Рыбас Святослав Юрьевич
Наш начальник далеко пойдет
Святослав Юрьевич Рыбас
Наш начальник далеко пойдет
Его не ждали. Начальник шахты хотел назначить своего человека, но из треста надавили, поставили другого.
Табунщиков был высокий человек, тридцати лет от роду; он смеялся заразительным смехом, как могут смеяться только храбрые или ограниченные люди; он нравился с первого взгляда.
Участок ремонтно-восстановительных работ принял нового начальника сразу, хотя крепильщики никогда не отличались покладистым характером. Табунщиков их взял той особой властностью здоровых, крепких людей, которая сама по себе выделяла его среди инженеров остальных участков.
Ремонтно-восстановительный не выполнял план.
После планерок у начальника шахты Дергаусова, где гремела тяжелая критика, Табунщиков оставался перед крепильщиками спокойным и добродушным.
- Меня там Дергаусов немного покритиковал, - сказал он однажды. - Дал две недели сроку. Как думаете? Реально?
Дело для всех было ясное. Во многих выработках деревянные крепления или подгнили, или поддались горному давлению земной толщи, или их даже сломало. Чтобы за две недели восстановить выработки, срыть вспучившуюся почву и поднять осевшую кровлю, нужно было иметь под рукой два участка, а не один. Но Дергаусов, когда давал невыполнимое задание, по-видимому, на что-то надеялся. Начальник шахты был в пожилых летах. Его прозвали "волкодавом угольной промышленности"; на одном совещании он сказал с трибуны: "Таких, как я, скоро совсем не станет. Вымрем. Но пока живы старые волкодавы, за план не беспокойтесь - выжмем там, где никто не выжмет".
Поэтому Табунщиков молчал: здесь всем обстановка была известна.
Он сидел, развалявшись, за своим столом, и его бело-розовое, чуть налитое молодым жарком лицо так добродушно и безмятежно улыбалось, что крепильщик Галкин закричал:
- Не тяни резину!
- Значит, что я думаю? - сказал Табунщиков компанейским тоном, словно продолжал начатый разговор. - Нереально? Вот четырех недель нам хватит.
На Галкина прикрикнули, даже толкнули в плечо, правда, несильно и необидно. Он и замолчал, но затаил против Табунщикова свое особое чувство.
Галкин был сухой, почти тощий, с умными колючими глазами мужик. Он был смел в речах и в подземной работе; временами на него находила странная воинственность, а чего он желал в те минуты, никто не знал. У него была жена и взрослая дочь. Весной сажал под балконом цветы "золотой шар", или, по-иному, рудбеккии.
Кончался май, возле здания шахтоуправления цвели акации. Когда ветер относил в сторону серный дым тлеющей в терриконе породы, то можно было уловить в теплом воздухе сладковатый запах. В шахте тоже чувствовалось близкое лето: подземные воды спадали и меньше досаждали крепильщикам, проходчикам, забойщикам и другим людям.
Ремонтно-восстановительный поправлял свои дела. Табунщиков по схеме шахтных выработок видел, куда продвинулись его рабочие, - схема лежала перед ним на столе, как карта у молодого генерала. Он был доволен собой: устоял против Дергаусова. Люди это поняли. Пока еще Табунщиков не сделал просчета, которого от него, по-видимому, ждал начальник шахты. Но Табунщиков чувствовал, что над ним как бы нависает тень Дергаусова и безжалостные старческие глаза следят за ним...
Крепильщики угадывали все происходящее довольно верно, хотя не могли знать, что говорится на планерках Дергаусова. Они, кажется, просто сравнивали то, что было у них перед глазами, - внешности начальников. Как бы наивно ни выходило это сравнение, начальник шахты казался чуть ли не мизантропом, а начальник участка привлекал симпатии...
Но было несколько человек, невзлюбивших Табунщикова. Среди них выделялся Галкин. Он то подшутит, то хмыкнет, то с подковыркой переспросит Табунщикова во время наряда и, не слушая ответа, сидит с насмешливой игрой мускулов на лице.
- Как я думаю, Юрий Васильевич? - спрашивал Галкин. - На свете есть три худа. Первое худо - худой начальник, а второе худо - худая жена, а третье худо - худой разум. Я думаю, от худого начальника уйдешь, от жены тоже можно, а от худого разума не уйдешь - все с тобой.
Табунщиков, однако, до поры не очень замечал Галкина. Считал, что тот играет на участке роль шута. Да и часто на Галкина прикрикивали сами же крепильщики.
...Галкин работал в паре с Юрасовым. Однажды, выбив сломанную арку крепления, оба услышали ясный жуткий шорох - так шуршала, потрескивала и осыпалась струйками земля. Они отпрянули. Перед ними упало несколько тонн земной породы. Пыльный ветер запорошил Галкину глаза. Он моргал, отплевывался и слышал где-то рядом мат Юрасова.
- Живой! - сказал Галкин. - Радуйся.
Он заглянул в черный купол обрушения, посветил лампой. Юрасов длинной сильной рукой взял Галкина сзади за спецовку и оттянул от опасного места. Потом он снял каску, отряхнулся; лицо его было черным, а лоб белым. По закиданным землей рельсам Юрасов подогнал вагонетку.
- Давай, - сказал он. - Тут на день добра, а у нас конец смены на носу.
Юрасов был бригадиром; до этого дня он прожил двадцать четыре года и пока еще не задумывался, сколько времени у него впереди.
Галкин взял лопату. Его руки немного дрожали, точно он недавно поднимал тяжесть.
- Напугался? - спросил Юрасов.
- Радуюсь, - пробормотал Галкин.
- Ничего. Авось до конца успеем расчистить. - Бригадир, наверное, понял его слова как-то по-своему.
Они нагрузили две вагонетки. Их лица посветлели и были словно окроплены водой.
Юрасов пошел к телефону звонить Табунщикову, так как смена кончилась.
- Скажи, пусть отгул дает, а мы за сегодня управимся! - крикнул вслед Галкин.
В нарядной вместо Табунщикова был его заместитель Торопец, но с ним Юрасову разговаривать было неинтересно. Табунщиков спросил бы про настроение, посмеялся бы своим заразительным смехом, но отгул скорее всего не разрешил бы. Сверхурочные и отгулы почему-то не очень ему нравились.
Торопец не произнес ни одного лишнего слова, выслушал Юрасова и разрешил на завтра отгул.
Бригадир повесил на крюк тяжелую телефонную трубку. По основному штреку шла быстрая струя свежего воздуха, Юрасов спиной почувствовал холод своей влажной сорочки. Он оглянулся. Промежуточный штрек, освещенный редкими фонарями, просматривался до поворота. Работать расхотелось - то ли скучный Торопец отбил охоту, то ли наваливалась усталость. Юрасов побрел назад.
Галкин, кажется, не останавливался, земляная гора стала меньше.
- Передохни! - сказал Юрасов. - Я тоже не работаю, зачем тебе больше меня надрываться?
- Ничего. Ты молодой... Что там барин?
- А его нету. Торопец дает отгул, если сегодня кончим. - Юрасов взял лопату и тоже принялся за дело.
- А зачем тебе отгул? - спросил через минуту Галкин.
- Как зачем? - усмехнулся бригадир. - Чудное спрашиваешь! Тебе-то нужен?
- Вроде нет.
- Тогда зачем вкалываешь?
- Хочется ее срыть, - показал Галкин на горку. - Азарт нашел. Ну, сам понимаешь.
- Ага, - проговорил Юрасов.
...На-гора они выехали затемно, сдали в ламповую лампы и самоспасатели, вымылись в бане, переоделись и разошлись по домам. После черной темноты и неверного света подземелья медное солнце и голубовато-фиолетовое небо как будто что-то обещали, волновали душу, как всегда волнует поздний выезд на землю.
По дороге Галкин выпил стакан вина, и ему захотелось с кем-нибудь поговорить. Но в сутолоке магазинчика никому не было до него дела.
Отгул за Галкиным остался, он его не торопился брать. Юрасов же отдыхал на следующий день. А Галкин снова подшучивал над новым начальником.
На участке вскоре дела совсем поправились, а Табунщиков впервые услыхал от Дергаусова:
- Что, молодой человек, небось все ждешь нагоняя? Сегодня не будет.
Такова была похвала "волкодава". Дергаусов улыбался, от уголков его глаз к подбородку протянулись глубокие морщины. Морщины с самого начала казались застывшими, хотя возникли секунду назад. Табунщиков улыбнулся в ответ своей славной добродушной улыбкой, и все начальники участков и другие руководители, которые были на планерке, порадовались за него, - наконец-то в отношениях между ним и Дергаусовым начиналась какая-то другая пора.
- Я слышал, тебя крепильщики не больно жалуют, - вдруг с легким осуждением вымолвил начальник шахты. - Одной демократией ты только разбалуешь мужиков. Они руку должны чувствовать!
Должно быть, он ощутил общую симпатию к Табунщикову, и ему не хотелось, чтобы здесь подумали, будто Дергаусов слабеет и становится мягче. В последний миг сразу же за похвалой он пожелал показать, что ему в Табунщикове не нравится... Правда, секретов своих Дергаусов этим не открывал.
- Учту замечание, - ответил Табунщиков спокойно, хотя и был удивлен осведомленностью "волкодава". Злости на Галкина он не испытывал.
