Акбузат
башкирский народный эпос в прозаическом переложении Айдара Хусаинова
© Айдар Хусаинов, перевод, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Как Хаубан пел песню
– Ай, Урал, ты мой Урал, великан седой Урал! Высоки твои кручи, глубоки твои ущелья, широки степи! Зелены твои леса, прозрачны твои реки, что текут без шума и вздоха. Родники твои глубоки, бездонны твои озера, малые лягушки кричат так, словно весь народ твой собрался на свадьбу, дикий твой лук и щавель сладки, как самое дорогое праздничное угощение!
– Так пела душа мальчишки, который шел по дороге в летний день – один-одинешенек, без товарищей-спутников. Вот он показался на гребне высокой горы, перевалил хребет и пошел в долину, оглядывая ее с высоты своих пяти лет. Немало горя вместили они, эти годы – погиб отец, пропала мать, и начался тогда долгий путь от жилища к жилищу в поисках куска хлеба, и каждый был омыт горькими сиротскими слезами.
Да, вот как начинается рассказ о жизни и славных подвигах батыра, имя которому Хаубан.
Как Хаубан встретил старика Тараула
С гребня горы увидел Хаубан красавицу Агидель. Плавно несла река свои воды по пути, что когда-то прорубил славный воин Идель, сын Урал-батыра. В тот год разлилась она широко, низкий берег ее превратился в болото. Подойдя ближе, с той стороны услышал Хаубан жалобную песнь курая.
Пошел он по болоту в сторону Идели и вскоре увидел стадо коров, которое пас старик по имени Тараул. Он-то и играл на курае, извлекая из него звуки один другого горше.
– Здравствуй, дедушка! – поздоровался с ним Хаубан.
– Здравствуй, сынок, – приветливо откликнулся старик. – Как твое здоровье? Все ли благополучно в твоих краях?
– Спасибо, дедушка, – отвечал ему Хаубан. И таким добрым и ласковым показался ему тот старик, что сам не заметил, как рассказал Тараулу всю свою, пока небольшую, но такую горькую.
Тяжко вздохнул старик, услыхав этот рассказ.
– И самому-то живется несладко, – проговорил он печально. – Но когда слышу и вижу таких, как ты, сердце мое ноет и болит как от самого нестерпимого горя.
Умолк Тараул, задумался. И Хаубан молчит, тишины не прервет.
Вздохнул старик еще раз и принялся собирать свои снасти для охоты.
– Пойдем, сынок, к воде, – сказал он Хаубану. – Может, щуку поймаем, будет чем поддержать голодное брюхо.
Взял он в левую руку петлю для ловли рыб, в другую – хызма1, с которой никогда не расставался, и пошли они вместе к реке.
По дороге старик Тараул рассказал о своем житье-бытье.
– Пасу я скот у бая Иргиза. Эй, жадная жена у того бая! На целый день дает она миску кислого молока да головку курута. С такой еды не разжиреешь, как бы ноги не протянуть. Вот и хожу в лес, из своей хызма птиц постреливаю, петлей щук полавливаю. Под вечер ставлю снасти на сома – здорово берут они на лягушек. Ежели не промышлять таким вот образом, трудно прожить, сынок.
А Хаубан по дороге с большим любопытством разглядывал хызма. Наконец он вздохнул и сказал простодушно:
– Эх, дедушка, если бы у меня была такая хызма, я бы тоже научился стрелять птиц и не ходил голодный.
Не ожидал таких слов Тараул, только и пробурчал, мол, так бы оно и было, да замолчал надолго. А у самого закралось в душу сомнение – вдруг узнал мальчишка эту самую хызма, ведь досталась она старику от отца Хаубана!
Наконец, чтобы доподлинно удостовериться, решил он задать такой вопрос мальчику:
– Твой отец покойный был хорошим охотником, стрелком, метким стрелком, сынок. Помню, была у него хызма. Теперь ее, наверное, уж нет.
– Ах, дедушка, – простодушно отвечал Хаубан. – Люди говорили мне, что когда отец умер, у матери моей ничего не было. Вот она и отдала хызма, выменяла его на холст для савана.
Убедился Тараул, что безгрешен мальчик, нет у него на сердце никаких камней, что скрываются под водой, еще раз проронил слезу.
– Можно было, конечно, и в старой одежде похоронить твоего отца, – сказал он наконец, качая головой. – Да видно, мать твоя решила проститься с ним, как подобает. Что же, понять можно. Ведь был он спутником ее жизни, вместе с ним прожила она долгие счастливые годы.
– Эх, дедущка, что говорить, что было, то было, – горько улыбнулся Хаубан, но слезы и ему навернулись на глаза.
– Сказывали мне люди, что у матери моей после смерти отца ничего не осталось, не могла она провести поминки, как положено, – на третий, седьмой и сороковой дни. – Вздохнул Хаубан и продолжил свой горестный рассказ:
– Ушла мать в слезах из дома, хотела выпросить что-нибудь у людей. Ушла и пропала, с тех пор я ее не видел. Я тогда был совсем маленьким, даже не помню, как это было.
Долго молчали мальчик и старик, шли и шли к реке. Только когда осталось до нее совсем немного, вздрогнул Хаубан и почти шепотом проговорил:
– Раз уж мать пропала, хоть бы хызма осталась! Не ходил бы я, не зная, что делать, как медведь шатун, хоть бы охоте выучился.
И так горько прозвучали эти слова, что старик глубоко задумался и долго-долго молчал.
Вдруг он, решившись, остановился. Остановился за ним и Хаубан.
– Сынок, сынок! Хватит тебе маяться! – с мукой сердечной в голосе выговорил старик Тараул. – Я уже стар, мне шестьдесят лет. Еще столько же я не проживу. А ты пока еще малое дитя, у тебя все впереди. Вот, возьми эту хызма, такой хызма ни у кого на всем Урале нет! Храни ее как память, никому не говори, где взял, береги от злых людей!
Сказал так Тараул и протянул хызма Хаубану. От радости мальчик не знал, что делать, что сказать, крепко обнял хызма, прижал к груди. Наконец он пришел в себя и от всей души поблагодарил старика.
Весело стало обоим, быстро навострили они петлю и поймали большую щуку. Сварили ее, утолили голод и прилегли отдохнуть.
Наконец день стал клониться к закату, настал вечер. Попрощались тогда старик и мальчик и пошли в разные стороны, куда вела их судьба, которой они не знали.
Как Хаубан подстрелил золотую утку
День ото дня, год от году рос Хаубан. Теперь, когда у него была хызма, он не знал голода – жил охотой, так добывал себе пищу. Не хватало ему сноровки, и потому попадалась в руки только мелкая дичь.
Прошли годы. Однажды, когда ему исполнилось семнадцать лет, шел Хаубан по берегу лесного озера и вдруг увидел – плывет по воде золотая утка! Быстро прицелился егет, выстрелил, попал!
Бросился он в воду, чтобы достать свою добычу, уже начал было подгонять ее к берегу, как утка заговорила с ним человеческим голосом.
– Знай, егет, – не утку ты подстрелил, а любимую дочь падишаха Шульгена! —сказала она человеческим голосом.
Удивился Хаубан таким речам, даже перестал руками грести. Тут его ноги достали дна, и он поднялся в полном недоумении.
Сказала ему тогда утка такие слова:
– Не вытаскивай меня из озера, не разлучай с родным домом! Отблагодарю тебя стадами большими, все, что захочешь, дам тебе!
– Ну что же, раз такое дело, – из воды я тебя не вытащу, да только вот ты – моя первая большая удача. Не пытайся нырнуть, я тебя из рук не выпущу, – сказал тогда Хаубан. – И сам я, и отец мой, и мать выросли в голоде, знали нужду и лишения. С малых лет остался я сиротой, рос в унижении, не знал, куда себя деть, куда приткнуться. И потому теперь, когда пришла ко мне удача, я тебя из рук не выпущу.
Отвечала ему утка:
– Зачем тебе я? У моего отца во дворце столько богатств, хватит тебе до конца жизни, его дворец высотой с Иремель полон золота и драгоценных каменьев. А уж коней самых разных мастей в несметных табунах собрал мой отец видимо-невидимо, проси, сколько хочешь, уноси, сколько сможешь, только отпусти меня, егет!
Крепко держал ее Хаубан, не смогла его разжалобить утка. И тогда она ему сказала так:
– Послушай, егет, самое драгоценное, что есть у моего отца, самое драгоценное, что есть на всей земле – это его конь Акбузат. Он – предводитель всех табунов, на него можно положиться в трудный час. Нет огня – он его добудет, нет воды – достанет. Через бескрайние моря перелетит он, словно птица. Когда увидишь ты его, егет, поймешь, что нет на свете коня прекрасней – грива его белая, как шелк, сам он светло-серой масти, уши торчат, словно камыши, глаза отливают бронзой…
– Сладкие у тебя речи, – прервал ее Хаубан. – Да только нет у тебя ничего. Не обманывай меня, я не хочу остаться с пустыми руками.
Рассердилась тогда золотая утка, сказала она Хаубану:
– Я дочь падишаха, зачем мне тебя обманывать? Чтобы умереть на суше, пожалев богатства, которых у меня много, и которые, коли буду жива, добуду еще? Озеро это – мой дворец, каждый день, обернувшись золотой уткой, я здесь купаюсь. Если возьмешь меня на сушу, я стану всего лишь куском мяса, который даже съесть нельзя, потому что я – дочь воды. Выбирай, егет, два выхода есть у тебя. Если же ничего не выберешь – останешься ни с чем.
