Жигулин Анатолий Владимирович
Летящие дни
Посвящается Ирине Викторовне Жигулиной
Об авторе и его стихах
Известный советский поэт Анатолий Жигулин родился 1 января 1930 года в Воронеже, но раннее его детство прошло в селе Подгорном на юге Воронежской области, где его отец, Владимир Федорович Жигулин, работал начальником почты.
В 1937 году семья переехала на родину матери, Евгении Митрофановны Раевской — правнучки поэта-декабриста Владимира Федосеевича Раевского, — в город Воронеж.
В 1949 году стихи школьника, а затем студента Воронежского лесохозяйственного института Анатолия Жигулина появились в воронежской периодике (газета «Коммуна», альманах «Литературный Воронеж»).
В том же году молодой поэт был незаконно репрессирован по ложному обвинению как «враг народа». В заключении работал на строительстве и ремонте железной дороги Тайшет — Братск, затем на лесоповале в районе станции Чуна Иркутской области, далее на Колыме — шахтером (на рудниках в Бутугычаге и пос. им. Белова).
Полностью реабилитирован в 1956 году. Окончил Воронежский лесотехнический институт (1960), Высшие литературные курсы СП СССР (1965). Первая книжка «Огни моего города» вышла в Воронеже в 1959 году.
Сейчас Анатолий Жигулин автор более двадцати книг стихов. Член КПСС с 1963 года, Союза писателей СССР — с 1962 года. С 1963 года живет в Москве. В последние 10 лет ведет поэтический семинар в Литературном институте им. А. М. Горького.
В большую литературу Анатолий Жигулин вошел в начале 60-х годов как поэт «трудной темы». В начале 70-х годов критики дружно причислили его к так называемой «тихой лирике», хотя свою «сибирско-колымскую одиссею» поэт никогда не забывал и всегда обращался к ней даже в своих поздних стихах.
Критика писала, что Анатолию Жигулину вообще досталась нестандартная судьба и нестандартная стезя в поэзии. Драматизм личной судьбы помог ему выразить сложность времени.
Сгоревшая тетрадь
Рукописи не горят.
М. Булгаков
НЕ НАДО БОЯТЬСЯ ПАМЯТИ
Снег над соснами кружится, кружится.Конвоиры кричат в лесу…Но стихи мои не об ужасах.Не рассчитаны на слезу.
И не призраки черных вышекУ моих воспаленных глаз.Нашу быль все равно опишут,И опишут не хуже нас.
Я на трудных дорогах века,Где от стужи стыли сердца,Разглядеть хочу человека —СовременникаИ борца.
И не надо бояться памятиТех не очень далеких лет,Где затерян по снежной заметиНашей юности горький след.
Там, в тайге,Вдали от селения,Если боль от обид остра,Рисовали мы профиль ЛенинаНа остывшей золе костра.
Там особою мерой мерилиРадость встреч и печаль разлук.Там еще сильней мы поверилиВ силу наших рабочих рук.
Согревая свой хлеб ладонями,Забывая тоску в труде,Там впервые мы твердо поняли,Что друзей узнаютВ беде.
Как же мне не писать об этом?!Как же свой рассказ не начать?!Нет! Не быть мне тогда поэтом,Если яСмогуПромолчать!
1962–1963
МОСКВА
Я в первый раз в Москву приехалТринадцать лет тому назад,Мне в память врезанСкорбной вехойТюрьмы облупленный фасад.
Солдат конвойных злые лица.Тупик, похожий на загон…Меня в любимую столицуПривез «столыпинский» вагон.
Гремели кованые двери,И кто-то плакал в тишине…Москва!..«Москва слезам не верит» —Пришли словаНа память мне.
Шел трудный год пятидесятый.Я ел соленую треску.И сквозь железные квадратыСмотрел впервые на Москву.
За прутьями теснились кровли,Какой-то склад,Какой-то мост.И вдалеке — как капли крови —Огни родных кремлевских звезд.
Хотелось плакать от обиды.Хватала за душу тоска.Но, как и в древности забытой,Слезам не верила Москва…
Текла безмолвная беседа…Решетки прут пристыл к руке.И я не спал.И до рассветаСмотрел на звезды вдалеке.
И стала вдруг родней и ближеМосква в предутреннем дыму…А через деньС гудком охрипшимУшел состав — на Колыму…
Я все прошел.Я гордо мерилДороги, беды и года.Москва —Она слезам не верит.И я не плакалНикогда.
Но помню яКвартал притихший,Москву в те горькие часы.И на холодных, синих крышахСкупыеКапелькиРосы…
1962–1963
НАЧАЛО ПОЭМЫ
Начинаю поэму.Я у правды в долгу.Я решить эту темуПо частям не смогу.
Только в целом и полномЭто можно понять.Только в целом — не больноЭту правду принять.
Как случилось такое,Понять не могу:Я иду под конвоем,Увязая в снегу.
Не в неволе немецкой,Не по черной золе.Я иду по советской,По любимой земле.
Не эсэсовец лютыйНад моею бедой,А знакомый как будтоСолдат молодой.
Весельчак с автоматомВ ушанке большой,Он ругается матомДо чего ж хорошо!
— Эй, фашистские гады!Ваш рот-перерот!Вас давно бы всех надоОтправить в расход!..
И гуляет по спинамТяжелый приклад…А ведь он мой ровесник,Этот юный солдат.
Уж не с ним ли я вместеНад задачей сопел?Уж не с ним ли я песниО Сталине пел?
Про счастливое детство,Про родного отца…Где ж то страшное место,Где начало конца?
Как расстались однаждыМы с ним навсегда?Почему я под стражейНа глухие года?..
Ой, не знаю, не знаю.Сказать не могу.Я угрюмо шагаюВ голубую тайгу…
1962
ОТЕЦ
В серый домМоего вызывали отца.И гудели словаТяжелее свинца.
И давился от злостиУпрямый майор.Было каждое словоНе слово — топор.
— Враг народа твой сын!Отрекись от него!Мы расшлепаем скороСынка твоего!..
Но поднялся со стулаМой старый отец.И в глазах его честныхБыл тоже — свинец.
— Я не верю! — сказал он,Листок отстраня. —Если сын виноват —Расстреляйте меня.
1962
СТИХИ
Когда мне былоОчень-очень трудно,Стихи читал яВ карцере холодном.И гневные, пылающие строкиТюремный сотрясали потолок:
«Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, Гения и Славы палачи!Таитесь вы под сению закона,Пред вами суд и правда — все молчи!..»
И в камеру врывался надзирательС испуганным дежурным офицером.Они орали:— Как ты смеешь, сволочь,ЧитатьАнтисоветскиеСтихи!
1963
СНЫ
Семь лет назад я вышел из тюрьмы.А мне побеги,Всё побеги снятся…Мне шорохи мерещатся из тьмы.Вокруг сугробы синие искрятся.
Весь лагерь спит,Уставший от забот,В скупом теплеГлухих барачных секций.Но вот ударил с вышки пулемет.Прожектор больно полоснул по сердцу.
Вот я по полю снежному бегу.Я задыхаюсь.Я промок от пота.Я продираюсь с треском сквозь тайгу,Проваливаюсь в жадное болото.
Овчарки лают где-то в двух шагах.Я их клыки оскаленные вижу.Я до ареста так любил собак.И как теперь собак я ненавижу!..
Я посыпаю табаком следы.Я по ручью иду,Чтоб сбить погоню.Она все ближе, ближе.Сквозь кустыЯ различаю красные погоны..
Вот закружились снежные холмы…Вот я упал.И не могу подняться.…Семь лет назад я вышел из тюрьмы.А мне побеги,Всё побеги снятся…
1962–1963
ЗАБЫТЫЙ СЛУЧАЙ
Забытый случай, дальний-дальний,Мерцает в прошлом, как свеча…В холодном БУРе на ЦентральномМы удавили стукача.
Нас было в камере двенадцать.Он был тринадцатым, подлец.По части всяких провокацийЕще на воле был он спец.
Он нас закладывал с уменьем,Он был «наседкой» среди нас.Но вот пришел конец терпенью,Пробил его последний час.
Его, притиснутого к нарам,Хвостом начавшего крутить,Любой из нас одним ударомДосрочно мог освободить.
Но чтоб никто не смел сознаться,Когда допрашивать начнут,Его душили все двенадцать,Тянули с двух сторон за жгут…
Нас кум допрашивал подробно,Морил в кондее сколько мог,Нас били бешено и злобно,Но мы твердили:«Сам подох…»
И хоть отметки роковыеНа шее видел мал и стар,Врач записал:«Гипертония», —В его Последний формуляр.
И на погосте, под забором,Где не росла трава с тех пор,Он был земельным прокуроромНавечно принят под надзор…
Промчались годы, словно выстрел…И в память тех далеких днейДвенадцатая часть убийстваЛежит на совести моей.
1964
ЭПОХА
Что говорить. Конечно, это плохо,Что жить пришлось от жизни далеко.А где-то рядом гулко шла эпоха.Без нас ей было очень нелегко.
Одетые в казенные бушлаты,Гадали мы за стенами тюрьмы:Она ли перед нами виновата,А может, больше виноваты мы?..
Но вот опять веселая столицаГорит над нами звездами огней.И все, конечно, может повториться.Но мы теперь во много раз умней.
Мне говорят:«Поэт, поглубже мысли!И тень,И свет эпохи передай!»И под своим расплывчатым «осмысли»Упрямо понимают: «оправдай».
Я не могу оправдывать утраты,И есть однаОсобенная боль:Мы сами были в чем-то виноваты,Мы сами где-тоПроигралиБой.
1963–1964
* * *
В округе бродит холод синийИ жмется к дымному костру.И куст серебряной полыниДрожит в кювете на ветру.В такие дни
В полях покатыхОт влаги чернозем тяжел…И видно дали,Что когда-тоПутями горькими прошел.
А если вдруг махры закуришь,Затеплишь робкий огонек,То встанет рядомВанька Кураш,Тщедушный «львiвський» паренек.
Я презирал его, «бандеру».Я был воспитан — будь здоров!Ругал я крест его и веру,Я с ним отменно был суров.
Он был оборван и простужен.А впереди — нелегкий срок.И так ему был, видно, нуженМахорки жиденький глоток.
Но я не дал ему махорки,Не дал жестоко, как врагу.Его упрек безмолвно-горькийС тех пор забыть я не могу.
И только лишь опустишь веки —И сразу видится вдали,Как два солдатаС лесосекиЕго убитого несли.
Сосна тяжелая упала,Хлестнула кроной по росе.И Ваньки Кураша не стало,Как будто не было совсем.
Жива ли мать его — не знаю…Наверно, в час,Когда роса,Один лишь я и вспоминаюЕго усталые глаза…
А осень бродит в чистом поле.Стерня упруга, как струна.И жизнь очищена от боли.И толькоПамятьюПолна.
1964
КОЛЫМСКАЯ ПЕСНЯ
Я поеду одинК тем заснеженным скалам,Где когда-то давноПод конвоем ходил.Я поеду один,Чтоб ты снова меня не искала,На реку КолымуЯ поеду один.
Я поеду тудаНе в тюремном вагонеИ не в трюме глухом,Не в стальных кандалах,Я туда полечу,Словно лебедь в алмазной короне —На сверкающем «Ту»В золотых облаках.
Четверть века прошло,А природа все та же —Полутемный распадокЗа сопкой кривой.Лишь чего-то слегкаНе хватает в знакомом пейзаже —Это там, на горе,Не стоит часовой.
Я увижу рудникЗа истлевшим бараком,Где привольно растетГолубая лоза.И душа, как тогда,Переполнится болью и мраком,И с небес упадет —Как дождинка — слеза.
Я поеду тудаНе в тюремном вагонеИ не в трюме глухом,Не в стальных кандалах.Я туда полечу,Словно лебедь в алмазной короне —На сверкающем «Ту»В золотых облаках…
1976
Полярные цветы
