Линда Гиллард
Увидеть звёзды
Моему отцу Чарльзу Фредерику Гилларду (1925–2005)
Всяк видит то, что ближе его сути.
Уильям БлейкЗима 2006
Глава первая
Марианна
Этот рассказ не о привидениях. Совсем нет. Но было Рождество, и мне показалось, я его увидела. Вернее, услышала. Вообще-то призрак может привидеться, а не прислышаться. Разумеется, они иногда звякают цепями и душераздирающе стонут, однако же, насколько мне известно, обычно их все-таки видят. Только мне этого не дано.
Но мне действительно кое-кто прислышался.
Женщина осторожно выбралась из такси, наклонившись, извлекла увесистую сумку и пакет. Аккуратно опустила их на край тротуара и стала нашаривать в просторной дамской сумочке кошелек.
Наконец такси тронулось, а женщина повернулась лицом к серой террасе в неброском изящном георгианском стиле, типичном для Эдинбурга. На женщине было элегантное шерстяное пальто и кокетливая бархатная шапочка, сапожки. Вытянув ногу, она осторожно нащупала носком кромку тротуара, встала. Слегка нагнувшись, подняла сумки, потом, не оглядываясь по сторонам, направилась к крыльцу. Человек с острым слухом мог бы разобрать, как она шепотом отсчитывает шаги.
Сделав три шага, она услышала шорох велосипедных шин и тут же — их шипение из-за нажатого тормоза.
Затем раздался негодующий юношеский вскрик:
— Черт! Не видите, что я еду? Слепая, что ли?!
Женщина, вздрогнув, обернулась на голос. Неуверенными жестами стала поправлять сбившуюся набок шапку, но голос ее был твердым и решительным:
— Да. Представьте себе.
Марианна
Так оно и есть, я слепая.
Секунды две я выжидаю, когда вы оправитесь от изумления.
Потом вы обычно спрашиваете, нет ли у меня собаки-поводыря, золотистого лабрадора? Или белой трости? Или уж хотя бы надела большие темные очки, как у Роя Орбисона[1] и Рэя Чарльза[2].
Разумеется, я сама виновата, брожу тут с таким видом, будто я нормальная. (Многие так говорили. Но мне-то откуда знать, какой у меня вид?)
— Я действительно слепая, а вы не имеете права гонять тут по тротуару. И к тому же у вас есть звонок и не мешало бы хоть иногда им пользоваться.
Но парень уже укатил. Она наклоняется за оброненным пакетом, чувствует под пальцами осколки разбитого стекла, слышит, как что-то капает и капает на тротуар. С бьющимся сердцем она поднимается по ступенькам крыльца и начинает лихорадочно искать в сумочке ключ. Ну и что теперь? Как они без бургундского будут готовить boeuf bourguignonne?[3] Вот ужас-то! И безе в коробочке тоже наверняка вдребезги, совсем как ее нервы. Почувствовав металлический холодок мобильника, она думает, не позвонить ли сестре, пусть докупит то, что загублено.
Вот и ключ, но он выскальзывает из ее озябших пальцев. Затаив дыхание, она прислушивается, чтобы по слабому позвякиванию определить, куда он упадет. И снова наклоняется, обшаривая руками каменные плиты, проклиная парня на велосипеде, Рождество и особенно неистово свою слепоту. На руки ей падает что-то невесомое и влажное.
Снег…
В глазах покалывало от подступивших слез, она торопливо их сморгнула и снова начала шарить у порога, сунула ладонь в горшок с кустиком, стоявший сбоку у двери, легонько его потрясла, надеясь услышать, как падает застрявший в плотных вечнозеленых листочках ключ.
Тишина.
Она уже собралась сесть на ступеньку и всласть пореветь, но услышала, как кто-то подходит к крыльцу. Остановился. На миг накатил привычный страх. Шаги были мужскими.
— Вам помочь? — Да, голос мужской, незнакомый, видимо, человек этот не из местных. — Или…
— Я уронила ключ и не могу найти. Я слепая.
Он взбегает по ступенькам, слышно, как у него в кармане позвякивает мелочь.
Проходит несколько секунд, и…
— Вот, свалился на первую ступеньку, — сказал он. — Держите.
Взяв ее озябшую руку, незнакомец положил ключ на ладонь и тихонько произнес:
— Che gelida manina…[4]
— Перчатки я тоже посеяла. Наверно, где-то выронила.
— Нет-нет, торчат из кармана.
— Правда? — Она нащупывает их. — Спасибо. И за ключ тоже.
— Не за что. Вынужден вас огорчить, ваши покупки залиты кровью.
— Это красное вино. Уронила пакет. Такой уж выдался сегодня день. — Она открыла сумочку и запихнула туда перчатки. — Любите оперу? Или вот так запросто со всеми по-итальянски?
— У меня слабость к Пуччини.
— Музыка действительно чудесная, ну а само содержание опер меня всегда раздражало. Эти его страдалицы, вечные жертвы неотразимых мужчин. В нашем двадцать первом веке они кажутся довольно нелепыми.
— Я почему-то никогда об этом не задумывался.
— Еще бы. Вы ведь мужчина.
— Такая уж мне досталась хромосома. Простите.
— Нет, это вы меня простите. — Она рассмеялась. — За грубость. Не сердитесь. Жутко перенервничала, когда выпал ключ. Разозлилась на себя, вот на вас и накинулась. Это нечестно. Ключ у меня на цепочке, я обматываю ее вокруг запястья, так наверняка не уронишь… а тут очень торопилась и забыла… Вы со Ская?
Он на миг задумался.
— Да-а… Вернее, там я вырос. А родился на Харрисе. Но родителей моих манили огни большого города. Поэтому они переехали в Портри[5].
Она снова рассмеялась.
— Так, значит, вы хорошо знаете Портри?
— Хорошо наслышана о нем. Я знала одного жителя Ская. Sgiathanach[6].
— Это люди верные. Нас всегда тянет туда вернуться.
— Правда?
— Еду туда при всякой возможности. Там великолепно. Для тех, кто равнодушен к развлекансам.
— Но вашим родителям там не понравилось?
— Ну почему же? Им посчастливилось умереть в собственных постелях. — Она почувствовала, что он улыбается. — Не вынесли культурного шока.
— Не всем выпадает такая легкая смерть.
— Это точно. Многим везет гораздо меньше.
— Спасибо вам. Выручили.
— Да не за что. Справитесь с осколками?
— Конечно. Справится моя сестра, только сначала отчитает меня за самонадеянность. Я просто оставлю пакет тут, у двери. Все равно продукты придется выбрасывать.
— Ясно. Вы уверены, что я больше ничем не смогу помочь?
— Спасибо. Теперь все будет хорошо.
Она слушает, как он спускается по лестнице: его шаги удаляются. И уже с некоторого расстояния донеслось:
