Попов Виктор Николаевич
Майор милиции
Виктор Попов
МАЙОР МИЛИЦИИ
Более четверти века вел беспощадную борьбу с преступниками подполковник милиции Федор Константинович Орешкин. Его светлой памяти посвящаются эти рассказы
ТРАКТОР
Стылая осень еще не легла, но уже потихоньку прибирала к рукам землю. Березы давно уже облетели и в сухом прозрачном воздухе их безлистые ветви гляделись никлыми и охолодавшими. Тополя облетели тоже и приболотный тальник. Лишь американский клен в трехрядных лесополосах иссох, подурнел, но с седовато-коричневыми семенами своими не расставался. Жестяно шуршали они под легким ветром, навевали на прохожих и проезжих тоску и оторопь. Утренние заморозки асфальтировали дороги, становились они быстрыми и звонкими. А днем, подтаяв, оскользали и проползавшие машины оставляли на них глубокие вихляющиеся следы.
Той самой порой, завершив свои командировочные дела в одном из отделений Беловского совхоза, я проведывал про оказию в районный центр Троицкое. Попутных машин пока не предвиделось.
- Маленько, товарищ, опоздали, - конторская уборщица оперлась скрещенными руками на метлу и сочувствующе качнула головой. - Уехал уже Володька. А друга его как третьего дня послали в Барнаул, не вернулся еще.
Володька уехал, друг не вернулся. Кроме шоферов в отделении не было, и ожидать приходилось только заезжего, а дело это очень неверное. И я решил идти пешком. Утренник продержится еще часа два, за это время я отшагаю прилично. А там, глядишь, и оказия подвернется...
Вначале шлось споро и незаметно. Радовался я быстрому дружному утру, радовался холодному ясному солнышку, свободе своей, не стесненной пропахшим бензином пространством кабины тоже радовался. Потом, когда солнышко, набрав силу, прикоснулось к земле с ласковой деловитостью, моя радость несколько спала, а к полудню и вовсе сменилась тяжелой, вязкой усталостью.
К перекрестку, от которого, как помнил, до Троицкого осталось что-то километров двенадцать, я подошел совсем разбитым и злым.
Грузовой газик я увидел вскоре за поворотом. Размазав по дороге рваный рубчатый след, он сполз в придорожную канаву и обосновался там всерьез и надолго.
Прежде меня это, видимо, осознал шофер, который сидел на подножке и с безразличным видом очерчивал носком сапога круги и восьмерки. Я подошел, поздоровался, последил несколько времени за его занятием и, разумеется же, задал самый глупый вопрос, который только можно задать в подобном положении:
- Загораешь?
- Нет, еду... Закурить есть?
Я устал и радовался предлогу отдохнуть. Андрей (шофера звали Андреем) изуверился в возможности выбраться самостоятельно, и в нем кипело желание высказаться. Пара подобралась согласная. Дорожные дела и проблемы мы обсудили сполна. И, уверяю вас, обсуждение это происходило в обстановке полного согласия и взаимопонимания.
А потом появился человек в серой форменной одежде с копной волнистых серебряных волос над лицом внушительным и строгим. Выбрался он из газика, у которого с левой стороны вместо прожектора был приспособлен радиорупор, легко шагнул к нам и, покачав головой, сказал односложно: "Да-а..."
Андрей, вины которого в происшедшем не было, тоже покачал головой и сказал: "Да-а". Но сказал он это тоном таким сокрушенно-извиняющимся, что мне, право же, стало за него неловко.
- Тяжелая у тебя телега... Что ж, попробую, испыток - не убыток. Трос-то хоть у тебя есть?
И трос был, и лопата, и солома рядышком, но попытка все-таки провалилась. Милицейский газик, соединенный буксиром с засевшим грузовиком, взвывал, урчал, взрывался каскадом стонущих утробных звуков, из-под колес его вылетали ошметки грязи и, глухо чавкая, падали на землю. Он удивительно походил на преданного цепняка, который, исполняя хозяйскую волю, готов вывернуться наизнанку и уж никак не повинен в том, что это у него не получается.
Оно и до начала было ясно, что не получится, но, вопервых, "испыток не убыток", а во-вторых, возникают, как знаете, обстоятельства, когда пренебрегают очевидным не для людей, а для себя, для того, чтобы потом наедине с совестью можно было оставаться без беспокойства.
Газик ерзал, урчал, рвался с привязи, грузовик напрягался всем своим корпусом, бился в отчаянном усилии помочь, но вся мощь сопряженных ста с лишним лошадиных сил тонула в жидком месиве, которое, казалось, хлюпало от жадности и слепого торжества.
Тогда хозяин газика заглушил мотор, чуть сдал машину назад. Когда Андрей снимал трос, он высунулся из кабины и, полуобернувшись, сказал:
- Трактором надо, машиной не возьмешь. В общем, чю-то придумаем. А вы, - это уже ко мне, - если торопитесь, садитесь ко мне.
Я отказался. Хотя провели мы с Андреем вместе считанные часы, но переговорить успели о многом и мне почему-то подумалось, что сейчас как раз тот случай, когда надо пренебречь очевидным ради себя.
- Что за дядька? - я кивнул вслед газику с радиорупором вместо прожектора.
- Наш старший Гос, Чепурной.
- Как думаешь, пришлет трактор?
- Я откуда знаю? Домкратить надо.
Мы начали домкратить, а потом услышали трактор.
И он подошел, заляпанный, ворчливый ДТ. И шутя, без малейшей натуги вытащил нас. Некоторое время они постояли рядом: сердитый, голенастый ГАЗ и приземисный добродушный ДТ. Но это был трактор случайный.
А тот, на который надеялись, громыхал нам навстречу.
Когда мы почти поравнялись, тракторист поднял руку и махнул ею сверху вниз, хотя мы бы, конечно, остановились и без того.
- Это вы, что ли, припухали?
- Мы, - живо отозвался я.
- Выбрались... Лады, значит. - Тракторист потянул рычаг и трактор, стрельнув клубом дыма, круто развернулся.
Мы вскоре его обогнали. Машину нашу заносило.
Истошно воя, она выцарапывалась из мелких кюветов, иногда буксовала в буерачках и тогда приходилось вылезать из сухой кабины на скользь, подтаскивать ветки, ошурки соломы. Когда подъехали к Троицкому, я чувствовал себя изрядно потрепанным и усталым. Но на душе у меня было так же радостно, как радостно было прохладным дружным утром, как всегда бывает радостно, когда встретишься на жизненных своих перекрестках со славным обязательным человеком.
ЛЕД ТРОНУЛСЯ
Я далек от того, чтобы превозносить кого-либо за нежданную помощь, больше того - я считаю любую помощь нормой. Такой же, например, нормой, как душевное спасибо за эту самую помощь. Тем не менее, когда мы разговорились с заместителем начальника крайГАИ Михаилом Викторовичем Горошевским о его службе и сослуживцах, мне очень хотелось, чтобы он упомянул фамилию Чепурного. Я почему-то не думал о том, что со дня встречи, которой начат этот рассказ, прошло уже несколько лет и всякое за это время могло произойти. Ведь, как говорят, улица полна неожиданностей.
Только неожиданности эти подстерегают чаще всего либо новичков, либо людей в той или иной области случайных. Я же ни на миг не сомневался, что мой старший лейтенант - из кадровых.
Так оно и оказалось.
- Если спрашиваете, кого бы я вам порекомендовал, то - капитана Чепурного. Троицкий район у нас на очень хорошем счету.
Так мы вторично встретились с человеком, увенчанным густой копной волнистых серебряных волос. А человеку этому всего сорок три. "Пройдут года - заговорят, как мы под тридцать лет седели и не старели в шестьдесят". Так в стихотворении.
А причин поседеть у этого человека, как,впрочем, у всякого представителя тяжкого и опасного труда, право же, предостаточно. И вот тот самый газик с радиорупором вместо прожектора пылит от совхоза к совхозу, или, как капитан официально называет, от хозяйства к хозяйству. Василий Федорович за рулем, я - рядом.
По служебному своему долгу Чепурной привык (как к беде нашей и многие другие привыкли) отвечать на любой вопрос цифрой. Поэтому первые мои попытки его разговорить натыкаются на долговременные арифметические укрепления.
Изнурительная наша беседа протекает примерно в таком духе.
Я: Хорошие нынче хлеба. Придется комбайнерам не поспать. Да и шоферам тоже...
Ч.: На уборке у нас будут работать своих тысяча двести автомобилей, да примерно пятьсот привлеченных,
Ох, эти цифры. Начнешь говорить, к примеру, с комбайнером, интересоваться, где, как он научился мастерству, почему он может так, а другие - нет. Он же тебя цифрами, цифрами... И какой у него план, и обязательство какое, и сколько-то он в прошлом году намолотил.
Такой тебя Демьяновой ухой из цифири напичкает, что записная книжка распухнет. И только потом, когда освободится от математического груза, поглядит на тебя осмысленно и расскажет, к примеру, о том, что больше бы мог намолотить, да пришлось ехать на полеглые хлеба. Другие отказались, а он поехал. Иначе нельзя. Он же партийный. И о том расскажет, что и он и жена (она комбайнер) отказались от домашней кухни, перешли на довольствие совхозного общепита. Часа полтора лишних на отдых остается, а что такое в страду полтора часа, говорить не приходится. А лучше отдохнешь -- лучше и поработаешь. Это и козе понятно.
