Галина Щербакова
АНАТОМИЯ РАЗВОДА
МАНДАРИНОВЫЙ ГОД
(Идеальный вариант)
Скандал возник неожиданно и, по мнению Анны Антоновны, на пустом месте. Еще минуту назад Алексей Николаевич громкими глотками пил чай, и Анна Антоновна в который раз подумала, какая это у него, неделикатная манера. Чтобы придержать глоток на секунду во рту, а не плямкать его прямо в желудок? Но, подумав об этом, сказала она о другом, о том, о чем вечером не договорили.
…Два больших паласа обойдутся дешевле, чем перестилать пол паркетом. Ей обещала одна родительница - какой хотите, Анна Антоновна, любого цвета и на любой основе. Она ее переспросила: а размером три на пять не сложно? Для вас, Анна Антоновна, ничего не сложно, ответила родительница. Вы моей дуре за так даете образование. Анна Антоновна для виду запротестовала, а внутренне согласилась с этим. Действительно, дает образование дуре. Девчонка в девятом классе делает по пятнадцать ошибок в сочинении, и все в простых словах. И никогда не научится писать грамотно, все знают. Анна Антоновна ее ручкой исправляет ей ошибки, чтоб не опозориться в случае чего.
Сказала она это Алексею с юмором, вот, мол, какая теперь жизнь, а он, будто не слыша, почему-то стал кричать и обвинять ее, что всю жизнь она все норовит сделать абы как. Сколько бы это ни стоило, а надо сделать, как надо. Такая квартира, а пол дощатый, как в избе. Ну неужели она это сама не понимает, неужели не ясно, что никакой палас не спрячет эти доски и все будут видеть: палас на досках, палас на досках, палас на досках! Он так начал орать и дергаться, что у него на вороте рубашки оторвалась пуговица. Так и ушел с оторванной. Анна Антоновна нагнулась, нашла пуговицу и положила на подоконник рядом с коробочкой с нитками. Вечером надо будет пришить. Подумала: как его не пугает перспектива ремонта? Это же все, все, все надо будет подымать с места. Это же разорение на долгий срок, а он ведь даже маленьких перестановок не терпит.
Поведение мужа было настолько непонятным, что Анна Антоновна всю дорогу в школу только об этом и думала.
Анна Антоновна решила: так просто она ему этот крик не спустит. Он еще попросит у нее прощения, еще поклянчит. Она пришьет ему сегодня пуговицу и скажет: «Ты совсем обхамел. Иди-ка спать в кабинет…» Анна Антоновна представила себе этот разговор и улыбнулась. Такого у них еще не было.
Сделали они ему кабинет в самой хорошей комнате. Купили стенку, софу с двумя креслами, соорудили бар, вывесил он на стену свою драгоценную коллекцию - ножи, сабли, шашки, кортик. Дурацкое пристрастие, хорошо, что у них дочь, а не сын. Но на стене все это железо выглядело даже красиво, если не задумываться, зачем нормальному человеку оно вообще нужно. Так вот, ни разу Алексей не спал на этой самой софе в кабинете. А сегодня она пришьет ему пуговицу и выставит из спальни. За двадцать лет первый раз. Пусть поразмышляет под своими пиками о перестилке пола. Идея так понравилась Анне Антоновне, что она почти успокоилась,» и все-таки время от времени в течение всего дня у нее вдруг сжималось сердце предчувствием чего-то непонятного и тревожного. Это же надо - так раскричаться, чтобы оторвалась пуговица.
***
Алексей Николаевич ехал в метро с раскрытой шеей. Знал, что это некрасиво, неопрятно, но даже не пытался как-то сблизить концы ворота, чтоб стало незаметней. Наоборот, крутил шеей, раскрывался, ему даже хотелось, чтоб все видели, что у него оторвана пуговица, и висит нитка, и проглядывает голубая майка. Чем он хуже сейчас выглядит, тем он ближе к своему внутреннему состоянию. Как она ему говорила про этот палас! Разводила руками - три на пять, три на пять! И халат ее от поднятых рук подскакивал выше колен, и он видел ее ноги, почти полностью от широкой разлапистой ступни до белых рыхлых бедер, неприличных от полноты, скрытности и еще чего-то… Есть же в конце концов у некоторых женщин ноги, которым идет любой разрез на юбке, любая поза и любая длина. А у Анны все, что скрыто за постоянной одеждой, надо прятать. Развела руки - три на пять! три на пять! - и он вышел из себя, не сдержался. Пуговица вот отлетела. Алексей Николаевич старался не уходить от темы: жена - пуговица - ковер - ноги, он топтался в себе на этом офлажкованном месте, ему важно было закрепить конфликт именно на этих метах. Вика тут ни при чем! Но его хватило всего на три пролета, чтобы и не втягивать ее в этот конфликт. Из теоремы: дано - Вики нет. Требуется доказать: сегодняшняя стычка была неизбежна, и без нее ничего не вышло.
Ворвавшись в мысли, она, Вика, лишила Алексея Николаевича уверенного утреннего гнева. Вот ведь парадоксальная ситуация, наоборот… Но что делать, если именно Вика делала все расплывчатым и нечетким. Такая уж у нее была способность: все очевидное делать невероятным. Дело в том, что идея этого проклятого паркета целиком и полностью все-таки принадлежала ей. Лично он пол трогать бы не стал.
…У них это началось два года назад. Банально началось, в доме отдыха. Он тогда только похоронил мать, был пришиблен смертью. Именно пришиблен, а не потрясен или убит, потому что считал: мать умерла глупо, если не сказать - нарочно. Могла и должна была жить. Не было у нее ничего смертельного. Неловко сказано, если человек все-таки умер, но это была такая парадоксальная правда. Мать умерла потому, что не хотела переезжать со старой квартиры. Они жили вчетвером в крохотной двухкомнатке со всем совмещенным - ванной с уборной, кухни с комнатой, комнаты с комнатой. Есть такие квартиры в первых пятиэтажках Черемушек. Заходишь в пятачок коридора и все вокруг свое видишь сразу. Мать получила эту квартиру в одном из первых домов первых расселений. Ликованию не было предела. В общем понятно - выезжали из семи метров, семи квадратов - ему было тогда чуть за двадцать лет. Великолепно устроились. Он с бабушкой в большой проходной, отец с матерью в маленькой. Вскоре отец умер.
Они поменялись с матерью местами, когда он женился. Анна забеременела, и тут умерла бабушка, а родилась Ленка. Мать говорила: «Заколдованная квартира. В ней могут жить только четыре человека». Вспомнить ту квартиру страшно. Вспомнить! Все на расстоянии вытянутой руки. Мать говорила: «Зажрался! А семь квадратов помнишь?» Конечно, помнил. Но то было совсем другое время - время всеобщей бедности. Тогда просто никто не жил иначе. Нет, наверное, кто-то жил, но это был другой круг. И Анна пришла из перенаселенной комнаты, и у его друзей было так же. И все одновременно стали тогда улучшаться, имелось в виду улучшать жилищные условия. Но ведь нельзя же было вечно благословлять эту двухкомнатную каморку с этой невообразимой ее слышимостью, с этой способностью консервировать навечно все запахи. Как он мечтал уехать из нее, как хотел получить квартиру в старом доме с высокими потолками и большой прихожей. И тут освободилась именно такая. Ему сказали - делай все быстро и запасись всеми справками. Он в три дня собрал все и принес. Справку, что мать строила метрополитен. Что отец воевал и умер, в сущности, от ран. Что у Анны в юности был туберкулез. Что он член Союза журналистов. Что у Ленки аллергия. А мать сказала: не поеду. Это моя квартира. Хочешь, съезжай. Но кто б ему дал трехкомнатную на троих? Ведь вся тонкость была именно в матери. В том, что она строила метрополитен. Дом был наполовину издательский, а наполовину метростроевский, и так получалось кстати. Как они ее уговаривали! Анна даже падала в обморок. Он до сих пор не знает, на самом деле или нарочно. Мать прожила в новой квартире десять месяцев и умерла здоровой. Сердце - норма, давление - норма, желудок, печенка, селезенка - в порядке. Умерла от спазма. Тогда сразу ему казалось, что она сделала ему назло. Глупо, конечно! Так не бывает, но он так чувствовал.
Вика вытащила его из этого состояния. Вика…
– Так мучиться, - сказала она ему, - и разбирать смерть по деталям может только человек, обреченный на бессмертие. Но вам-то, Леша, это ведь не грозит? Ведь вы же смертный? И попробуйте доживите еще до ее возраста.
Боже, как пришлись ему эти слова! Действительно, он ведь тоже умрет, значит, глупо травить себе душу, и он благодарно посмотрел на Вику. И увидел то, что не видел раньше. Тонкую длинную талию, гладкие, не стыдные ноги, узкое лицо, которое на работе казалось ему то ли лисьим, то ли птичьим, а тут обернулось аристократичностью, что ли? Так оно изящно стекало к подбородку, что хотелось провести ладонью по щеке, по шее, чтоб почувствовать, как это она вся сделана - треугольно, а плавно, крепко, изящно. Он до сих пор любит ее гладить. Иногда пальцем ведет от виска до ступни, удивляясь ощущению, что вот-вот она, Вика, кончится, а она бесконечна, ведь от ступни вполне можно возвращаться к виску, и будет то же впечатление слабости и силы, убывания и нарастания.
Сначала она его вернула к жизни. И все. Вы не бессмертны, сказала, и он стал счастливым, что именно таков.
