– Я не знаю, что с тобой делать, – папа был искренне расстроен, – я не знаю, что делать с этим балбесом, – сказал он уже маме.
– Мишенька, мальчик мой, ну почему ты не пошёл? Мы так радовались, а ты не пошёл, – мама готова была заплакать.
– Дать бы тебе! Надо же хоть какое-то уважение иметь, неужели не понимаешь? Если взрослые люди тебя просят, домой к тебе пришли, что же ты прячешься, как напаскудивший щенок? Надо же быть таким, таким…, лодырем, – папа не находил слов, а я, ничего не мог объяснить, и тупо смотрел в пол.
Я понимал сомнение родителей, наказывать меня, вроде было не за что. Я не пошёл получать грамоту, меня наградили, а я не пошёл. Об этом им позвонили, и вот сейчас меня прорабатывали. Наградили – это хорошо, а не пошёл – это плохо. Что родителям делать?
– Я поверить не мог, продолжал возмущаться папа, – представляешь, я один дома, а тут являются, целая делегация. Руководитель Студии – уважаемый человек, и ихний начальник. Они меня допрашивают, куда пропал мой сын? Он, оказывается, сначала перестал посещать занятия! А, когда звонили, он вешал трубку! Позор какой! Они решили, что это я его, не пускаю! Балбес! Ты помнишь, что ты мне тогда обещал? Я больше не буду…, я больше не буду. Помнишь, как плакал в углу? Зря я тогда тебя не выдрал! Думал, дошло. Что же с тобой будет-то? Кем ты будешь? Мама заплакала, заплакал и я.
Всё началось с того, что я нарисовал лошадь. Не настоящую. У нас дома, откуда-то был красивый чернильный прибор, с металлической лошадью на мраморном постаменте, под седлом и в упряжке. Лошадь размером со взрослого котёнка, была тяжелей утюга. Красивая была, как живая, чёрная и никуда не бежала. Просто стояла, смотрите, какая я красивая. Глаза, уши ноздри, никогда не видел лошадь так близко. Я тогда болел, меня никуда не пускали, поэтому я всем надоел. Вот, кто-то и придумал, а почему бы тебе, не порисовать? У тебя, вроде неплохо получается. Так, на пару часов от меня избавились. Красок не было, да и не любил я возиться. Поэтому лошадь нарисовал карандашом.
В классе считалось, что я хорошо рисую, мне всегда ставили пятёрки. Но я знал, что рисовать не умею. То есть то, что я делаю, никакое не рисование. Подумаешь, перерисовал лошадь, если постараться любой так сможет. Лошадь, вот же она перед носом. Копируй себе, пока не станет похожей. Другое дело Люська, со второго этажа. Жалко, что она рисует только девчонок, в разных платьях, зато такие красивые. У неё таких кукол нет, она всё сама выдумывает. Это, наверное, и есть настоящее искусство, разве нет? Раз всё искусственное, значит, искусство? Правда, ведь? А копировать, любой дурак может. Вот бы мне так, как Люська. Вот только, девчонок рисовать, не интересно. Вот если бы зверей, в лесу. Хорошо папе, он всё рисовать умеет.
Папа иногда подолгу разговаривал по телефону, который стоял посреди квартиры, в столовой. Папин голос был слышан везде, и очень надоедал. Но после его разговоров, возле телефона часто оставались листочки бумаги, с рисунками. Листочки были из блокнота, который лежал тут же, на всякий случай, для записей. Папа рисовал, пока разговаривал. Рисовал тем, что лежало возле блокнота, ручкой, или карандашом, а иногда, просто обгорелой спичкой. На рисунках были разные непонятные фигурки, какие-то кубики, или зверушки. Кошка свернула голову на бок, выпрашивая лакомство, заяц улепётывает, сверкая лапами и белой попкой с хвостиком, змея приготовилась к атаке. Папа умеет рисовать, а я нет.
– Представляешь, она говорит, у Вас ребёнок странненький, ленивый очень. Но может всё, если захочет, но ведь не хочет. Вы, говорит, родители, должны, говорит, на него повлиять. Тебе надо в школу сходить. Она что-то говорит, чего я не понимаю. Не то хвалит, не то ругает, – рассказывала мама про родительское собрание.
– Зато я понимаю, мой сын странненький, ленивый очень! Марш в угол, балбес! Не пойду я позориться! Не может учиться, в грузчики пойдёт! – папа негодовал.
– Да нет, она говорит, что он всё может, но не хочет. Она не на собрании, она в коридоре мне сказала.
– Тот, кто не хочет, тот не может! – подвёл итог папа, – стой в углу, балбес, и думай!
Я стоял в углу и думал, чего они все от меня хотят, чего привязались? Как тот физик… Физик был не наш, не школьный. Он заменял училку по естествознанию. Говорили, что физик её муж, очень умный, и что это большая честь для нас, потому, что он преподаёт в университете. Когда он первый раз пришёл на урок, сказал: Здравствуйте «Товарищи!», весь класс грохнул от смеха, а физик очень смутился.
Меня физик невзлюбил сразу. Я сказал, что в учебнике написано не так, как он рассказывает. Он схватил учебник и долго читал, и сам с собой ругался, ни на кого не обращая внимания. А подлизу Витьку, он очень любил. Однажды Витька рассказывал про опыт, и физик его похвалил. А я сказал, что так не работает, я пробовал. Тогда физик поставил мне двойку, а Витьке пятёрку. Я не понимал почему, и ходил ко всем приставал, чтобы мне объяснили, ведь не работает же. А физик сказал, что я ябедник и склочник, и опять поставил двойку. И сказал, что будет двойка в четверти. Я понял, папа меня убьёт, и вообще не хотел ходить в школу.
Однажды физик пришёл злой, и начал ругать школу, что нет нормальных учебных пособий. Говорил, что он, так не может. Потом сказал, что если кто-то сделает плакат, про паровой двигатель, то получит пятёрку за четверть. Потому, что в учебнике картинка маленькая, и никуда не годится. Нужно было сделать такую же, но очень большую. До конца четверти оставалось недели две, и я решил попробовать. Всё равно, хуже двойки, не будет.
Сестра поступила в институт и уже купила большие листы бумаги, тушь для черчения, и всякие нужные штуки. Рисунок из учебника перерисовать на большой лист было не сложно. Копировать, любой дурак может. А что делать дальше, я не знал. Тушью пользоваться я не умел, мы это ещё не проходили. Вот, если бы кто-нибудь показал. На обед пришёл папа, и очень обрадовался. Сын делом занимается! Хорошо, что он в дневник не смотрел, и про двойку по естествознанию ещё не знал. Я попросил помочь, и папа согласился.
Папа исправил мой рисунок, и я был счастлив. Но, оказалось, что папа не работой не доволен. Походив вокруг, он сказал, что так не годится,
