Пой моя дудочка…
Голые, остриженные, обрезанные под зиму деревья словно корявые руки мертвецов тянулись из земли к солнцу. Давящий, искажённый болью образ природы, не вызывал ни брезгливости, ни неприязни. Он давно привык к виду Смерти. Он был особый лесной сатир, не похожий на других, буйных неистовых шумливых. Он был певцом смерти. Сатир пел ей, ей наслаждался. Боль смерти, искажение ей всего живого, какая-то насмешка над жизнью, её извращение для Фусиса – Дудочника были понятны и отражали взгляд на действительность, больной такой взгляд, не свойственный остальным сатирам.
В зеркале, всё видит своё перевёрнутое отражение, будь то человек, сатир, животное или даже, цветок, он никогда не увидит себя таким, каким есть. Так же и со Смертью, она совсем другое зеркало, отражающее действительность этого мира. Что такое Жизнь, что есть Смерть. Можно ли с точки зрения жизни увидеть красоту Смерти? Можно ли с точки зрения Смерти увидеть Жизнь? Жизнь и Смерть – похожи и … Что из них является реальностью. Жизнь или Смерть? Что является основой? Что быстрее и мимолётнее? Где основа, а где её отражение?
Странные мысли посещали голову этого необычного сатира, из-за этого, он любил уединения, а не шумные сборища своих собратьев. Будучи таким же природным духом, как и другие сатиры, Фусис считал себя более тонко организованной субстанцией и не любил когда его отождествляли с дикими собратьями. Он считал себя особым духом, из тех, что проходят между мирами, наслаждаясь красотой и Жизни, и Смерти. Каждому ближе то или иное. Страдания при жизни, и освобождение при смерти. Где тут красота, а где уродство? Или искажённое судорогами смерти последние всполохи жизни.
Фусис приходил на землю чёрным оленем, или юношей с оленьими рогами. Вот и теперь по берегу реки Лудий, шёл в образе человека, в котором слабо угадывался сатир. Только рога позолотой блестели в тени деревьев и чуткие развесистые уши, которые так и не удавалось спрятать под копной иссиня-чёрных волос. Его длинные лёгкие волосы развивались ветром как тонкую дымку от погребального костра. Юное, даже можно сказать, детское лицо духа, было не довольно. Его подвижный нос дёргался из стороны в сторону, пытаясь почувствовать скрывающийся в земле запах смерти. Печальные огромные голубые глаза были прикрыты пушистыми ресницами. Дудочник не любил солнечного света. Губы небольшого рта презрительно подрагивали. Он искал то, что вызовет отклик в его душе, в душе извращённого Смертью духа природы, когда-то прошедшего через иной мир и возродившегося уже таким, наслаждающимся красотой смерти, её последним мгновением.
Его движения были изящны и ленивы. Он одновременно напоминал и больного ребёнка, и сломанную куклу. Он Фусис – Дудочник, – Олень играющий на дудке. Нет, он не Пан, не Марсий, даже не Ксантик, что воспевают жизнь в её ярких, пламенных красках, стремящихся кружиться, пламенеть от возбуждения и любви. Он тот, кто играет о Смерти, её торжестве, её тайне. Последний момент смерти притягивает и манит его. Своим чутким носом, он может почувствовать это волшебство и устремиться на его поиск, чтобы вместе с умирающим прожить его и насладиться. Он – Дудочник.
В то же время, столкнувшись с любым проявлением жизни, Фусис готов сорваться с места, и унестись сломя голову, в чащу леса. Нет, ему нужен запах падали, запах разложения. Сладкий, дурящий, от которого кружится голова и к которому притягивает.
Юноша шёл принюхиваясь. Вон старый знакомый холмик. Давно, ещё в Персидскую войну, здесь надругались над девушкой, и закопали от глаз подальше. Его дудочка уже пела об этой смерти. Он прожил с ней массу незабываемых мгновений.
Боль, унижение, насилие, через её истерзанную плоть, через её эмоции, Фусис ощущал всё и наслаждался каждым мгновением. Это боль, переплетённая со сладострастием Смерти, истерзанное, измученное тело, и мгновение, когда жизнь покидает его, вместе с растерянностью, обидой, бессилием, болью, отчаяньем. Всё это впитывает в себя Дудочник, пока играет его дудка.
Давно это было… Тленом уже не пахнет, и желанных эмоций уже не получишь. Дудочник презрительно скривил губы. Жеманно передёрнув плечами, он пошёл дальше.
А вот там, ниже по течению реки, где трава запуталась за корягу, утонул мальчишка. Это была буря эмоций. Юный сильный организм до конца боролся за жизнь. Жизнь не хотела отступать. Ледяной ужас сковывал движения, но отчаянное желание жить рвалось наружу. Страх накатывал волнами, постепенно завоёвывая всё больше пространства в сознании. И вот, последний вздох и тишина. Дудочник уже пел об этом, и дудка его звучала. Дух насладился этим моментом.
А что там впереди… Чуткий нос уловил запах. Нет. Это уже выветрившийся аромат смерти. Тоже утопленник. Вначале лета пела о нём дудочка. Странная это была смерть. Дудочник смаковал её как сладкую патоку. Мальчишка, почти уже юноша, сам захотел смерти и утонул в какой-то деревянной посудине под водой. Он, даже, чем-то близким Фусису оказался, таким же необычным среди людей, как Дудочник среди сатиров. Мальчишка был измучен болезнью, но хотел уйти красиво. Красиво для себя, а не для кого-то из окружающих. Как хорошо это понимал Фусис, отверженный своими собратьями сатирами.
Не часто люди заходят в подводный мир, не любят их водные духи и не пускают к себе. А этот сидел под водой, и любовался невиданными красотами, а жизнь тихо из него вытекала, а он не сопротивлялся. А потом совсем задыхаться начал, но испугался только в последний момент, а так, знал что будет, и наслаждался, совсем как он, как Фусис. Странный мальчик, спокойный, созерцательный. Он скорее боялся жить, словно его всю жизнь мучили: люди, город – всё причиняло боль. А тут, в тишине под водой, тот человеческий мир отстранён и недосягаем. Вот в этом мире человеческий детёныш и хотел остаться, и чтобы никто его не трогал, и не беспокоил. Странные это ощущения, тягучие, сладкие…
А что там, вон там, дальше… Поводив носом, дух уловил притягательный, сладкий и зовущий аромат тлена.
Сквозь кусты, проходя деревья, дух медленно проплыл к зовущему и вожделенному месту. Он не спешил. Он оттягивал удовольствие. Его тонкие изящные руки подняли дудочку. Простая деревянная трубочка с дырочками жадно прижалась к
