Валерий ГУСЕВ
ДВА ДУНДУКА ИЗ СУНДУКА
Глава I
Митёк с автоматом
Лето начиналось хорошо: Алешку исключили из школы (до первого сентября за мелкое хулиганство); маму уволили с работы – их организация обанкротилась и развалилась, а папе вдруг дали отпуск.
– Отлично! – сказал он. – Раз общество не нуждается в наших услугах, займемся личными делами. Едем отдыхать!
И мы поехали. К папиному другу детства, писателю, который жил и творил на берегу небольшой реки.
Дом этого писателя стоял на холме. С него открывались дальние дали. Река, курчавые заросли на ее берегах, поле, заросшее разноцветными травами, чуточку синеющий лес – и очень синее небо.
И сам писатель оказался очень приятным человеком. У него были волосы до плеч, перехваченные по лбу ремешком, и густая борода, из которой все время торчала дымящаяся трубка.
– Это и есть писатель Лосев, – познакомил нас папа. – А по-простому, Митёк.
Алешка внимательно оглядел его, протянул ладошку и одобрительно сказал:
– Похож.
– На кого похож? – удивился писатель Лосев.
– На писателя. – Алешка еще раз придирчиво взглянул. – Но больше все-таки на Митька.
– Ого! – воскликнул писатель Митёк. И сказал папе: – Он у вас – ого!
– Еще как ого-то! – грустно подтвердила мама. – Еще узнаете. И не раз.
– Сработаемся, – улыбнулся Лосев, и где-то в глубине его густой бороды блеснули белые зубы.
Для начала мы, конечно, облазили весь дом. Больше всего нам понравился кабинет Лосева на втором этаже. Митёк сам привел нас туда. Мы как вошли – так и ахнули. Да, в таком кабинете не соскучишься! Первое, что нам бросилось в глаза, – в простенке между окон висела зеленая каска с красной звездой, а под ней – на широком кожаном ремне советский автомат времен Отечественной войны. С желтым деревянным прикладом, с дырчатым кожухом вокруг ствола, с круглым диском-магазином. Рядом, на подоконнике, стояли вверх деревянными ручками гранаты, похожие на странные бутылки. А на стене у входа – еще один автомат, немецкий. Черный такой, злобный и кусачий на вид.
– Ничего себе, – сказал папа с одобрением в голосе. – Целый арсенал! Молодец, Митёк! – И он снял с крючка советский автомат.
– «Папаша», – с тихой гордостью похвалился Митёк.
– Чей папаша? – удивился Алешка. – Ваш?
Я, честно говоря, тоже удивился. А Митёк засмеялся.
И объяснил, что так прозвали этот автомат бойцы на фронте, переделав на свой лад его марку – «ППШ».
А что, подумал я, похож. У него даже вид какой-то добродушный – как у папаши-пенсионера. А вот немецкий автомат, тот совсем другой – хищный и с каким-то шипящим змеиным названием – «шмайссер».
– А мне можно потрогать? – вежливо, но без особой надежды спросил Алешка.
– Да ради бога! Можешь даже пострелять.
– Вот еще! – возразила мама.
И тут выяснилось, что это оружие: и автоматы, и гранаты, и пистолет «маузер» в деревянной кобуре – все это оружие не совсем настоящее, хотя и имеет настоящий боевой вид. Все это оружие Митёк в свободное от работы над книгами время сделал сам, своими умелыми руками. И стреляет это оружие капсюлями от охотничьих патронов: грохот, пламя из ствола, пороховая гарь, но совершенно безопасно.
Алешка забрал у папы автомат, выставил ствол в окно и дал очередь. Здорово получилось! Как в кино, мама даже уши зажала. А потом «отжала» и попросила:
– И мне, ладно? Очень хочется.
Митёк объяснил маме, как пользоваться оружием, и она тоже выпустила «очередь» во двор.
– Молодец! – похвалил ее Алешка. – Ты на отважную партизанку похожа. – И тут же нахально попросил Митька: – А гранаты? Покидаем?
Гранаты тоже оказались почти настоящими. Корпус у них не стальной, а из картона, а внутри обыкновенная петарда.
– Гранаты кидать не будем, – сказал Митёк, – а то участковый примчится.
– Ну ты вооружился, – опять восхитился папа.
– А то! Никакая шпана не сунется!
– А что, есть шпана? – спросил папа с профессиональным интересом.
– А где ее нет? – удивился Митёк.
Мы с сожалением повесили на место автомат и продолжили «экскурсию» по кабинету. Здесь еще стояли два письменных стола. Заваленные бумагами.
– А зачем два? – спросил Алешка. – Вы сразу две книги пишете? Каждую на своем столе?
– Не совсем так. На этом столе я пишу днем, а на том столе вечером зачеркиваю все, что написал днем.
– И получается книга, – кивнул Алешка. И оба улыбнулись.
А я понял, что они уже подружились. Сработались.
Над левым письменным столом висел листок бумаги со всякими мудрыми изречениями великих и не очень великих людей. Там было много чего написано, я не все запомнил. Ну, например, такие мудрости:«Устами младенца глаголет истина», «Твоими устами да мед бы пить», «Люблю стариков – с ними не соскучишься». Это Остап Бендер сказал. А под этой фразой красовалось мудрое изречение самого писателя Лосева о самом себе: «Солнце моей жизни еще не скрылось за горизонтом, но уже склоняется к закату». Здорово, но малопонятно.
И мама тоже задумалась над этой «истиной».
– Очень просто, – сверкнув зубами в бороде, объяснил писатель. – Это напоминание мне, чтобы не ленился и много работал. Чтобы побольше успеть.
– Можно я кое-что для себя спишу? – спросил Алешка. – Мне всякие мудрые слова и мысли очень нравятся.
Надо же! А мы и не знали!
– Особенно про младенцев, – продолжил Алешка. – Которые всякие истины глаголют.
– В корень зрит, – похвалил его Митёк Лосев. – Писателем будет.
– Художником, – сказал я.
– Президентом, – сказал папа. – Только не знаю где.
– Он будет хорошим человеком! – решительно отрезала мама.
– Не надейтесь! – так же решительно все испортил будущий хороший президент. С талантом художника.
Еще одна примечательность в кабинете писателя – такой большой стенд, на который были наклеены портреты всяких великих классиков литературы. Тут и Толстой, и Чехов, и Тургенев, и Пушкин рядышком с Лермонтовым, и Гюго, и Джек Лондон, и Марк Твен, и Диккенс. И полно еще всяких классиков, которых я не видел и не слышал, а тем более – не читал. В середине этого стенда, в окружении этих великих умов, была приколота фотография самого писателя Лосева. С трубкой в бороде.
– Зачем это? – спросил Алешка.
– Чтоб классики не зазнавались.
А когда мама его об этом спросила: «Что за композиция?», Митёк ответил еще загадочнее:
– Она символизирует творческое освоение писателем Лосевым мирового классического наследия.
Мама вежливо улыбнулась, но кажется, как и мы, ничего не поняла.
А папа нам сказал, что его друг детства Лосев – очень хороший и скромный писатель. Он пишет замечательные книги о работниках милиции.
– А чего ж он о тебе не написал? – ревниво спросил Алешка. – О замечательном работнике милиции?
– Написал. Конечно, не целую книгу, но большую в ней главу. Вы у него спросите, он вам даст почитать.
Мы откладывать это дело не стали, главу в книге, которая называлась простенько и со вкусом «Всегда на посту», проглотили мгновенно, в первый же вечер, и совсем по-другому увидели своего привычного папу. Алешка даже стал при нем ходить на цыпочках и быстро вскакивал на ноги, когда папа появлялся в комнате. Дурака валял, конечно.
Но уважать папу мы стали еще больше. А заодно и писателя Лосева, который так здорово о нем написал и открыл для нас столько нового в этом привычном родном человеке.
– Дим, – сказал мне Алешка, – попроси Митька, чтобы он и о нашей маме написал.
– Ага, – сказал я, – и о нас с тобой.
– И о бабушке, – подхватил Алешка со смехом.
Наша бабушка – тоже герой в своем роде. Она – герой зубного труда. И любит похвалиться, что за многие трудовые годы вырвала у своих пациентов больше миллиона зубов. Это примерно – грузовой вагон. Кошмар!
Нас с Алешкой поселили в крохотной комнатушке на втором этаже, рядом с кабинетом Лосева. Он притащил из сарая две скрипучие раскладушки, небольшой столик и что-то вроде стоячего ящика с полками – «для личных вещей». А что нам еще нужно?
Мы застелили раскладушки, разложили по полкам личные вещи, в общем, освоились в отведенном нам помещении.
Комната нам очень понравилась. У нее было много достоинств. А главное – ее окно находилось прямо над крыльцом, где наши взрослые взяли привычку сиживать по вечерам. Папа с Митьком покуривали, мама вздыхала от удовольствия – ей нравились такие спокойные вечера, когда ее дети наконец-то улеглись спать и можно обсудить свои взрослые дела, не опасаясь внимательных детских ушек.
Вечером, когда нас прогоняли спать, мы гасили свет и распахивали настежь окно для свежего ночного воздуха. Ложились животами на подоконник и смотрели, как выбирается из леса на небо луна и как засыпает природа средней полосы. Луна обычно была сначала желтой, как мамина медная кастрюля, потом становилась красной, как спелый помидор, а уж в высоте серебрилась ярким светом.
