Марина Багирова и Нина Бархат
Присвоенная
Часть перваяI put a spell on you
Because you're mine…
(Joe Cocker)
Он был в моей жизни всегда.
Пытаясь найти свое первое воспоминание о нем, я поражаюсь невозможному: вот я, бессловесная кроха, в просторе своей колыбели. Той единственной, которая может утешить одним звуком своего голоса, рядом нет. Вместо нее надо мной навис кто-то огромный, закрывающий собой мир. Все, что он делает — смотрит на меня. Просто смотрит, неподвижный. Но, хотя я еще ничего не понимаю, мне страшно…
С самых ранних дней страх стал моим главным чувством.
Будто для малыша недостаточно вокруг ужасного, глупые родители пугают его ведьмами, дядьками, злодеями — в зависимости от богатства своей убогой фантазии.
Мой страх был реален. И стоило мне услышать его имя — Кристоф, как я начинала плакать. Но очень скоро, убедившись, что до моих слез никому нет дела, я перестала выпускать их наружу, собирая бездонное озеро внутри…
В нашем богатом доме было все, что нужно для счастливой жизни ребенка. Комната, в которой я жила, — огромная, светлая, полная очаровательной мебели и игрушек — могла бы послужить образцом девичьей мечты. Красивая и дорогая одежда воспринималась мной как норма. За порядком в доме следила многочисленная прислуга, тихая, профессионально-незаметная, а штат поваров без устали изобретал новые блюда каждый день.
И здесь мое счастье обрывалось.
Семье я была не нужна.
Познавший власть и деньги в полной мере, мой отец был надменным, суровым человеком. Давление его непростого характера испытывал на себе каждый человек в доме, за исключением, разве что, горячо любимой жены. Но стоило ему увидеть меня, и он взрывался совершенно неконтролируемым раздражением. Если же я пыталась заговорить с ним, разговор неизменно заканчивался криком.
Мама, такая нежная и ласковая с другими — и даже со слугами! — сторонилась меня, словно прокаженной. Ровный, безразличный тон, с которым она обращалась ко мне в случаях, когда этого невозможно было избежать, сводил с ума. А ее объятия так и остались для меня недостижимой детской мечтой.
В веселых играх сестры Наташи и брата Павла с любимым дядей я никогда не участвовала — меня не замечали. И только к Лидии, своей тете, я испытывала что-то, похожее на признательность, за ее улыбку и теплый взгляд.
Мне казалось, что все меня ненавидят.
И я не могла понять — за что?..
Кристоф приходил в наш дом два раза в год, и был невидим для окружающих. Без единого слова, он властно открывал дверь и шел, сопровождаемый волной ужаса, бегущей от него подобно цунами: потупленные взгляды, замирающие разговоры, шарахающаяся во все стороны прислуга и тишина.
Мертвая тишина.
Только Павел с Наташей иногда проявляли чудеса смелости и пробовали с ним заговорить. Эта любознательность была, пожалуй, единственной провинностью, за которую их наказывали почти так же сильно, как меня за любую оплошность.
Он направлялся в мою комнату, и я покорно следовала за ним. Всегда. Было в Кристофе что-то, удерживающее от необдуманных поступков, таких как побег… или нож в спину. Даже ребенком я чувствовала — это неизбежно. Ничто и никто мне не поможет. Мне все равно придется остаться с ним наедине. А потом он закрывал дверь, поворачивался ко мне, подходил вплотную, и его взгляд резко менялся. Я боялась этого момента больше всего. Было такое чувство, будто он рукой хватал меня за горло, вытряхивая последние крохи сопротивления. Под этим бесконечным взглядом само время переставало существовать, и я летела, летела в бездонную пропасть и никогда не могла достичь дна, чтобы разбиться, наконец, о черный гранит и получить избавление от моего мучителя… Но тут меня проглатывала темнота, и это было почти приятно. Я лишь боялась, что однажды останусь в этой тьме навсегда.
Когда я просыпалась, его уже не было рядом. На шее или руке я иногда находила маленькие темные точки, которые потом тщательно, с непонятным для самой себя стыдом, маскировала. Едва заметные, будто след от укола, они слегка беспокоили при нажатии, но не более того. А вот голова просто разрывалась от боли, надолго укладывая меня в постель. Обычно мне требовалось несколько дней, чтобы окончательно прийти в себя после этих «визитов»…
Все попытки пожаловаться родителям на боль, которую причинял мне Кристоф, наталкивались на глухую стену. В назидание, чтобы больше не тревожила запретную тему, меня оставляли саму в закрытой комнате, и спустя долгое время, измученная беззвучным плачем, я засыпала, усвоив еще один урок неизбежности.
Но, к сожалению, и это было не все.
Полгода ожидая с замиранием сердца приближения черного дня, я, тем не менее, в течение всего этого времени ощущала чужое присутствие. Сначала, познакомившись со страшными сказками, я принимала его за призрака — невидимого и всемогущего, следящего за каждым моим шагом. Позже, с течением лет, когда реальность стала терять мистические черты, приписываемые ей детством, я просто считала это игрой больного воображения, уже тогда прекрасно понимая, что здоровым оно у меня быть не может.
Иногда, в очередной раз покорно следуя за Кристофом, я пыталась найти смелость, чтобы заговорить. Мне хотелось узнать, что он делает со мной, парящей в темноте забвения, и больно ли это. Мне хотелось объяснить, как сильно я его боюсь, рассказать о ночных кошмарах, в которых главным — и единственным — действующим лицом всегда был он. Мне хотелось хоть как-то пробиться к нему…
Вот только я не знала — зачем.
Но, стоило увидеть его нечеловечески-холодное лицо и взгляд, проникавший гораздо глубже, чем возможно было выдержать, и от моей решимости не оставалось и следа.
И я снова шла за ним — обреченно…
Да, у меня было очень странное детство.
** ** **
В день пятнадцатилетия мне устроили торжество, чего никогда не делали раньше. Вместо того, чтобы задаться вопросом, что же изменилось, почему вдруг мои безразличные родители решили проявить заботу, я, юная и наивная, искренне обрадовалась известию. Кипя от возбуждения, я сновала из комнаты в комнату, наблюдая за приготовлениями.
Это был праздник — такое малознакомое мне слово и еще менее знакомое состояние. Я пригласила всех, кого только хотела, и даже тех, кого приглашать не следовало — друзей, подруг, знакомых и почти незнакомых, завистников, соперниц, сплетниц… Всех.
К вечеру дом был полон.
