child_sf Сергей Александрович Абрамов Рыжий, красный и человек опасный
Это фантастика. Но абсолютно ненаучная. Не ищите в этих повестях космических путешествий или встреч с пришельцами. Они — о Фантастике, которая сопровождает каждого из нас всю жизнь, живет рядом, но открывается только тем, кто ее достоин. Во-первых, детям. А во-вторых, тем взрослым, которые сумели сохранить в себе детство. А уж тогда с нами такое происходит — ну, просто фантастика!
ru jurgennt FB Editor v2.0 MMVII OCR & SpellCheck: Zmiy 899b502c-e67a-102a-94d5-07de47c81719 1.1
v.1.0 — создание fb2-документа — ©Jurgen, ноябрь 2007 г.
1.1 — «чистка», заменена обложка, добавлена аннотация (А. Н.)
«Стена». Повести Детская литература 1990 Художник Г. Мазурин
Сергей Абрамов
Рыжий, Красный и человек опасный
Сказка-быль
Глава первая
КЕША И ГЕША
Эта престранная, почти невозможная история началась в субботу, в жаркую июньскую субботу, в первый выходной первого летнего месяца, в первую субботу долгих школьных каникул. Дети в этот день не пошли в школу, а родители — на работу. В этот день не звонили будильники, нахально врываясь в утренние сны. В этот день не стаскивал никто ни с кого одеяла, не совал в руки портфель с учебниками, тетрадями, рогатками и трубочками для стрельбы жёваной бумагой, не гнал на занятия. В этот день ожидались походы в зоопарк, в парк культуры и отдыха, бешеная гонка на виражах «американской горы» и гора мороженого, лучшего в мире мороженого за семь копеек в бумажном стаканчике.
Короче говоря, это был день всеобщего отдыха, и провести его следовало с толком и со вкусом. Иннокентий Сергеевич Лавров знал это совершенно точно, и план субботнего дня был у него продуман досконально — может быть, не считая мелочей, но ведь все мелочи-то не учесть, а серьёзные этапные мероприятия утверждены ещё вчера с Геннадием Николаевичем Седых, с коим мероприятия эти и надлежало претворить в жизнь.
Иннокентий Сергеевич давно проснулся, но ещё лежал под одеялом, делал вид, что спит, ловил последние минуты уединения, когда можно подумать о своём, о наиважнейшем, подумать не торопясь, не урывками — между завтраком и, к примеру, выносом мусорного ведра, — а спокойно.
Но — ах какая досада! — не долго продолжалось спокойствие. В комнату вошла мама и сказала уверенно и властно:
— Кешка, вставай и не валяй дурака! Я же вижу, ты притворяешься…
Конечно, если бы Иннокентию было лет эдак двадцать пять, он вполне мог бы возмутиться насилием над личностью, заявить протест, не послушаться, наконец. Но моральная и экономическая зависимость от родителей не оставляла ему права на протесты и возмущения. Нет, конечно же, он вовсе не смирился, протестовал, бывало, и протестует, даже на бунты решался. Но бунты подавлялись, а последующие экономические и моральные санкции были достаточно неприятны.
Помнится, как-то собрались они с Геннадием в поход, а мать возьми да и скажи:
— Какой ещё поход, когда у тебя гланды!
Интересное кино: гланды у всех, а в поход не идти ему!
Ну, бунт, конечно, восстание, лозунги, требования всякие, а родителям это всё как комар укусил. Более того, отец заявляет грустным голосом:
— А я ещё хотел тебя с собой на рыбалку завтра взять…
Иннокентий заинтересовался, приостановил бунт, спросил у отца:
— А куда?
— Какая теперь тебе разница? — ответил тот. — Ну, на Истринское водохранилище. У дяди Вити там моторка стоит.
— Это здорово, — прозондировал почву Иннокентий, так осторожненько прозондировал.
— Конечно, здорово, — согласился отец, — только теперь для тебя рыбалочка плакала: будешь сидеть дома в наказание за скверный характер и непослушание.
А сам тогда на рыбалку поехал и, заметьте, ничего не привёз, даже окунька дохленького. А насчёт логики — полная слабость. Судите сами: в поход — гланды мешают, а на рыбалку с гландами — милое дело. Иннокентий указал ему на несоответствие, так мать вступилась.
— Сравнил, — говорит, — тоже! Там бы отец за тобой смотрел…
А самой-то и невдомёк, что в тринадцать лет человек может сам за собой посмотреть. Сейчас дети взрослеют значительно быстрее, чем в старые времена. Явление известное, но родители, признавая акселерацию в мировом, так сказать, масштабе, почему-то не замечают её в стенах собственной квартиры. Это, к сожалению, всюду так, не только у Иннокентия. Они с Геннадием обсуждали эту проблему не раз и пришли к выводу, что спорить с родителями бессмысленно: их не убедить. Надо признавать за ними право сильного, вырабатывать тактику и теорию для сотрудничества, прощая им неизбежное желание руководить. Тем более что опыт у родителей немалый. Отец Иннокентия — журналист, пишет о проблемах науки и, когда не воспитывает сына, рассказывает ему такое, что дух захватывает: о телекинезе, к примеру, или о пульсирующих галактиках. А мать — врач. И гланды — её специальность. Так что тогда, с рыбалкой, и спорить-то бессмысленно было.
Геннадию легче: у него только бабушка, а родители в Японии. Они у него дипломаты и приезжают домой раз в году, в отпуск. И тогда им некогда сына воспитывать: они его долго не видели, соскучились, а желание воспитывать приходит благодаря каждодневному общению. Вот у бабушки Геннадия это желание никогда не исчезает. Она прямо-таки живёт одним этим желанием…
Мама подняла жалюзи на окне, и в комнату ворвался как раз этот самый июньский день, жаркий субботний день, и солнце мгновенно высветило паркет, пустив по нему золотую реку, по которой поплыли две лодки, два курильских кунгаса, полные синей рыбой горбушей.
Мама взяла лодки и кинула их к кровати:
— Тебе сколько раз говорить, чтобы ты не разбрасывал по комнате вещи? Быстро умывайся — и завтракать! Отец ждёт.
Иннокентий вздохнул тяжело, сунул ноги в тапочки, которые, конечно, уже не были никакими лодками, пошлёпал в ванную. Плохо, что завтрак уже готов: надо было встать пораньше и проверить собственную меткость. Если пустить воду из крана, а потом зажать отверстие пальцем, то сквозь маленькую щёлку вырывается восхитительная сильная струя. Её можно направить в любую сторону, и однажды Иннокентию удалось наполнить водой мыльницу на стене. А до неё от крана добрых два метра! Правда, тогда же он устроил в ванной комнате небольшой потоп — и ему попало, но это уже издержки производства.
Эксперимент повторить было некогда, да и нельзя: мама сзади с полотенцем стояла, торопила — скорей-скорей! — будто от того, как быстро Иннокентий умоется и почистит зубы, зависела работа отца. А она совершенно не зависела ни от чего, она и не предполагалась сегодня. Это Иннокентий знал абсолютно точно, он имел с отцом накануне вечером встречу на высшем уровне, и две стороны пришли к единодушному мнению о необходимости присутствия отца на показательном запуске опытной модели самолёта КГ-1, который состоится именно сегодня, в субботу, часов эдак в двенадцать. А почему не раньше? А потому что следовало кое-что доделать, докрасить там, довинтить — как раз с десяти до двенадцати. Конструкторы рассчитывали успеть всё сделать за два часа. «К» — это был Кеша, Иннокентий Сергеевич. «Г» — Геша, Геннадий Николаевич. А цифра означала, что до сих пор Кеша и Геша авиамоделизмом не занимались.
Вообще их так все и называли: Кеша и Геша. Иногда даже соединяли их имена. Кто, допустим, ужа в школу принёс? Ответ: КЕШАИГЕША. Такое странное, почти марсианское имя: КЕШАИГЕША. Когда человеку тринадцать лет — уже тринадцать! — и он перешёл в седьмой класс — уже в седьмой! — он прекрасно понимает толк в разных там марсианских именах. Но он совсем не против, когда его величают по имени-отчеству. Это солидно. Это обязывает. Это, наконец, приятно волнует самолюбие.
Плохо то, что, кроме Кешиного отца, никто их по имени-отчеству не называет. А тот называет. Вежливо и с достоинством. Вот как сейчас.
— Иннокентий Сергеевич, не разделите ли нашу трапезу?
Тут и отвечать надо соответственно: «Отчего же не разделить? Премного благодарен».
И даже надоевший творог кажется гениальным творением кулинарии: всё зависит от того, как к нему подойти.
— Состоится ли запуск КГ-1, интересуюсь с почтением? — Это отец из-за «Советского спорта» выглянул.
— Всенепременно. — Кеша поднатуживается и вспоминает ещё одно «великосветское» выражение: «наипрекраснейшим манером».
