Берзер Анна
Прощание, Памяти павших
АННА БЕРЗЕР
ПРОЩАНИЕ
"ПАМЯТИ ПАВШИХ"
"Неужели мы уступим писателям будущих поколений честь рассказать об этом миру?" - сказал Василий Семенович Гроссман в день окончания войны.
Буквально в этот день... Слова эти напечатаны в "Литературной газете", в номере, посвященном Дню Победы. Накануне парада. В небольшой статье "Труд писателя" он рисует командный пункт командира стрелковой дивизии, где ему удалось побывать.
"Противник, злой и сильный, бил всей мощью своей артиллерии, молотил авиацией, таранил танками наш передний край. Кое-где оборона наша дрогнула.
Напряжение на командном пункте было необычайное, лица людей суровы и пасмурны. Беспрерывно звонил телефон - тревожные вести шли из полков. Внезапно позвонил командующий армией. Сидя на нарах, неподалеку от командира дивизии, явственно слышал я раскаты злого начальнического голоса - командарм распекал моего хозяина. Едва командарм закончил разговор, как прибежал офицер связи с новым тревожным донесением, и тут же снова зазвонил телефон: командир полка просил поддержки. Полковник, командир дивизии, не мог ему этой поддержки оказать - на участке соседнего полка положение оказалось еще серьезнее, еще тяжелее".
Гроссман сидел рядом и "следил за лицом полковника - оно казалось спокойным. Но, видимо, спокойствие это было внешним".
И дальше: "Мне представилось на минуту, что испытал бы я, если бы вот сейчас весь огромный, тревожный груз ответственности за исход этого боя некто внезапно тут же, в этом блиндаже перевалил с плеч этого полковника на мои..."
Потом добавляет: "Но тут произошла любопытная вещь. Командир дивизии, который, казалось, забыл о моем присутствии, точно подслушав мою мысль, внезапно повернулся в мою сторону и улыбнулся, улыбнулся с некоторым злорадством. "Ничего, ничего, - сказал он, - теперь я парюсь, но вот кончится война, придется попариться писателям, все это объяснить да описать"".
В день окончания войны Гроссман не случайно вспоминает "этот маленький разговор". Чтобы после этого сказать: "Вот оно и пришло, время нашей ответственности. Отдаем ли мы себе отчет в размерах и тяжести этой ответственности? Понимаем ли огромность благородной и совсем не легкой работы? Понимаем ли мы, что нам, никому иному, пришло время вступить в сражение с силами забвения, с медленным и неумолимым течением реки времени. Надо сохранить в памяти людей великое время. Мы - очевидцы и свидетели того, как черное, мировое зло вырвалось на простор Европы, сокрушая, испепеляя добро, мораль и самую жизнь".
С первого же мирного дня отчетливо понимал Гроссман великие задачи великой литературы. Точно так, как и в последние дни своей жизни. И этот переход от мастерски написанного боевого эпизода к сокровенной лирике души - вечен в творчестве Гроссмана.
Огромная ответственность перед правдой жизни и правдой войны... Перед настоящим и будущим... Перед литературой и собственным своим творчеством.
Характерно, что в маленькой этой заметочке он находит место и таким словам: "Но наш литературный труд - достоин ли он великой литературы прошлого? Может ли он служить образцом для грядущего? Сегодня мы на этот вопрос должны ответить отрицательно. И потому особенно больно наблюдать подчас встречающиеся в нашей литературной среде чванливую самоуверенность, сытое, ленивое довольство убогими результатами торопливых и поверхностных трудов".
Кончает Василий Семенович Гроссман так: "Все это, чем победил народ в войне, должны мы написать на знамени нашего маленького литературного войска, начиная наш долгий послевоенный труд. Иначе не стать нам достойными русской литературы прошедших поколений, иначе не стать нам полезными народу в настоящем, не стать достойными его будущего".
Так понимает Гроссман свои задачи, начиная свой долгий послевоенный труд, определяя будущий путь, его нравственный и общечеловеческий смысл, отбрасывая с этого пути все чванливое, самодовольное и сытое... В этот 1945 год... Будто прозревая всю толщу десятилетий.
И мне хочется еще раз повторить его слова из этой статьи: "Неужели мы уступим писателям будущих поколений честь рассказать об этом миру?"
Надо ли отвечать на этот вопрос?
С самого начала мне хотелось бы сказать о его постоянности, верности своему писательскому труду и ясном понимании того, чего он хочет от литературы и от самого себя в момент окончания войны.
Проходит ровно год... И снова наступило 22 июня, но 1946 года годовщина войны, первый раз прожитая нами без войны.
"Памяти павших" - называется статья Василия Гроссмана, написанная специально к этому дню.
"Величайшая из войн повлекла великие жертвы, победа далась нам не даром; могла ли даром даться нам победа в этой невиданной по ожесточению борьбе", - этими, даже чуть скуповатыми строчками начинает он свою статью.
И чуть дальше:
"Мы знаем - жизнь щедра и богата. Мы знаем - на место павших пришли новые борцы и свершили победу. В бессмертии великого дела, в вечности жизни народа - утешительная мудрость, давно уж познанная людьми. Павшие живут в делах живых. Эта мудрость утешает нас..."
И вдруг на этом слове резко обрывается его голос: "Но к чему утешаться мудростью! Мы достаточно сильны духом, чтобы не искать утешения в своей печали. Пусть печаль не ищет себе утешений, пусть она живет в нас..."
Он вспоминает войну:
"Я видел развалины и пепел Гомеля, Чернигова, Минска и Воронежа, взорванные копры донецких шахт, подорванные домны, разрушенный Крещатик, черный дым над Одессой, обращенную в прах Варшаву и развалины харьковских улиц. Я видел горящий Орел и разрушения Курска, видел взорванные памятники, музеи и заповедные здания, видел разоренную Ясную Поляну и испепеленную Вязьму".
Такова география войны в жизни Василия Гроссмана...
И все-таки он уверен, что города поднимутся из пепла... "Но почему и теперь, - спрашивает он, - в пору победы жизни над смертью, вспоминается мне красноармеец, которого видел я под Ельней в декабре 1941 года. Он лежал на молодом, только что выпавшем снежке, под молодой, тоненькой яблонькой, лежал маленький, как воробушек, и на мальчишеском лице его была лукавая и робкая улыбка. Он прижимал к груди котелок с замерзшей кашей, и невинные длинные ресницы, казалось, вот-вот поднимутся над глазами, такими эти ресницы были тонкими и длинными, такими шелковистыми и легкими".
И - главное чувство, главная боль: "...нет силы, которая могла бы чуть-чуть поднять эти легкие шелковые ресницы над сомкнувшимися глазами юноши в красноармейской шинели. Этим глазам не увидеть осенних желтых листьев и блеска ручья, и пивной пены в кружке, и ласкового взора матери, и лунного света, и звезд на небе, и свежего ржаного хлеба. Эти глаза закрылись навеки веков".
И опять повторяет он:
"Так не будем же утешать себя мудростью, мы, ведшие войну ради человека, святости человеческой жизни и человеческой свободы".
Эта гуманистическая лирическая тема звучит патетически: "Нет ничего драгоценней на земле жизни человеческой, потеря ее безвозвратна. Потеря эта безвозвратна и невозместима... Каждый человек вплетается нитью в ткань жизни. Выдернута, порвана нить... Ткань жизни становится бедней и, как бы тонка, как бы хрупка и непрочна ни была эта нить, оборвавшись, исчезнув, она обедняет ткань. Новые, вплетенные в ткань жизни нити уж никогда не заменят исчезнувшую - она единственная и неповторимая в своей пышности, в скромности своей, в прочности, тонкости, хрупкости".
Гроссмановское понимание неповторимости человеческой жизни одной-единственной, живой, именно этой - как реквием над могилами павших.
"Вряд ли за всю историю человеческого рода, - восклицает он, - были два человека, полностью похожих друг на друга".
И опять, как музыкальный повтор, звучат его слова: "Нет ничего драгоценней человеческой жизни, потеря ее безвозвратна и невозместима".
Это великая гуманистическая программа... И естественно, что, возвращаясь к только что окончившейся войне, именно Гроссман сказал тогда: "На фронте приходилось слушать рассуждения о том, что война уничтожает ощущение ценности человеческой жизни, что там, где погибли миллионы, люди перестают верить в ценность жизни, перестают ощущать ее".
Что же ответил в тот год на это Василий Семенович Гроссман?
"Среди больших и малых задач, стоящих перед литературой, есть одна поистине великая и вечная задача. Эта задача - утвердить человека в его простых и священных человеческих правах, в его праве жить на земле, мыслить и быть свободным. Вечная и главная задача литературы! Ей служили самые великие писатели нашей земли - Пушкин и Толстой. Право жить на земле, право мыслить и быть свободным, независимо от того, какого цвета кожа человека, какая кровь течет в его жилах, независимо от того, беден он, бос ли, в мозолях ли его руки. Раскрыть и измерить духовное богатство и величие человека, познать в человеке человека!"
