Сергей Белозёров
Иркутские публикации
Сергей Алексеевич Белозёров родился 10 июня 1948 года на Дальнем Востоке, где служил в лётном полку его отец. Через некоторое время Белозёровы переехали в Белоруссию, а затем в Тулу, которая стала настоящей родиной Сергея. Печатался как поэт в основном в тульских и иркутских газетах, отдельные публикации — в журналах «Нева», «Огонёк», в сборнике издательства «Молодая гвардия». В 83-м году за журналистскую деятельность оказался в ссылке на станции Зима Иркутской области. В 1989 году в Туле вышла его первая и последняя книга «Словарь далей». Работал военкором в Приднестровье, где едва не расстался с жизнью, был контужен, получил многочисленные травмы. Умер 12 ноября 2002 года в Туле на 55-м году жизни. Посмертно стихи опубликованы в журналах «Дети Ра» (Москва), «Зинзивер» (СПб), «Сибирские огни» (Новосибирск), «День и ночь» (Красноярск), альманахах «Иркутское время» (Иркутск), «Тула», антологии военной поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это было» и других изданиях.
Стихи Сергея Белозёрова публиковались в в литературном приложении «Привал» иркутской газеты «Советская молодёжь» в 80-х и 90-х. Сергей тогда отбывал ссылку на станции Зима. Он пытался завязать литературные знакомства в Иркутске, познакомился с Анатолием Кобенковым, и Кобенков «взял его под крыло».
«Стих Белозёрова горчит многотиражкой, там грусть крестьянина не может срифмоваться с точкой рабочего, он поэтичен в слове “государство”, высок на слове “труд” и несерьёзен по отношенью к “звукам и мечтам”», — писал Кобенков во врезе к одной из подборок Белозёрова.
В розыске публикуемых ныне стихотворений неоценимую помощь оказали Любовь Сухаревская и Виталий Диксон. Вполне возможно, что не все публикации Белозёрова в сибирской периодике известны собирателям его поэтического наследия. Будем признательны всем за помощь в продолжении этих розысков.
Андрей Коровин
"Ещё я прощаюсь с весной —…"
Ещё я прощаюсь с весной —а лес в золочёном отрепье,и стаи истаяли в небе,со стоном прошли над страной!
Не знаю, как цокот капелисменяется стуком мотыг,но вижу не в детстве, а в делетоварищей милых моих.
Не знаю, как детство осталосьбез нас — одуванчик в руке…А к нам обращается старостьНа горьком сухом языке.
Отдал мимоходом нам кто-то,неведомо даже когда,весёлое горе работы,надрывное счастье труда…
Старухи
О чём услышит бедный старый дворик,когда старухи сядут у ворот?О ценах, распашонках, помидорах,о том, куда Отечество идёт.
Как будто корни узловаты руки,и мёртвою водой наполнен взгляд…Сидят в жакетах плюшевых старухи,о внуках и погоде говорят.
Внемлите им, как самому народу,и ежели старухи наплетут,что это спутник путает погоду —остановите спутник на лету.
И вдумайтесь. И не спешите, спорясо сказанным на самом склоне дней —они хотят, чтоб мы не знали горя,и потому им многое видней.
"Это утро возносило…"
Это утро возносилоперистые облака,точно свежие стропила,видные издалека.Было взломано и вскрытонебо ветром и зарёй,резкий свет упал на жито,речку, лес и луг сырой.И тогда меня пронзилиэтот свет и та печаль,оттого что мне Россияотворила ширь и даль.А под ветром травы смялись…Я теперь не знаю сам:здесь ли били и смеялисьи не верили слезам?Здесь ли, нет ли разлюбили,здесь ли жили с другом врозь?Это всё, как столб из пыли,покружилось, улеглось.Есть песчаная дорога,да заря на небесах —ни укора, ни упрёканет у Родины в глазах.Ну, а я корить не в силах,да и некого корить…Вот страна — над ней стропила,мне их небом надо крыть.
Гагарин
Он шел по ковровой тропинке,Улыбку скрывал — и не мог…Но вздрогнули мы: на ботинкеНа левом, развязан шнурок.
И сразу весь мир задохнулся,И сразу весь мир зашептал:«О, только бы он не споткнулся!О, только бы он не упал!»
Быть может, его оградилаОт малой минутной бедыТого заклинания сила:«Родной наш, не упади!»
И если бы после мы зналиМинуту последнюю ту, —Да мы бы дыханьем держалиЕго самолет на лету!
Мальчик у почтамта
С кем же всё-таки схож он, вышедший из-под штампа,К полночи после таблеток впавший в лёгкую спячку,Мальчик в кожаной куртке, встреченный у почтамта,Стриженый под фашиста, мерно жующий жвачку?В юности я схлестнулся, помнится, с сопляками,Четверо было спереди, пятый ударил сзади.Помню, один всё целился в голову каблуками —Может быть, батя этого? Нет, мелковаты бати.Или в особом отделе, в личном секретном делеНа фотокарточке эти чёрточки промелькнули,В деле о «самостреле» — его молоденьком деде,Пальцы себе отстрелившем, чтоб не идти под пули?Нет. Мы встречались в мире, которого не бывало.В будущем, на которое очи бы не глядели:Он, уцелев при взрыве, вылезши из подвала,Мчался на мотоцикле, городом мёртвых владея.Всё, развалившись, открылось: денежный шкаф и аптека,Всё для него: от бутылок до теплого женского тела,Всё остальное сгорело: ни одного человекаНет между ним и счастьем. Рыча, душа его пела.Был он тогда постарше, выглядел он солдатом,Шлем его не был рогатым — торчали рога автомата,Взмах моих рук увидев, он и повёл автоматомЗдесь, у почтамта, где ночью встретились мы когда-то…Сразу я умер. И сразу — в нынешний день метнулся,Вместе со всем человечеством ещё непослушной рукоюВыключил это будущее, всё-таки дотянулся,Такого теперь не будет. Будет совсем другое.Вот и живу на свете. Сводку последних известийКак-то спокойнее слушаю, придя на работу в девять,Только душа не на месте, всё же душа не на месте:Ты-то остался, парень. Что мне с тобою делать?
Сухари
Не обойтись большой странеБез нас в труде и на войне.Мы очерствели, почернели,Как чёрный хлеб, который ели.Мы — сухари. И сухарямСначала выпадает детство:Вздымаясь, жадно дышит тесто,И бродят молодые дрожжи,Но уголь с пламенем начнутРаботать чёрную работу —И проступает соль от потаНа обгорелой корке кожи.От ветра и от солнца сушеИ твёрже становились души,Черствела плоть в дыханье будней.И всё же хорошо, что будетВ запасе чёрный хлеб насущный,Насушенный на всякий случайДля нас, — мы тоже ведь запас,Пусть реже вспоминают насИ отзываются не лучше —Живём спокойно и достойноИ знаем: сухари берутНа самый непосильный труд,На самые большие войны.
"Гайка выпала в стране?…"
Гайка выпала в стране?Вал карданный разболтался?Или зуб на шестерне,На ведущей поломался?Несколько газетных строкСообщили мне устало:Двадцать лет — нормальный срокОт идеи до металла.Тычется изобретательВ двери так же, как писатель,Ровно столько, например,Ожидал я книжку эту.И впервые смысла нетуВ том, что русский инженерРавен русскому поэту.
"Время, наверно, рассыпаться кубикам…."
Время, наверно, рассыпаться кубикам,Время седеть, как под осень трава —Стиснули зубы железным загубникомТяжкие и дорогие слова.Прежние были, как рябь на поверхности,Эти черпнул я со дна родника,И потому убеждённее веритсяВ совесть народа и правду стиха.Было бы это. А строчка обтешется,Вспыхнут сравненья, возникнет мотив —Слышать бы только диктовку Отечества,Категорический императив.
Оттепель
