Александр Покровский
Как там страна
сборник рассказов
Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиши, ищущи себъ чти…
«Слово о пълку Игоревъ»
ГДЕ Я ТОЛЬКО НЕ НОЧЕВАЛ
Я ночевал везде: на вокзалах, если до них добирался, на скамейках, в гостиницах и даже в общежитиях для строителей. Приходишь в общежитие для строителей, которое помещается где-то в стороне от большой дороги — маленькое, покосившееся, одноэтажное, — и говоришь дежурной:
— Можно у вас переночевать?
А она смотрит на тебя, с головы до ног будто вывалянного в снегу — такая на дворе непогода, и уже час ночи, куда же ты пойдешь в такой холод, не в подворотню же, — и говорит:
— Два рубля.
И ты выкладываешь эти два рубля, а тебе дают простыни и наволочку и приводят в комнату, где уже лежат пять человек, и ты в потемках, стараясь не разрушить их храп, стелешь постель, а потом, стянув с себя шинель и всю одежду, влезаешь под одеяло — колючее, потому что простынь коротковата, и только закрыл глаза, как закружилась голова — это бывает, когда пешком идешь целый день, и немедленно ты чувствуешь, что падаешь куда-то глубоко-глубоко и летишь, летишь, и ничего не можешь поделать, потому что вроде связаны у тебя руки и ноги.
Ты падаешь так до самого утра.
Мне иногда кажется, что все это мне только когда-то приснилось…
МАЭСТРО
Я все время вижу себя под ореховым деревом. Не знаю, почему.
Странно как-то.
Смотрю в окно заиндевелое и вижу, что вокруг лето, зной, а я сижу под ореховым деревом, а вокруг разбросано много-много орехов, и я беру любой из них и так слегка только нажимаю. И в моих могучих, пахнущих отжатой сурепкой ладонях он трескается, а потом я его неторопливо выедаю, а мимо бежит-бежит тропинка — так бежит-бежит — и срывается вниз, и петляет по крутизне к морю.
Внизу ведь море. Ласковое. 35 градусов. Наверное, я в Греции.
— Пахомов!
Опять. Старпом. Прощай, Греция. Совершенно невозможно. У нас. Быть в Греции.
— Ты в море идешь?
Вот как. У нас теперь интересуются, иду ли я в море. И не просто интересуются, а суетятся, влажнея, торопятся узнать, хочу ли я в море. Не мешает ли мне чего. Хотеть. А раньше у нас был «священный долг» и я всем был должен. Я всегда был должен. Сколько себя помню — постоянно в долгах. С рождения. Только родился, и сразу должен. А, кстати, может, я не хотел рождаться. Мне было уютно, тепло, сыро, кормили, а потом, не спросясь, достали, и я всем стал должен. И дети мои будут должны. Я их буду учить, водить за ручку в театр и через проезжую часть, и какое-то время они не будут знать о своем долге, а потом исполнится им 18 лет, и о долге вспомнят. Мальчиков посадят вроде бы даже в застенок — это я про наши вооруженные силы, а девочки будут с нетерпением ожидать замужества, чтобы они родили для застенка мальчиков.
— Пахомов, я с тобой разговариваю. Ты меня слышишь?
— Слышу.
— Ну?
— Александр Евсеич, я вчера видел чудный сон: у нас ракета после запуска из-под воды, как вы понимаете, не выдержала глумлений, развернулась и полетела на Москву. Там она взорвалась, и через некоторое время на улицах Филадельфии продавали сувенирные осколки нашего Белого дома. И назывались они «русский Белый дом».
— Ты заму эту историю расскажи.
— Не могу.
— Почему?
— После того как они предали свои идеалы и вышли из партии, я с ними не разговариваю. Пусть даже эти идеалы были ложными и противоречивыми. Все равно. Не люблю я перебежчиков.
— Я тебя спрашиваю, ты в море идешь?
— Отвечаю: не иду.
— Почему?
— Мне за прошлый раз не заплатили. Вы мне обещали. Клятвенно. Что заплатят по приходу в базу. Ну и что? Обманули?
— Я деньгами не заведую.
— Если вы ими не заведуете, то присылайте ко мне того, кто заведует, и я с ним в один миг договорюсь. Я сговорчивый.
Вот как мы теперь разговариваем со старпомами и ходим в море из-под палки, конечно, но с помощью пряника.
Времена меняются.
В море теперь ходит сборная нашей базы, и чтоб ее набрать, старпом бродит по казарме и договаривается.
И пряник у нас один — деньги.
Пиастры на бочку, вашу какашу!
Принимаем и дублоны, и тугрики, франки, лиры, японские йены, грезы бородавочника, но больше всего любим доллары.
Очень любим.
Со слезами на бесстыжих глазах.
Я случайно видел одного чиновника, а у него в руках — доллары. Так вы знаете, плакал человек от счастья.
Я иногда думаю, хватит кривляться, объявим себя последним штатом Америки и заживем, и чиновничья у нас будет в два раза меньше, потому что зачем нужны свои, если есть чужие. А то неудобно как-то, в море ходим, а врагов нет.
И кормят говном. На первое капуста с водой, на второе капуста без воды, на третье — вода без капусты.
Нальют первое, а она там лежит на дне, красивая как Офелия.
А деликатесы, как принято, заменяются по таблице замен: икра на балык, балык на селедку, селедка на сено, сено никто не ест, но его еще не подвезли.
Лейтенанты служить отказываются, старички ждут пенсию, как Пенелопа своего Одиссея, а таких, как я, пихают в море.
А я ведь специалист. Маэстро в своем деле. И в названном качестве нас на флотилии только два с половиной человека. Так что марку держим и в море ходим исключительно после предоплаты.
А по-другому пусть им зайцы служат.
А то повадились: приходят деньги на флотилию, и в первую очередь их получает штаб, затем тыл, а потом они дают на какой-нибудь экипаж все, что осталось, и все бегают, занимают там до следующего раза.
Я тоже какое-то время так жил, пока не понял наконец кое-что про свою незаменимость. Тут-то они и попались, влипли, пламенные испанские пидарасы.
Они влипли, а мы теперь при деньгах.
Правда, оплошности иногда случаются. Вот как в прошлый раз: мне пообещали, а я и уши распустил. Но это с нами теперь крайне редко происходит.
А не найдут никого — пускай флагман вместо меня сходит. Слегка проветрится. А то в штабе и в тылу теперь организовалась дивная жизнь. Сначала они продали все: разложили по кучкам медь, нержавейку, маломагнитную сталь, зип и загнали все это к Павкиной матери, а теперь они зарегистрировали на собственных жен продовольственные ларьки и на штабных машинах туда водку возят.
Чудная жизнь. В пять часов море на замок и мы в лавке. Как в Египте. Россия — страна фараонов.
Вот пускай фараоны и охраняют наше водное пространство.
А я без денег не могу.
Устаю быстро и в Грецию хочу.
С удовольствием, кстати, поехал бы.
Поднимать греческий флот.
О КОЗЫРЬКЕ
Только не о козырьке от фуражки, о другом козырьке.
Видели, как дерьмо замерзает в унитазе?
Наверное, не видели?
Где ж вам видеть, если вы там никогда не были.
Это бывает на севере во время великих холодов.
Правда, оно замерзает не совсем в унитазе, оно замерзает на улице, в канализации, а в унитазе оно потом скапливается, и еще оно скапливается в ванне, особенно если квартира на первом этаже, а все остальные этажи срут по-прежнему, невзирая на то, что канализация замерзла, и ты бегаешь снизу-вверх и говоришь им: не срите, а они все равно срут, и в ванне у тебя прибывает.
От этого можно свихнуться.
Я имею в виду то обстоятельство, что можно свихнуться от собственного бессилия.
У нас старпом мчался как вихрь по всем этажам и стучал во все двери, которые либо не открывали,
либо открывали и говорили, что мы, дескать, не срем,
а сами срали самым наглым образом,
и старпом прибегал и смотрел в ванну, где копилось дерьмо,
и впоследствии, от расстройства, разумеется,
он напился вусмерть и, что совсем уже непонятно,
вывалился из окна на лестнице пятого этажа.
Но упал он не вниз головой, как водится,
а в полете, с каждым метром трезвея, сообразил — головой нельзя, спиной нельзя, ногами, животом тоже нельзя — поджал ножки и грянулся задницей о козырек над парадной и сломал его совершенно.
Козырек просто вдребезги разлетелся.
И хорошо еще, что в нем было так мало цемента,
просто совсем его не было,
может быть, там все клеилось и не цементом вовсе,
а слюной мидий,
я не знаю, вполне возможно,
и еще хорошо, что в нем совершенно отсутствовала железная арматура, хотя она должна была там быть.
Старпом только смещение двух позвонков себе заработал, а все из-за того, что дерьмо замерзло в унитазе на первом этаже.
по поводу ПРЕДЫДУЩЕГО РАССКАЗА
Тут недавно мне начали говорить, что все это выдумка, что, мол, не мог старпом упасть на козырек.
А я им говорю: чистая правда. Мне самому когда рассказали, что старпом двести шестнадцатой упал на козырек, я сразу же спросил: «Фуражки?» — оказалось, не фуражки.
И в «скорой помощи», куда немедленно позвонили насчет того, что старпом упал на козырек, тоже спросили: «Фуражки?!» А им говорят. «Нет, не фуражки! Он упал на козырек!» — а они опять: «Фуражки!» — «Да нет же! Не фуражки! Он упал на козырек!!!»— «Фуражки!!!» — «Блядь! Да не фуражки же!!! Не фу-ра-ж-ки!!!» — и так пятнадцать раз подряд, потому что в те мгновения от волнения никто не мог сообразить, что бывает другой козырек.
