Дмитрий Глуховский
Рассказы о Родине
From Hell
— Михаил Семенович! Проснитесь! Там такое… — потряс профессора Готлиба за плечо ассистент.
Готлиб закряхтел и повернулся на другой бок. Ничего «такого» в этой бездарной и бессмысленной экспедиции быть не могло. Ничего, кроме кровожадной мошки, способной, наверное, сожрать за десять минут целую корову. Ничего, кроме комаров размером с откормленную дворнягу, ничего, кроме пота и водки. Да еще пыль, грязь и камень.
Поперся на старости лет.
— Пшел, — предложил Готлиб ассистенту.
— Михаил Семенович! — тот не сдавался. — Михаил Семенович! Бур провалился! И мы что-то нашли!
Профессор раскрыл глаза. Сквозь брезент палатки просачивались первые лучи восходящего солнца. У изголовья валялась пачка анальгина и граненый стакан. Рядом лежала общая тетрадь с его теоретическими выкладками. Когда экспедиция закончится, он сможет мелко порезать эти клетчатые листочки, заправить их подсолнечным маслом и сожрать. Зря потраченное время. Потому что если Готлиб посмеет представить свои теории в Академии наук, там научные оппоненты поместят в него эту тетрадь уже своим способом. Ректально.
— Михаил Семенович! — отчаянно протянул ассистент. — Люди всю ночь работали… Вас только в последний момент уже стали будить, когда поняли, что нашли…
— Что нашли? — наконец очнулся профессор.
— Мы не знаем!
Готлиб вскинулся, зябко обнял волосатые плечи, выдохнул.
— Ладно. Иди там… Я сейчас. Соберусь…
Неужели они нашли то, за чем ехали в эту идиотскую экспедицию? Экспедицию, из-за которой он поругался с женой. Из-за которой пошел на обострение со своим хроническим простатитом и остеохондрозом… А ведь вроде научились мирно сосуществовать за последние двадцать лет! В экспедицию, из-за которой Готлиб после мирной кабинетной работы решился снова выбраться в поле.
И зачем ему это все было?
А затем, что довольно успешный и довольно признанный доктор геолого-минералогических наук, профессор Михаил Семенович Готлиб, советский и российский ученый, совершенно не был доволен своим положением. Он шел в науку, чтобы стать великим. Чтобы сделать открытия, которые смогли бы перевернуть мир. А наработал, в лучшем случае, только на полторы строчки в энциклопедии. И случись ему откинуть копыта, эти бессмертные ослы в Академии наук еще придут потоптаться на его могиле, а потом сделают все возможное, чтобы статью в полторы строчки даже не включали в переиздание! Вражье…
— Господи, да что же там такое?! — вскрикнула на улице девушка.
Бабы.
Готлиб натянул портки, посадил на нос очки — как у Киссинджера, напялил накомарник и ткнул непослушные ноги в резиновые сапоги. Век бы он не видал этой полевой романтики! Отчего-то, когда с возрастом становится невозможно крутить башкой по сторонам, пропадает и желание ею крутить. А какой у него замечательный и уютный кабинет! Там тепло и нет клещей, и нет мошки, и сортир в десяти шагах по коридору, и, чтобы вскипятить чаю, не надо посылать никого за водой к реке…
А тем временем именно в этом кабинете он сделал важнейшее открытие: предположил новое место разлома земной коры. Если он прав, всего через три-четыре миллиона лет территория нынешней России окажется разорвана между двумя новыми континентами! А это уже вопрос государственный.
Но, конечно, за такую крамолу первосвященники из Академии сразу его распнут. Если только он не сумеет представить доказательства… Пробы пород… Свидетельства процессов, которые идут уже сейчас — пока на больших глубинах…
Назавтра после своего юбилея — праздновал семьдесят пять — он все-таки решился. Скрупулезно рассчитал, где должно находиться искомое место, договорился со старым другом, который из геологоразведки пошел в директора горнодобывающего комбината, выбил грант, поссорился с женой, забил полчемодана лекарствами, проворочался трое суток в поезде, потом протрясся еще трое на «козле» по бездорожью, а теперь вот уже полгода торчит в сибирской глуши.
И все тщетно.
— Профессор! Ради бога, взгляните на это!
Мамонта кусок, что ли, откопали? Или трилобита какого-нибудь?
Готлиб откинул полог палатки, прошаркал мимо охраны за частокол — мало ли в тайге зверья — и остановился у входа в шахту. Вокруг толпились рабочие, геологи, стоял с двустволкой наперевес сторож. Люди испуганно перешептывались, тыча пальцами…
Что же там такое?! Готлиб протиснулся внутрь круга.
В середине лежала, подергивая огромными кожистыми крыльями, омерзительная тварь. Из размозженной плоской башки натекла лужа черной крови. Взгляд зеленых глаз с узкими горизонтальными зрачками был неподвижен. Но веки опускались и поднимались еще время от времени, а ребра вздымались в редких тяжелых вздохах.
— Никита подстрелил, — сообщил Готлибу ассистент, кивая на алкоголика-сторожа.
— Я сначала думал — белочка, — икнул Никита, зачем-то вытирая руки о грязный тельник. — То есть — все, белочка.
Профессор подошел к твари поближе и ткнул ее резиновым наконечником своей палки.
— Откуда оно взялось? — спросил он.
— Из шахты, — отозвался кто-то из рабочих.
— И как же, интересно, оно попало в шахту? — обернулся на голос Готлиб.
— Оно там… было, — шепотом ответил рабочий. — Мы его освободили.
— Исключено, — отрезал профессор. — На глубине в три километра? Это антинаучно!
Внезапно бестия вздрогнула и подняла голову. Горизонтальные, словно у козы, зрачки, совершенно неуместные на отвратительной харе, нацелились на Готлиба. Пасть, на акулий манер усеянная острыми клыками, раскрылась…
И тварь загоготала.
Чудовищный, невозможный звук: смесь хохота и басовитого, слишком низкого для человеческого горла бараньего блеяния.
Отсмеявшись, она запрокинула голову и подохла. А еще через несколько минут, когда солнце окончательно вышло уже из-за сопки, под его прямыми лучами туша вдруг задымилась и сгинула.
— Антинаучно, — глядя на бурую лужицу сквозь запотевшие очки, повторил Готлиб.
* * *
«Россия поможет Ирану построить ядерный реактор» — ползла по экрану новостная строчка. Диктор шлепал губами, но звук у этих телевизоров был не предусмотрен.
Черт знает что происходит, покачал головой профессор. Зачем нам это? Ради миллиарда-другого? Неужели не понимают, что может жахнуть на весь Ближний Восток?
Впрочем, спасибо. Хоть ненадолго отвлекся… Потому что сейчас, в минуты вынужденного безделья — пока не позовут на посадку, Михаилу Семеновичу было совсем непросто в одиночку отбиваться от насевших тревожных мыслей.
Из проклятого Иркутского аэропорта Готлиб улетал с некоторым страхом. После обнаружения странного создания над экспедицией словно повис страшный рок. Сторож спился и утонул, занятые на шахте рабочие после очередной смены сбежали в тайгу и пропали там с концами, одного из геологов нежданно поразил лунатизм, и во сне он попытался с топором пробраться в профессорскую палатку.
Что место нехорошее, можно было сообразить и раньше.
Например, когда выяснилось, что ровно в той точке, где Готлиб собрался бурить, находится старая шахта. Кто и когда тут копал, установить было нельзя. Самое раннее — при Ермаке. В шахте нашли кости — совсем уже истлевшие, но несомненно человеческие.
Бригадир рабочих, из местных, насупился, напросился к профессору на конфиденциальный разговор и сообщил, что бурить тут не советует, а если Готлибу очень надо, то его люди согласятся только за двойную плату. Профессор сбил цену на семьдесят процентов. Бригадир сумел-таки перебороть суеверия по компромиссной цене. Но, возможно, стоило к нему прислушаться…
Потом — эта история с крылатой тварью, так и не получившая никаких вразумительных объяснений.
А потом…
А потом бур повис над бездной.
Огромной, нескончаемой пустоты. Вроде пещеры — если забыть, что на такой глубине никаких пещер быть не могло. И одно это открытие уже обещало профессору некоторое бессмертие.
Только теперь как докажешь? После того, как бригадир спустился в шахту с ящиком динамита и подорвал себя там на километровой глубине?
Теперь уже никому ничего не докажешь.
Что уж говорить об открытии настоящем, ошеломляющем, которое было сделано вскоре после обнаружения пустот? Профессор — атеист советской чеканки и космополит по безвыходности — сжал в руке образок. Нет, лучше не заикаться даже.
— Иркутск-Москва, на посадку! — завопила пергидрольная хабалка в старорежимной униформе.
Готлиб украдкой прижал образок к губам.
Было бы неудобно, если бы коллеги застали за целованием иконы. Хотя, говорят, Эйнштейн вот верил — и ничего. А хоть бы даже и застали! В такой истории подстраховаться перед полетом не помешает…
