Иван Спиридонович Рахилло
Первые грозы
Глава первая
Девочка стоит на спине коня, балансируя рукой, она прыгает через жёлтое серсо, стараясь согласовать свои прыжки с размеренным конским галопом. Её лёгкое, воздушное платьице, будто сотканное из мерцающих снежинок, чуть опаздывая, покорно следует за каждым движением наездницы.
Больше всего Митю волновало в лице девочки, как ему казалось, выражение скрытого испуга, преодолеваемое растерянной улыбкой. Из-под пудры на её вздернутом носу проглядывали самые обыкновенные веснушки, но Митя был влюблен и в эти веснушки, и в полудетскую тонкорукую беспомощность девочки, и в её улыбку. Ему хотелось защищать её. Ни одной душе на свете не признался бы он в своём чувстве, но именно из-за неё, из-за этой девочки Митя каждый вечер пропадал в цирке, нарочно рассказывая ребятам о приехавшем чемпионате французской борьбы. Конечно, чемпионат тоже увлекал его: негр-великан Чемберс Ципс, чемпион мира Лурих, японец с железным захватом руки Оно Окитаро, волжский богатырь Вахтуров, непобедимая Черная маска!.. Но «несравненная наездница мадемуазель Ванда», как это значилось в афише, полностью владела Митиным сердцем.
На время летних каникул, после школы Митя нанимался на работу: уезжал к богатым куркулям из соседней станицы полоть кукурузу и подсолнухи — за тридцать копеек в день. Будили хозяева ещё до восхода солнца, давали кусок сала или селёдку, и с богом — в степь. Ой, как ныла спина и болели плечи! Одеревеневшие от вчерашнего напряжения пальцы не разгибались, но через час-два Митя втягивался в работу и трудился весь день наравне со взрослыми.
Хитрый хозяин Матузок вытягивал из подёнщиков последние жилы.
— Ну, ну ще трошки, — весело понукал он, — ще один рядок.
Пропалывали рядок и другой, а хозяин уже приглашал на новый участок. К полудню так наработаешься, что и есть невмоготу: падаешь замертво у шалаша и тут же засыпаешь как убитый.
Митины друзья подростки нанимались на железную дорогу — выгружать кирпич или дрова. С вагона — пятьдесят копеек.
Но особым счастьем считалось наняться не на подённую работу, а на всё лето — куда-нибудь в магазин или в ресторан.
Один знакомый устроил Митю учеником-монтёром на городскую электрическую станцию. И хотя жалованье положили небольшое, всего десять рублей в месяц, работа эта была ему по душе. Вместе с молчаливым мастером Андреем Петровичем Сенниковым Митя с утра до вечера ходил по городу и проверял на линии провода; укрепив к ногам похожие на серпы железные «кошки», он ловко взбирался на высокие столбы. Ходили они и по аварийным вызовам на квартиры абонентов.
В свободное время Митя любил читать книги, на это обратил внимание сам управляющий конторы Степан Николаевич. Однажды после работы он благосклонно заговорил с Митей.
— Вижу я, дорогой друг, что ты хотя и вырос на окраине, но всё же тянешься к культуре, книжки разные читаешь, — доброжелательно сказал он. — И подумал я: а чем бы помочь пареньку, как поддержать его? Скажи, брат, откровенно: не хотел бы ты на пишущей машинке научиться печатать? Научишься, гляди, и в конторщики выбьешься. Подумай, какая будущность ожидает тебя сейчас? Станешь ты линейным монтером, ну мастером: будешь по столбам до самой смерти лазить, — дождь, снег, погода — непогода, а ты изволь взбирайся на столб, на верхотуру! Несолидно это. А в конторе ты можешь стать образованным человеком, интеллигентом, наравне, скажем, с фельдшером или телеграфистом. Посуди сам!
Не знаю, кто бы из мальчишек устоял на месте Мити. Шутка ли, самому печатать на машинке! Такое неожиданное предложение...
— И главное, совершенно безвозмездно, — ласково добавил Степан Николаевич, протягивая Мите плоский английский ключик.— Вот тебе ключ от конторы, приходи в обеденный перерыв, садись за машинку и стучи сколько душе угодно, учись. Да, чуть не забыл, — как бы невзначай, уже вдогонку добавил управляющий, — попутно ты, дружочек, будешь подметать контору и вытирать пыль на столах и окнах. Добро?
По наивности и чистосердечию Митя не мог предположить, что эти будто невзначай сказанные слова как раз и были тем главным, ради чего приглашал его к себе Степан Николаевич.
На обед полагался один час. Домой обедать Митя теперь уже не ходил, а, оставаясь в конторе, добросовестно подметал четыре большие комнаты и тщательно вытирал пыль на всех столах и с чернильных приборов. На машинку оставалось едва ли десять минут, но Митя был рад и этому.
Подметая контору, он обнаружил однажды в мусорной корзине старый блокнотик с отрывными бланками «на право бесплатного пользования амбулатории сотруднику городской электростанции г-ну … на … персоны»
Отряхнув блокнотик, Митя положил его в карман, а вечером на улице показал ребятам.
— Послушай, — надоумил его чистильщик сапог Аншован, — по этим бумажкам ведь можно ходить и в театр и в биограф. Скажи, пожалуйста, театр от кого пользуется электричеством?
— От нашей электростанции.
— Вот видишь! А биограф? А цирк?
— Тоже от нас.
Они зашли к Аншовану, и он вместо слова «амбулатория» вписал чернилами: «Цирк бр. Труцци» и «на две персоны», а Митя внизу бланка неразборчиво подмахнул за управляющего.
— Тут сам черт не догадается!
Им предоставили два места в ложе. В ложе! Первый раз в жизни Мите оказан был такой почёт. О, как горячо и восторженно аплодировали они каждому номеру! Но больше всего Мите понравилась юная наездница «мадемуазель Ванда», скакавшая на красивой, будто на свадьбу наряженной, белой лошади с заплетённой гривой.
О своём сокровенном чувстве Митя не обмолвился даже Аншовану.
С этого дня вся улица стала заниматься акробатикой и борьбой. Митя научился ходить на руках. Все стали поклонниками циркового искусства.
Билеты действовали безотказно: гурьбой ходили теперь не только в цирк, а и в театр на «Уриель Акосту», в кино «Марс», где демонстрировался итальянский боевик «Мацист на войне», в кино «Сатурн» на «Золотую серию» — «У камина» и «Молчи, грусть, молчи», с участием Веры Холодной, Мозжухина, Лисенко, Максимова и других корифеев экрана.
Приехали борцы.
Друзей уже знали в лицо. А однажды, когда от случайного замыкания погасло электричество и Мите удалось заменить перегоревшие пробки волосяным «жучком» и в цирке вспыхнул свет, с ним уже стали пропускать на представления по три и по четыре человека сразу. Он был в ореоле славы. Подумайте, сумел исправить свет даже в цирке! И такому искусному специалисту так мало платят — в месяц всего десять рублей.
— На самом деле, — горячо возмущался Аншован, запуская свои выпачканные ваксой пальцы в жёсткие, как сапожная щетка, волосы, — ты можешь вполне заменять настоящего монтера, а тебе, как бедному ишаку, дают одну десятку! Завтра же иди и проси прибавку. Проси двадцать. В чем дело! Должны дать. Наш Армаис работает в бильярдной. Чепуха — ставит шары, а получает двадцать пять рублей. Плюс чаевые.
В тот злополучный вечер в цирк задумал привести свою подругу вахтёр электростанции черкес Давыдка. В праздничном бешмете, в дорогой папахе из золотой каракульчи, с длинным кинжалом на поясе и закрученными в кольца черными усами, ни дать ни взять абрек Зелимхан, о похождениях которого каждый день печатали в местной газете «Отклики Кавказа», Давыдка надменно вошёл в двери цирка. Его подруга, как в чадру, закутанная в прозрачный кисейный шарф, робко следовала сзади за своим повелителем.
Давыдку на контроле остановили.
— Ваш билет!
— Я сотрудник городской электростанции, — важно заявил Давыдка, кладя руку на кинжал.
— В таком случае предъявите пропуск!
— Какой ещё там пропуск?
— А вон какой.— И билетерша показала ему подделанный Митей билет. — Ваших сегодня и так уже семь человек прошло. Вон они сидят в ложе!
Сжав судорожно рукоятку кинжала, Давыдка из-под сросшихся бровей грозно поглядел на Митю, зло сверкнул глазами, повернулся и с оскорблённым достоинством удалился вместе со своей возлюбленной.
Утром, подогретый друзьями и Аншованом, Митя направился в контору — просить прибавки.
Степан Николаевич молча сидел за письменным столом, наклонившись над бумагами. Митя с некоторой робостью разглядывал его лысый, чисто выбритый череп, где матово-неясно отражался расплывчатый квадратик окна. Степан Николаевич что-то подписывал, независимо шелестя бумагами, словно бы Мити и не было в комнате. И это долгое, высокопоставленное молчание подавляло Митю.
— В чем дело? — наконец строго спросил Степан Николаевич, закрывая папку с бумагами. Он был заметно не в духе.
Запинаясь и несмело помогая себе руками, Митя объяснил ему, что вот-де его дружок Армаис работает в .бильярдной, по столбам не лазит и получает двадцать пять рублей в месяц. И плюс ещё чаевые.
