Сергей Терентьевич Семенов
У пропасти
I.
В осенний пасмурный день одним из переулков Москвы, выходящим на Садовую, шли пожилая, невысокого роста деревенская баба, в черном платке и сером понитке, и миловидная девочка лет 15-ти. Они шли медленно, то и дело оглядываясь по сторонам, желая кого-нибудь спросить о том, где находится нужный им дом, но как на грех навстречу не попадалось ни души. Пройдя уже большую половину переулка, они остановились, нерешительно топчась на месте, когда из мелочной лавочки, находившейся на другой стороне, вышел хозяин в длиннополом сюртуке и белом фартуке и, увидев оглядывающуюся кругом деревенщину, окликнул ее:
– - Эй, вы, кого там смотрите?
Баба повернулась к лавочнику и, отступив от забора на край тротуара, как-то несмело проговорила:
– - Дом Брюхова нам нужно; в этом переулке он, сказали…
– - Вон ворота-то, -- кивнул лавочник на соседний дом, -- он самый и будет. А в доме-то кто вам родня?
– - В доме-то?.. человек один… горничная… Дарьей Павловой звать… -- попрежнему несмело заявила баба.
– - Человек! -- насмешливо проговорил лавочник. -- Какой же это человек, когда его Дарьей Павловой зовут! Вон ступайте, за звонок-то дерните, дворник выйдет и проведет вас.
Баба и девочка подошли к указанным воротам и недоумевающе взглянули на забор, отыскивая глазами звонок.
– - Вон ручка-то торчит, черненькая-то, -- наставлял лавочник: -- берись за нее да и дергай.
Баба несмело подошла к ручке звонка и робея протянулась за ней.
– - Берись смелей, не укусит, -- поощрял ее лавочник.
Баба дернула за ручку, и вслед за этим где-то на дворе слабо звякнул колокольчик. Немного спустя послышались шаги, отворилась калитка, и перед бабой предстал немолодой коренастый дворник, который с удивлением и любопытством смерил их с головы до ног пристальным взглядом.
– - Вам кого? -- спросил он, нахмурив брови и видимо намереваясь держать себя как можно строже с этим бабьем.
– - Дарью Павлову бы нам, -- немного струсив, проговорила баба. -- Горничная такая тут живет…
– - Вы кто же ей будете? -- не изменяя тона, полюбопытствовал дворник.
– - Мы из деревни. Я-то никто, а это вот дочка ее… -- указала баба на девочку.
– - Дарьина дочка? -- удивился дворник. -- Ишь какая уж! К матери погостить, что ли, приехала? -- более миролюбиво спросил дворник.
– - Совсем жить сюда привезла, -- проговорила баба: -- к месту мать хочет приделить.
– - Ага… хорошее дело… Ну, пойдемте, я вас провожу.
И он повернулся в калитке и пошел во двор; баба и девочка последовали за ним.
– - Дочка! Вот тебе раз! -- вслух рассуждал дворник. -- В пачпорте девицей значится, а у ней уж дочь невеста! Ну, дела!
Войдя во двор, дворник загнул за угол дома и повел приезжих в задний угол двора, где виднелось деревянное крыльцо.
– - Аграфене Дмитриевне! с веселым днем! -- приветствовал дворник, входя в жарко натопленную кухню, высокую пожилую кухарку, хлопотавшую у топившейся плиты. -- А где же Даша?
– - Наверху, на стол готовит, -- резким гнусливым голосом ответила кухарка. -- А ты что это, аль к ней кого привел?
– - К ней, гостей из деревни, -- улыбаясь, сказал дворник.
– - Это уж не дочка ли ее? -- спросила кухарка, показывая на девочку.
– - Дочка, родимая, дочка, -- с поклоном ответила баба и вопросительно уставилась на кухарку.
– - А-а!.. -- протянула кухарка. -- Ну, она давно вас ждала; проходите вот сюда, садитесь на сундук-то.
– - Ну, счастливо оставаться, -- молвил дворник, надевая картуз и выходя из кухни.
Кухарка сняла с кипевшего супа накипь, стряхнула ее в лоханку и, обратившись к бабе, спросила:
– - Вы, что ж, прямо с поезда?
– - С поезда, родимая, с поезда.
– - Первый раз в Москве-то?
– - Я-то не впервой, к мужу ездила смолоду, а она-то впервой…
– - Не поплутали по Москве-то?
– - Нет, скоро дошли, дорога-то почти прямая.
– - На каком вокзале слезали-то?
– - На рязанском, матушка, на рязанском.
– - Та-ак!.. -- протянула кухарка и занялась опять чем-то на плите. На лестнице послышались легкие, быстрые шаги.
– - Ну, вот и она идет, -- не отводя глаз от кастрюли, проговорила кухарка.
Баба и девочка встрепенулись. В кухню действительно входила невысокая, худощавая, с бледным лицом и редкими белокурыми волосами горничная. Она была одета в темное ситцевое платье и чистый белый передник. Войдя в кухню и увидев деревенских, она на мгновение остановилась, с удивлением глядя на них, потом вдруг по измученному лицу ее промелькнула радостная улыбка; она со всех ног бросилась к ним и начала целоваться прежде с бабой, а потом с девочкой.
– - Кидиновна! Поличка, голубушка! приехали! Ах ты, мое золото!
Глаза ее блестели, руки тряслись, слабый голос дрожал от волнения.
– - Собрались-таки… Голубушка моя, да какая ты большая-то стала! -- радовалась горничная на дочь. -- Да раздевайтесь, чего же вы так сидите-то! Груша, голубушка, -- обратилась горничная к кухарке, -- давай скорей обед господам, да поставь тут самоварчик. Нонче самого-то нет, живо отобедают, я и сойду тогда. Ах ты, моя золотая!
Девочка раскраснелась и повеселела. Горничная торопливо расспрашивала, как они доехали, все ли благополучно в деревне; забрала миску с супом и, быстро отнеся ее вверх, сейчас же опять вернулась в кухню.
– - А я ждала-ждала вас, -- продолжала горничная сыпать словами, -- и вчера и третьегодня; думаю, вот приедут, вот приедут… Хотела было еще письмо посылать.
– - Все неуправка: то хлеб домолачивали, то лен стлали, насилу развязались; и то картошки еще не вырыты остались. Мирон там дорывает, -- сказала Кидиновна.
– - А хлеб-то нонче хорош у вас уродился?
– - Хорош, нечего Бога гневить.
В кухне раздался звонок, звавший горничную кверху. Она быстро вскочила и схватила огромное блюдо с котлетами.
– - Ты ступай уж, побудь там, отправь обед-то, после наговоришься, -- заметила ей кухарка.
– - Сейчас, сейчас!.. -- торопливо ответила горничная и бегом побежала вверх.
II.
Час спустя, за широким кухонным столом разместились горничная, кухарка и новоприбывшие -- Кидиновна с Полей. На столе перед ними шумел самовар, стояла бутылка с вишневкой, белые хлебы, жареная говядина и сухари. Вишневка в бутылке быстро уменьшалась и производила свое действие на женщин; это было заметно по обильно выступившей краске на их лицах. Все были возбуждены, без-умолку говорили, только Поля молчала; она потягивала чаек, жевала белый хлеб и внимательно озиралась кругом, присматриваясь к новой для нее обстановке.
– - Вот и в Москву моя питомка приехала, на хорошие харчи, -- любовно глядя на Полю, слегка вздыхая, сказала Кидиновна.
– - Пора уж, 15 лет на материной шее сидит, время самой себе хлеб добывать, -- проговорила Дарья Павловна.
– - Трудно ей это будет-то, молода еще она, нигде ничего не видала, -- вздохнув, сказала Кидиновна.
– - Будет привыкать, что ж делать, и в деревне-то не слаще. Я сама в деревне-то родилась и выросла; у кого хорошо, то хорошо, а то тоже не дай Бог: и работно, и заботно, и просвета никакого не видишь.
– - Ну и в Москве тоже нашей сестре кому повезет, то повезет, -- сказала Аграфена, -- а то весь век, как лошадь, проломаешь, а без толку, надо говорить дело.
– - Конечно, про это что говорить, -- согласилась Дарья Павловна. -- Мне и в Москве вот не повезло; в деревне было плохо -- бедность да сиротство, пришла в Москву, ан и здесь сладкого нет, все в страхе да в работе…
– - А коли так, зачем же ты дочку-то сюда вытребовала? -- спросила Кидиновна. -- Держала бы да держала пока у нас, а там что Бог даст.
– - Ах, голубушка, ты думаешь, я от радости это делаю! -- горячо проговорила Даша. -- Тоже не от радости. Я знаю, как ее теперь в деревне-то держать. Она скоро невеста будет, в хорошее место отдать, ей наряд нужен, а где я что возьму? Я и то весь век на нее положила, весь век жила, ничего не выжила; люди и денег и добра всякого по сундуку наживают, а у меня есть во что перемениться и только… Хорошо это, как Бог грехам терпит да здоровья дает, а как здоровья-то не будет? А этого теперь только и жди… Я уж теперь немолоденькая: что дальше, то труднее становится. Смолоду-то бывало весь день бегаешь и устали не знаешь, а теперь вот как задашь концов тридцать снизу вверх да сверху-то вниз, в поджилках-то и задергает. Придет вечер, а ноги в коленках-то уж не гнутся, и руки ноют. Иной раз утром-то встанешь, не скоро раскачаешься. Мне даром что сорока лет нет, а уж погоду чую: вон сегодня дождь, я еще в окно-то его не видала, а как встала, так и догадалась.
И, оглянувшись на всех и заметив, какое тягостное впечатление она произвела своим рассказом, Даша встрепенулась, взялась вдруг за посудину с вишневкой и проговорила с деланною улыбкой:
– - Ну-ка, давайте очищать посудину-то, а то кто войдет -- еще, пожалуй, пьяницами сочтут.
