Николай Еремеев-Высочин
АФГАНСКАЯ БЕССОННИЦА
Издано в авторской редакции.
Том Круз!
Удавись от зависти — отныне твоя миссия невыполнима!
Джеймс Бонд отдыхает!
Джейсон Борн кусает локти с досады!
Незабвенный Штирлиц одобрительно похлопывает преемника по плечу.
Шпионский роман возрождается.
Настало время новых героев!
Ночь первая
1. Группа
Не будь сегодняшнего дня, я к концу своей жизни вряд ли мог бы назвать ее полной. Хотя, конечно, неизвестно, что меня ждет дальше. Да и, не познав этого ощущения, я, скорее всего, и не знал бы, что что-то упустил, и не сожалел бы об этом. Но теперь, когда я знаю это чувство, я понимаю, как много потеряли те, кто не прожили подобных минут. Это когда ты заглядываешь в лицо собственной смерти, успеваешь понять, что она неминуема и спасти тебя может только чудо, и это чудо происходит. Разумеется, чудо происходит не для всех, кто подвергся смертельной опасности. Это ты потом тоже понимаешь, но это лишь делает ощущение полноты жизни еще более интенсивным. Вообще, приятно ощущать себя среди привилегированных.
Сегодня утром пошел уже седьмой день, как мы бессмысленно кантовались в бывшей интуристовской гостинице «Таджикистан» в городе Душанбе. Меня на этой операции звали Павел Сергеевич Литвинов, и я считался тележурналистом, отправляющимся в Афганистан, чтобы снять пару сюжетов и взять интервью у Ахмад-шаха Масуда.
Это был январь 1999 года, и некогда обширная территория, контролируемая этим легендарным командиром моджахедов, стянулась, как шагреневая кожа, к узкой полоске Панджшерского ущелья и паре северо-восточных провинций. Президент Республики Афганистан Бурхануддин Раббани уже давно удалился в свою резиденцию в неприступном Бадахшане, и Масуд, который официально был лишь министром обороны, практически исполнял обязанности главы государства. Чтобы разрешить эту двойственность, его еще называли лидером Северного альянса — альянса полевых командиров, чьи отряды состояли из таджиков, узбеков и хазарейцев. Все эти народы живут к северу от горного хребта Гиндукуш, который разрезает Афганистан пополам. А южнее Гиндукуша живут кочевники-пуштуны. В этом-то, собственно, и состоит проблема Афганистана — это две страны в одной.
Проблему эту создали два Александра — II и III, так что совершенно справедливо, что русским никак не удается от нее отделаться. Во второй половине XIX века, когда Россия присоединяла Среднюю Азию, ей, по идее, нужно было идти до Гиндукуша. Однако завоевания царей всполошили англичан, и Александр III решил остановиться на правом берегу Пянджа. Если бы он не побоялся войны с Великобританией, у которой и так в руках была Индия, то узбеки и таджики оказались бы все в одном государстве. А пуштуны — в другом, в Пуштунистане, о котором многие из них до сих пор мечтают. И тогда не было бы, в том числе, и этой войны, войны талибов-пуштунов против афганских таджиков и узбеков. Что я еще не сказал, чтобы дальше все было понятно? Талибов поддерживал Пакистан, а Северный альянс — Россия: она не хотела, чтобы фундаменталистский ислам подобрался еще ближе к ее границам.
Поэтому мы и смогли договориться о съемках. Штаб Масуда находился в городе Талукан, центре северной провинции Тахар (местные произносят Тахор). Это в часе лета вертолетом из Душанбе. Вертолета мы как раз и ждали целую неделю.
Я услышал странный, непривычный звук, и мне понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, что это такое. Это стучали мои зубы.
Люди, которым, как мне, приходилось бывать и в Сибири, и за полярным кругом, знают, что нигде ты не мерзнешь так, как зимой в жарких странах. Здесь все — и в архитектуре строений, и в меблировке, и в домашней утвари, и в одежде — рассчитано на то, чтобы спасаться от жары. Зимой, когда температура иногда падает ниже нуля, в жилых помещениях можно дать дуба. Что я и делал.
В Талукане нас поселили в гостевом доме Масуда, в самой большой и светлой комнате, по сути дела, на застекленной летней террасе. Вдоль стен там стояли широкие диваны, на которых мы и намеревались спать. К счастью, мы послушались Хусаина — местного коменданта и кастелянта, мрачного вида, еще не старого, с лицом, заросшим со всех сторон черными лоснящимися волосами. Он молча принес нам три матраса и разложил их по сторонам небольшой черной печки, мы бы сказали, буржуйки. Печка была не чугунная, а из тонких металлических листов, скорее всего, из частей кузова легковых автомобилей. Я как-то видел в Гвинее целый ряд жестянщиков, которые из помятых в авариях крыльев «Пежо» и «Рено» делали отличные ведра. Короче, печка, растопленная перед сном настолько, что бока ее покраснели, через пару часов — а я все ворочался, пытаясь заснуть, — была совершенно комнатной температуры. То есть градусов пять в лучшем случае.
Я прислушался. Справа от меня раздавался хриплый, какой-то клокочущий храп. Там спал наш оператор Илья. Ему было не больше тридцати пяти, но он уже был почти лысым и таскал на себе лишних килограмм двадцать. Мы с ним провели нос к носу почти неделю, а я все еще не понял, что это за птица. Контакт с Ильей был односторонним: он слушал, но почти ничего не говорил. Так что в отсутствие поступков разобраться в нем пока было невозможно. На сей момент я отметил у него лишь пару хороших черт характера: в том числе, с окружающей средой у него конфликтов не было. Он заснул бы и на льдине.
Я осторожно откинул одеяло, закрывавшее меня с головой, и высунул нос наружу. Я в Душанбе из лени перестал бриться, но недельная борода еще не греет. Не защищала и одежда. Я лег спать в джинсах и свитере, через час натянул поверх еще один, с воротником, облегающим шею. Однако у меня в запасе оставалась еще куртка — легкая, но гарантировавшая термоизоляцию при минус пятнадцати. Сейчас проверим! Я решительно откинул одеяло, вскочил рывком и в два прыжка стянул свою куртку, лежащую на рюкзаках и сумках с аппаратурой.
Слева от меня раздался приглушенный смех. Там лежал третий член нашей группы, Дима, которого все вокруг звали Димыч. Невысокого роста, очень крепкий, с раскосыми глазами и усами, этот парень неопределенной национальности был к тому же и неопределенной профессии. В нашей группе он числился ассистентом оператора, но на самом деле это была его первая съемка. Ценность Димыча в группе состояла в том, что он служил в ВДВ и два года, в 83-84-м, провоевал в Афганистане. В его активе было, соответственно, хоть какое-то знание страны и ее обычаев, а также почти спецназовская подготовка. Во всяком случае, он сразу, хотя в комнате еще было тепло, залез в постель в куртке.
— Я греюсь, представляя себя в горячей ванне, — сказал Димыч. По голосу было понятно, что он улыбается в свои усы.
— Везет тебе! — откликнулся я. — У меня воображение не настолько могучее.
— Я просто йогой немного занимался. Хочешь куртку тебе свою дам?
Он действительно откинул одеяло.
— Да перестань! У меня фирменная, держит тепло до минус пятнадцати.
— Ну, как знаешь!
Я застегнул «молнию» куртки до самого верха и, уже не полагаясь на авось, натянул на голову капюшон. Воздух, который втягивали мои ноздри, действовал, как мятная конфета, только без вкуса мяты. Постельного белья не было, и я перед сном расстелил на подушке купленное в Душанбе полотенце. От моих бесконечных ворочаний оно давно сползло, так что капюшон был кстати и из гигиенических соображений. Я лег на подушку левой щекой, натянул на голову грубое, колючее, но зато шерстяное одеяло и старательно подоткнул его под бок с обеих сторон, чтобы не разбазаривать тепло. Заснуть, не согревшись, было немыслимо.
Однако холод был не единственной причиной того, что я никак не мог найти сна. Впервые за свою долгую карьеру нелегала я подписался на задание — в сущности, на два задания — которые, на мой теперь протрезвевший взгляд, были практически невыполнимы. Помните, фильм такой есть: «Миссия невыполнима»? Только это в кино, а здесь все по-настоящему! И я ясно отдавал себе в этом отчет — чем дальше я проникну в стремлении все же выполнить эти задания, тем меньше у меня будет шансов выбраться отсюда живым. Самое странное, что на этот раз я мог не только отказаться ехать в Афганистан, но и вообще поставить крест на работе на Контору, смысла в которой я уже давно не видел и которая меня только тяготила. В сущности, десять дней назад в Москве я стоял перед выбором: отправиться навсегда загорать на Багамы или перейти по канату Большой Каньон — причем ночью и так, что об этом никто никогда не узнает. Вы поняли, что я выбрал.
Но что сделано, то сделано. У меня еще оставалась одна надежда на благополучный исход: отработать по своей версии по прикрытию, то есть снять репортажи, и даже не пытаться приступить к выполнению оккультных заданий. Зная себя, я думал, что вряд ли поступлю так. Но что скажет инстинкт самосохранения? К тому же в этой поездке со мной было еще два человека, судьба которых вряд ли будет иной, чем моя.
