Евграф Дулуман
Бог, Религия, Священники, Верующие и Атеисты
1. Здравствуйте! Это я — Евграф Дулуман
Я, Дулуман Евграф Каленьевич, родился 6 января 1928 года в семье батрака. Отец был совершенно безграмотный, мать — окончила 3 класса церковно-приходской школы. Мать свободно и с увлечением читала районные и областные газеты и популярные книги на различные темы. Она понимала суть политических дискуссий того времени, особенно любила пересказывать и разъяснять односельчанам выступления И. В. Сталина. А после приобретения патефона (1938 год) приглашала в свой дом соседских жителей села на прослушивание его речи о Советской/Сталинской Конституции. В 1932-34 гг. мать принимала активное участие в компании по ликвидации безграмотности, став "учительницей" в так называемой десятихатке[1].
В 1933 году в нашем селе была открыта начальная, 4-классная школа, потом — 7-классная, и, наконец, — десятилетка. По направлениям в село приехали сначала двое, а потом около двадцати учителей с высшим образованием. В следующем году мои ближайшие уличные друзья детства, которым исполнилось 8 лет, пошли в школу. За компанию с ними пошёл и я. Директор школы согласился принять меня в школу условно, но через полгода внес в список учеников первого класса. Таким образом, я вместе со своими друзьями к началу Великой Отечественной войны окончил 7 классов Боковской Средней школы.
С первых же дней войны отец ушёл в Красную Армии и в том же 1941 году в августе месяце был смертельно ранен под Днепропетровском, а я с матерью и младшим братом 1940 года рождения остался на позже оккупированной территории.
В начале июля 1941 года в село на мотоциклах под музыку въехали немцы. Фашистских солдат с ликованием, хлебом и солью, встречала группа бывшего кулачья. Остальные боков-чане издали онемело наблюдали торжество зла. В границах бывшего сельсовета, который включал села: Бокова, Большая Бокова, Малая Бокова, Петровка, Чайковка, Ярмаковка немцы установили военную комендатуру, назначили из местных по селам старост и полицаев. На видных местах были расклеены объявления с лаконичным сообщением на немецком, русском и украинском языке: "Все обязаны точно и немедленно исполнять все приказы немецкой комендатуры. Кто будет нарушать или уклонятся от выполнения этих указаний, будет примерно наказан". Непонятным скоро было объяснено, что "примерно наказан" означает "расстрелян". На первой же неделе оккупации села один из жителей села Боково бы заподозрен в покушении на фашиста, арестован и расстрелян. Через две недели фашистские молодчики на мотоциклах волчьей стаей окружили гарман[2] нашего села. Сиятельным барином в открытой легковой машине въехал комендант с сельским старостой, за ними — полуоткрытый катафалк с известью на дне. Всех присутствовавших потребовали к себе и построили полукругом вокруг машин. Комендант по-немецки грозно зарычал, а переводчик сказал, чтобы к коменданту подошел Степан Витвицкий. Болезненно худой и высокий скирдовальщик подошел. Мощный солдатюга крепко взял жертву за руку, а комендант вынул из-под сидения легковушки плеть и начал ею хлестать свою жертву по голове, по спине, по лицу, приговаривая: "Арбайтен!", "Арбайтен!", "Арбайтен!"… "Ферфлюхтен!" "Доннер ветер!". После окончания экзекуции, солдат-верзила дернул несчастного за руку, поволок к катафалку и бросил на известь. Оказалось, что староста пожаловался коменданту на Степана Витвицкого. А поэтому строптивый работник должен быть "примерно наказан". А известь в катафалке — для соблюдения гигиены… Чтобы труп не разлагался и не мог заразить какими-то болячками других… Услышав все это, сердобольные женщины мужественно бросились и коменданту и начали говорить, что Степан — примерный труженик, что у него двое малолетних детей, что он в настоящее время приболел… Переводчик передал коменданту слова женщин, тот смилостивился и отпустил Степана, преподав напоследок надлежащие ему и слушателям словесное поучение…
В больнице разместилась комендатура. В школу была завезена семья попа — отца Алексея Козловского, бывшего до этого директором районной кривоозёрской средней школы. Через пару дней в здании клуба состоялось освящение храма с торжественным молебном о победе богоспасаемого фашистского войска и о здравии фюрера Адольфа Гитлера. Где-то в ноябре за верную службу Гитлер подарил Румынии Транснистрию (Часть территории Украины между Дунаем, Днестром и Южным Бугом). Вместо немецкой комендатуры в нашем дистрикте (сельсовете) обосновалась румынская сигуранца (полиция). Свое управление они начали из румынизации населения своих "извечных" территорий. Приказано было во всех учреждениях "ворбешты романешты" (говорить по-румынски). Румыны немецкое "примерное наказание" свели к поголовному, по любому случаю и без оного, избиению местных жителей. Били палками, тростями и кулаками, наказывали 25 ударами по пяткам ног, запретили выходить за пределы сельсовета. На границе устанавливали облавы, задержаных везли в полицию и били, били, били до потери сознания. После захода солнца все должны были сидеть дома. Поймают ночью на улице — беспощадно и себе в удовольствие бьют. Мне в то время было уже 14 лет. Я имел гармонь венского настроя и кое-как пиликал на ней. Но поскольку я был один гармонист на все село, то меня старшие компании таскали на свои вечеринки. Для спокойствия парни выставляли надзор, который доносил о появлении на горизонте румынских патрулей. Компания со всех ног вмиг разбегалась. А поскольку я был с гармонией, бежать неудобно, то меня однажды поймали. Гармонь отобрали. Били по неизвестному нам румынскому обычаю: солдат нагнул мою голову и, зажав её между своих ног, палкой прохаживался по моим мягким местам и по спине.
Все поголовно работали на бывших колхозных полях. А поскольку за работу ничего не давали, то все ночью воровали все, что попадало под руки. Румыны к нашему воровству относились снисходительно, поскольку у них на родине все и все воруют. Мы же воровство считали формой нашего приобщения к румынскому образу жизни, румынизацией.
Я весь период оккупации пас колхозный скот. Колхозов ни немцы, ни румыны не разгоняли. Сначала организованно раздали колхозных лошадей, а потом мы уже сами "прикончили" колхозное добро: растащили по кирпичику здания, по дрючечку — строения, разворовывали живность. Земля осталась как бы в государственной собственности. Так оккупантам удобнее было гнать крестьян на обработку полей, скопом забирать выращенную продукцию и вывозить в Германию. Вывоза молодёжи на работу в Румынию или Германию не было. Наоборот, из Румынии в нашу "Транснистрию" вывезли всех цыган, чтобы они не обворовывали там местных румын. Цыгане у нас жили за счёт выборочного ночного грабежа местного населения.
30 апреля 1944 года наше село было освобождено Красной армией, и на следующий же день в селе была открыта школа. Отец Алексей Козловский всей семьей переехал к нам на квартиру. Я поступил в 7 класс Боковской средней школы, в которой мне и подобным мне помогали вспомнить то, что мы за время оккупации забыли. Военнообязанных и молодёжь до 1927 года рождения включительно призвали в армию. Нас, 1928 года рождения, объявили "стрибками" (истребителями диверсантов) и выдали винтовки. Я стал командиром отряда "стрибков" В июне 1944 года меня, как и всех 1928 года рождения, имеющих семиклассное образование, призвали в армию и направили на трехмесячную военную подготовку, которая проводилась в опустевшем немецком селе Зельцы Разделянского района Одесской области. Перед началом учебного года нас отпустили по домам и посоветовали поступать в школу или училище. Я решил поступить в Одесский железнодорожный техникум. В техникуме для всех поступающих были организованы двухнедельные подготовительные курсы. Но я на вступительных экзаменах провалился. Тогда руководство техникума предложило мне дополнительную недельку подготовиться и пробовать сдать вступительные экзамены снова.
К этому времени я до невозможности затосковал по селу и степными просторами. Одесса своими сплошными улицами домов закрывала видение горизонта и тем самым слишком угнетала меня. Я вернулся в село и поступил в 8 класс Любашёвской средней школы, это в 13 километрах от моего дома. С понедельника по субботу я находился на квартире в Любашёвке и ходил в школу, а на выходные приходил домой. В школе у меня "проклюнулась", что ли, способность писать стихи, которыми заполнялась школьная стенгазета, а мои шутливые шаржи ходили по рукам учеников всех классов. Написал было даже стихотворную пьесу о победе Красной Армии и трусливом бегстве фашистов из наших земель. В райкоме партии пьесу похвалили, но ее постановку отклонили.
Хотя в моем доме жил поп, я его как-то не замечал. Да и некогда было близко знакомиться с постояльцем. Но на летних каникулах я уже проживал дома, и постепенно началось мое знакомство с попом…
