Филиппов Вадим
Мекин и
Вадим Филиппов
Мекин и...
Часть I. МЕКИН
МОРЕ
Снится мне, что я оказался в Севастополе.
В Севастополь я ездил несколько раз, когда был мал (прискорбно мал, как любит говорить один из моих друзей), и потом еще раз, так сказать, по необходимости, после тяжелой болезни. Мне повезло с Севастополем в том смысле, что там жил мой двоюродный дед. Степени родства всегда были не особенно ясны мне, поэтому скажем проще - там жил родной брат моей бабушки. Когда я был, как уже сказано, прискорбно мал, он казался мне стариком - высоким осанистым стариком с артистической гривой седых волос (так мне казалось, и так я запомнил, хотя, возможно, на самом деле он был маленьким и лысым. Да нет, точно, волосы у него были по тем временам и для его возраста длиннее положенного). В прошлом военный строитель, тогда он уже жил один, оставив за плечами как минимум две жены, насколько я знал, и детей - сколько точно, не знаю. Моя бабушка, его родная сестра, почему-то не очень охотно рассказывала о нем. Впрочем, она вообще не очень охотно рассказывала, пока ее не спрашивали. Я и не спрашивал, о чем сейчас частенько жалею. Как мне иногда кажется, к дяде Мите (мы с моей двоюродной сестрой - кузиной, как это называлось раньше, но не прижилось это слово у нас, и правильно - называли его дядей) она относилась со смешанным чувством неудовольствия и опаски. Не любила она его, по-моему - в смысле, не любила как уже взрослого человека, а не как брата. Может, она считала его алкоголиком? Он и правда любил выпить, и привычной дозой, по моим воспоминаниям, было для него не менее полубутылки в день - но пилось это понемножку, и сильно пьяным не видел я его никогда. Он жил один, в двухкомнатной квартире на втором этаже двухэтажного дома - дома такой постройки я видел только в Севастополе, и меня всегда поражало то, что вход на первый этаж и на второй сделаны с двух разных сторон. Так вот, несмотря на свое, как, видимо, казалось бабушке, повседневное пьянство, жил он в полном порядке и даже имел крошечный садик прямо под окном, из которого до его окон поднималась виноградная лоза, правда, окончательно одичавшая и производившая только мелкие и абсолютно скуловоротные ягоды. Зато там же росли какие-то сливы, по-моему, даже персик, а с другой стороны дома, куда выходили окна кухни, опять-таки прямо под окном, у соседки рос абрикос. С земли созревшие абрикосы достать было невозможно, и тогда соседка снизу приходила к дяде Мите, и просила его снять их палкой, что он и делал не без пользы для себя и для нас. Мы - это я с Ольгой, двоюродной сестрой, пару раз мы были у него вместе, но, конечно, не сами по себе, тут даже вопроса не было, а только вместе с бабушкой. Детей (и нас, разумеется) дядя Митя не любил, и терпел нас только породственному.
Как я во сне попал в Севастополь, мне абсолютно не ясно.
Туда и в далекие светлые дни предзастоя-то попасть было достаточно трудно - то есть, не то чтобы трудно, взял билет и поезжай, но сделано это было, как то у нас ведется, "через Альпы". В последние годы, когда Севастополь закрыли для туристов, вообще нужен был специальный вызов. А тогда можно было ехать поездом, и даже двумя поездами - через Москву с пересадкой до Севастополя прямо, или прямым поездом. но до Симферополя. Что касается первого способа, то бабушке с двумя детьми - мне было лет тринадцать, значит, Ольге четыре - он был, мягко говоря, неудобен. Одной такой поездки хватило, чтобы больше этого не повторилось. Тогда мы более или менее спокойно доехали до Москвы, у нас оставалось часов пять (пять!) до симферопольского поезда, и мне взбрело в голову потащить всю нашу компанию на ВДНХ. Бабушке (мы с сестрой звали ее "бабуля", но слово это почему-то всегда казалось мне, и сейчас кажется, каким-то неестественным; очень трудно описать мое отношение к этому слову; я бы скорее обратился так к незнакомой пожилой женщине; помню, на одном из подарков от нее мне на день рождения было написано "Димуле от бабули" - вот это вот "-ули", повторенное два раза, корябнуло ухо; в общем, не люблю я этот суффикс), так вот, бабушке очень хотелось съездить к родственникам, или знакомым, кто-то был у нее в Москве, но детям хотелось на ВДНХ. Ничего особенного и не было на этой ВДНХ, но я в Москве был первый раз в жизни, и, то ли под влиянием абсолютного в идиотизме своем фильма "Свинарка и пастух", то ли по каким-то другим причинам, я считал своим долгом там побывать. Бабушка же считала своим долгом откликнуться. Она мне вообще казалась очень правильной женщиной. Она тоже, как и ее брат, была строителем; до войны, как отложилось у меня в голове, возможно, что и абсолютно неправильно, строила знаменитый винсовхоз в Массандре, строила вместе с мужем, и в оккупацию попала с детьми - с моей матушкой и ее сестрой. Как они тогда жили, она тоже почти никогда не рассказывала, помню только, что однажды, когда ей захотелось испечь курник, а я просто не знал, что это такое, она вспомнила, как во время войны им выпало счастье испечь курник из козлятины, так что судите сами. А уже после войны, и после смерти ее мужа, моего деда, которого я, конечно, видел только на фотографиях, она еще работала прорабом. Женщина-прораб - это я только сейчас понимаю, что это такое. Впрочем, жесткость, не жесткость даже, а целенаправленность в ней была всегда - даже, и особенно, тогда, когда она убедила себя и всех окружающих, что мне надо учиться в музыкальной школе, и, чтобы разбираться в моих занятиях, сама выучила ноты и довольно успешно меня контролировала. Сама, впрочем, не играла, и при мне ни разу даже не пыталась.
Я стою почти на развилке дороги, которая ведет, если прямо, то на Солдатский пляж, а если налево - то на "дикий", в Херсонес.
Ходу от дома дяди Мити до трех рядом лежащих пляжей было минут десять, не больше. Жил он, можно сказать, почти в пригороде. То есть, большие дома уже строились, и даже еще ближе к морю, чем стоял его дом, но они не запоминались. Запоминались двух-трехэтажные строения типичного южного вида, кое-где даже с внешними галереями. Там было три пляжа: Детский, официально именовавшийся "Песчаным", зажатый между то ли военной базой, то ли военным училищем, и санаторием; Солдатский, впоследствии благоустроенный, что выражалось в том, что огромные глыбы на берегу засыпали острым щебнем в надежде на то, что море превратит его в круглую скользкую гальку - Солдатский, который после благоустройства переименовали в "Солнечный"; и вот этот самый "дикий", который и пляжем-то не был - так, узкая полоска под высоким обрывом, на котором и располагался этот сказочный древнегреческий Херсонес. Сказочным он был, кстати сказать, не больше, а даже меньше, чем многие другие места. То ли потому, что большая часть развалин продолжала медленно разваливаться прямо под открытым небом, то ли просто оттого, что не было в нем никакой музейности, по крайней мере, в той части, которая не была свезена в какое-то старое здание, переоборудованное под собственно музей, Древняя Греция представлялась в этом месте гораздо легче, чем в книжках с учеными и малоучеными названиями. Итак, наверху был древний Херсонес, вернее, то, что от него осталось, и знаменитый колокол меж двух колонн, известный почти всем, примерно как памятник погибшим кораблям; а внизу сидела у воды те, кому не хотелось, по разным причинам, идти на пляж официальный - то ли тянуло на романтику, то ли на свежий воздух. А пляж официальный, Солнечный, был уж официальным до ужаса - ровненько сделанный бетонный полукруг, охватывающий залив, со всеми непременными атрибутами почти городского пляжа, к примеру, продажей мороженого и пирожков (мороженое было фруктовое, по семь копеек, а пирожки, горячие и с ливером, по пять). Кроме того, там были расставлены плохо оструганые топчаны, а если топчана не доставалось пожилыми людьми особенно ценились места под навесом - можно было взять напрокат "лежак" или шезлонг. Еще напрокат можно было взять ракетки для бадминтона, ну и всякую прочую ерунду. А Песчаный пляж был просто квадратом сравнительно чистого песка между двумя высоченными заборам. Сначала его просто весь густо и тесно уставили топчанами. Потом слева, вдоль забора училища, или базы, построили двухэтажный пирс, наверх которого тоже наставили топчанов, и громко назвали все это сооружение "солярием".
Я стою на самом краю холма, за которым дорога начинает спускаться к морю. Моря еще не видно, еще нужно сделать два или три шага, но я почему-то стою и просто слушаю. Внизу, за негромким шумом толпы и частыми взвизгами детей, слышен прибой.
Конечно, не обязательно было ходить именно на эти пляжи - был еще пляж "Омега", названный так за сходство по форме с заглавной греческой буквой - узкая горловина залива и за ней ленивая широкая лужа, до безобразия мелкая (и потому безопасная для детей), и естественно, донельзя взбаламученная. На Омегу нужно было ехать троллейбусом, вечно переполненным курортниками с пляжными сумками, наполненными всевозможным припасом, в первую очередь съестным, и детьми с заблаговременно надутыми резиновыми кругами. Можно было дойти и пешком, но бабушке это было уже тяжело, а нам уже хватало разумения, когда она отставала, соизмерять шаг, если она не посылала нас вперед, скажем, занять место, а, заняв этот самый "топчан", сесть на него чинно и ждать, но не размахивать руками, и не вопить, как дочерна загорелый пацан рядом: "Мамань, газу, газу!", с характерным хохляцким "гхе". Из-за неглубины я не любил этот пляж, но зато на нем, в отличие от всех остальных, можно было взять напрокат почти настоящую весельную лодку, и заплыть на ней далеко-далеко, где вода становилась, наконец, чистой, и если подождать, мимо проплывала настоящая медуза - не та желейная плошка, которых было полно на берегу после шторма, а настоящая медуза - сантиметров тридцати, голубовато-розовая, с тяжелым стволом толщиной в руку, со всякими выростами и присосками. Таких медуз я в руки брать боялся - еще "стрекнут", как это с чувством превосходства говорили местные, стрекнутые неоднократно. А еще была Учкуевка, на которую нужно было плыть на небольшом катере почти полчаса. Она хороша как раз своей полной противоположностью Омеге - это был широкий залив, полностью открытый в море, и галечным берегом круто уходивший вглубь, так что в двух шагах уже было по шейку, и нырять можно было прямо от прибоя. Это, впрочем, тоже был цивильный пляж, с топчанами, шашлыками - на тех трех пляжах, около нас, шашлыки появились много позже - с многими загадочными киосками, вроде тех комков, что стоят повсюду, и так же торговали в них всякой всячиной.
