлин — прекрасный светловолосый ангел, как позже выяснилось — отнюдь не всепрощающий. Ни одно исчадие ада не может сравниться с разгневанной женщиной.
Как это выяснилось? Смотри первый абзац, в котором я говорил о тысячелетнем заключении… или чуть меньше, но „несколько веков“ звучит не так впечатляюще, как „тысячелетие“».
Томасу стало легче, когда он написал эти слова. Хотя и ненамного. Как может человек испытать облегчение, оставаясь все в той же глубокой заднице?
«Это все равно что пить пиво с приятелями, которые тебе до смерти надоели». Хотя в нашем случае речь идет о чем-то большем, нежели бочонок эля. Однако мы опять забежали вперед.
Томас со вздохом обмакнул перо в чернильницу и вернулся к рукописи. Поначалу, взявшись за перо и пергамент, он имел несколько иные намерения, но позже решил построить свою исповедь в строго хронологическом порядке. В конце концов, он имеет право на собственную версию событий. Или даже на единственно правдивое их изложение. Остальные могут лишь догадываться, а он точно знает, как все было на самом деле. Но это знание не дарует ему свободу. Только Мерлин может освободить его, но это уже совсем другая история.
Бедствия начались с того, что несчастный юноша потерял голову, увидев на другой стороне улицы свою Афродиту. Она внезапно остановилась и обернулась, словно что-то потеряла.
«Меня, — подумал Том, — ты потеряла меня, а теперь я нашелся!»
Забыв обо всем на свете и мечтая услышать голос прекрасной незнакомки, пока она не скрылась из виду, он рванул через дорогу и чуть не погиб под копытами лошади — едва увернулся от мчащейся прямо на него кареты и самым позорным образом свалился в сточную канаву.
Все еще ослепленный внезапной страстью, Том попытался отжать насквозь промокшую одежду, прежде чем снова направиться к своей цели, теперь уже с большей осторожностью. Он не мог нормально дышать. Не мог ни о чем думать. Не мог смахнуть с одежды треклятую вонючую грязь. Только смотрел во все глаза на свою Калипсо, поджидающую (как ему хотелось думать), когда он подойдет и представится.
Пока Том приближался, миллионы умных мыслей и образов вспыхивали в его голове. Он намеревался поразить незнакомку своим остроумием, находчивостью и изысканными манерами (и даже больше того, если все пойдет по плану). И тут она взглянула на него. В ее пронзительных, сверкающих голубых — или, может быть, зеленых? — глазах мелькнуло любопытство.
Том глубоко вдохнул и уже открыл рот, чтобы очаровать ее своими речами, как вдруг понял, что все умные мысли предательски сбежали. В голове было до обидного пусто. Ни одного подходящего слова!
