Курт Воннегут
Найди мне мечту
Если коммунисты еще надеются побить демократический мир в производстве канализационных труб, им придется поднапрячься — всего лишь один завод в Креоне, штат Пенсильвания, производит труб вдвое больше, чем Россия и Китай вместе взятые. Это чудное предприятие называется Креонский завод и принадлежит Сталепрокатно-сталелитейной компании.
Директор завода, Эрвин Бордерс, говорит всем инженерам-новичкам: «Если вам не нравятся канализационные трубы, вам не понравится у нас в Креоне». Сам Бордерс, сорокашестилетний холостяк, с гордостью носит прозвище Мистер Труба.
Креон — город труб. Футбольная команда местной школы зовется «Креонские трубники». Единственный загородный клуб в округе — гольф-клуб «Труба-сити».
В холле клуба действует постоянная экспозиция различных видов труб, а оркестрик, который по пятницам играет на танцах, называется «Энди Миддлтон и Креонские трубадуры».
В один из таких летних вечеров Энди Миддлтон оставил своих подчиненных на попечение клавишника и вышел на поле для гольфа — расслабиться и подышать воздухом. К своему удивлению, он обнаружил там плачущую молодую женщину. Энди не встречал ее раньше, а он тут родился и прожил двадцать пять лет.
Энди спросил, чем он может ей помочь.
— Спасибо, — сказала она. — Все нормально. Ничего страшного.
— Ага, — согласился Энди.
— Нет, правда, у меня постоянно глаза на мокром месте. Я могу расплакаться совсем без причины.
— Ваших близких, наверное, это не радует?
— И не говорите.
— Зато это может пригодиться на похоронах тех людей, которых вы не любили.
— В индустрии канализационных труб это точно не пригодится, — вздохнула она.
— А вы занимаетесь трубами? — спросил Энди.
— А разве не все в этом городе занимаются трубами?
— Я — нет.
— И как же вы добываете себе пропитание?
— Торчу на сцене со своим оркестром, даю уроки музыки и все в таком духе.
— О господи, музыкант, — всхлипнула она и отвернулась.
— Это плохо? — удивился он.
— Видеть вас не хочу, всех до единого!
— В таком случае закройте глаза, и я уйду от вас на цыпочках, — сказал он.
Но не ушел.
— Это ваш оркестр сегодня играет? — спросила она.
Музыка была слышна на удивление ясно.
— Он самый.
— Можете остаться.
— Не понял.
— Вы — не музыкант, — заявила девушка. — У музыканта от такой музыки завяли бы уши и случился удар.
— Вы первая, кто в нее вслушался, — признался он.
— Я вам, наверное, поверю, — сказала она. — Эти люди не слышат ничего, кроме разговоров о своих трубах. Когда они танцуют, они хотя бы придерживаются ритма?
— Когда они что?
— Что, что? Танцуют.
— Да кто здесь танцует? — усмехнулся Энди. — Мужчины проводят весь вечер в раздевалке, пьют, играют в кости и говорят о канализационных трубах, а женщины сидят на террасе, обсуждают то, что подслушали из разговоров мужей о канализационных трубах, вещи, которые они купили на деньги от продажи труб, и вещи, которые они бы хотели купить на деньги от продажи труб.
Девушка снова заплакала.
— Опять ничего страшного? — спросил Энди. — Опять все нормально?
— Все нормально, — ответила она. В этот момент нестройный, фальшивый маленький бэнд в пустой танцевальной комнате издал серию хрипов и визгов. — Боже мой, за что же ваш оркестр так ненавидит музыку?
— Так было не всегда, — сказал он.
— А что случилось?
— Они поняли, что навсегда застряли в Креоне и что никто в Креоне не будет их слушать. Если бы сейчас я пошел и сказал им, что прекрасная девушка слушает их и плачет, то они попытались бы вспомнить кое-что из своих прежних талантов и показать вам, на что способны.
— А вы на чем играете? — спросила она.
— На кларнете. А хотите, пока вы тут плачете в одиночестве, мы сыграем оттуда что-нибудь специально для вас?
— Нет, — сказала она. — Спасибо за предложение, но мне не хочется музыки.
— Транквилизаторы? Аспирин? Сигареты, жвачка, конфеты?
— Чего-нибудь выпить, — сказала она.
Протискиваясь через забитый бар, носивший гордое название «Веселый трубник», Энди получил массу полезной информации по трубному бизнесу. Оказывается, Кливленд закупил много дешевых труб производства другой компании, и через двадцать лет Кливленд об этом сильно пожалеет. Он узнал, что ВМФ не просто так одобрил креоновские трубы для всех видов зданий, и жалеть об этом никому не придется. Мало кто знает, услышал он, что весь мир просто-напросто потрясен достижениями американской трубопрокатной индустрии.
Еще он узнал, кем была та женщина. На танцы ее привел Эрвин Бордерс, директор Креонского завода. Он встретил ее в Нью-Йорке. Малоизвестная актриса, вдова джазового музыканта, мать двух совсем маленьких дочек.
Все это Энди узнал от бармена. В бар зашел Эрвин Бордерс, сам Мистер Труба. Он вытягивал шею и вертел головой, явно кого-то разыскивая. В руках он держал два стакана — лед в них успел растаять.
— Ее так нигде и не видно, мистер Бордерс, — крикнул ему бармен.
Бордерс огорченно кивнул и вышел.
— Кого нигде не видно? — спросил Энди у бармена.
И бармен выдал ему все, что знал про вдову. И шепотом добавил, что, по его мнению, в Илиуме, в штаб-квартире Сталепрокатно-сталелитейной компании, знают об этом романе и не очень его одобряют.
— Ну скажи на милость, — спросил бармен у Энди, — что молодой нью-йоркской актрисе делать у нас в Креоне?
Женщина называла себя сценическим псевдонимом, Хильди Мэтьюс. Бармен понятия не имел, кто был ее мужем.
Энди зашел в зал для танцев, чтобы попросить своих Трубадуров играть немного приличнее — для плачущей женщины на поле для гольфа, — но застал там еще и Эрвина Бордерса. Бордерс, грузный, серьезный дядька, попросил группу сыграть «Индейский зов любви» как можно громче.
— Громче? — удивился Энди.
— Чтобы она услышала и пришла сюда, — сказал Бордерс. — Ума не приложу, куда она запропастилась. Оставил ее на террасе, с женщинами... всего на минуту! А она словно испарилась.
— Может, ей надоели разговоры о трубах? — спросил Энди.
— Трубы ее очень даже интересуют, — сказал Бордерс. — От женщины с такой внешностью трудно этого ожидать, но мои рассказы о заводе она может слушать часами. И ей никогда не бывает скучно.
— А «Зов любви» ее вернет?
Бордерс промямлил что-то неразборчивое.
— Прошу прощения?
Бордерс покраснел и насупился.
— Я сказал, — буркнул он, — что это наша мелодия.
— Понятно, — кивнул Энди.
— И зарубите себе на носу: я собираюсь на ней жениться, — сказал Бордерс. — Сегодня мы объявим о нашей помолвке.
Энди отвесил легкий поклон.
— Поздравляю. — Он поставил стаканы на стул и взял в руки кларнет. — «Индейский зов любви», ребята. И погромче!
Музыканты замешкались. Они не торопились играть, все пытались что-то сказать.
— Что случилось? — спросил Энди.
— Прежде чем мы начнем, — сказал клавишник, — тебе не мешало бы узнать, для кого мы играем, для чьей вдовы.
— И чьей?
— Я и не знал, что он так знаменит, — встрял Бордерс. — Упомянул его имя, и твои ребята чуть со стульев не попадали.
— Кто?
— Наркоман, алкоголик, избивавший жену, донжуан, которого в прошлом году застрелил ревнивый муж-рогоносец, — возмущенно сообщил Бордерс. — Не понимаю, что вы все так восхищаетесь этим типом?
И он назвал имя человека, который, наверное, был величайшим джазменом всех времен и народов.
— Я решила, что вы уже не придете, — сказала она, увидев Энди.
— Пришлось играть песню на заказ. Кое-кто попросил нас сыграть «Индейский зов любви», громко, во всю мочь.
— А! — сказала она.
— Вы слышали и не пришли?
— А что, от меня этого ждали?
— Он сказал, что это «ваша мелодия».
— Это он так считает. Думает, что это лучшая песня в мире.
— А как вы вообще познакомились? — спросил Энди.
— У меня совсем не было денег, я искала работу, все равно какую. В Нью-Йорке Сталепрокатно-сталелитейная компания отмечала юбилей. Им нужна была актриса для торжественного открытия. Роль получила я.
— И какую?
— Меня нарядили в золотую фольгу, дали корону из водопроводных тройников и представили как Мисс Новые Возможности Трубопрокатного Бизнеса в Золотые Шестидесятые. На этом мероприятии присутствовал и Эрвин Бордерс.
Она залпом осушила стакан.
— Будем, — сказала она.
— Будем, — согласился он.
Она отобрала у него второй стакан.
— Извините, но мне надо выпить и это тоже.
— И еще десять стаканов?
— Если этот десяток стаканов даст мне силы вернуться к этим людям, этим огням, этим трубам, я выпью все десять. И даже больше.
— Что, так все плохо? — спросил он.
— Зачем я вышла сюда? — выдохнула она. — Лучше бы я оставалась там!
— Иногда самая большая ошибка, — сказал Энди, — это отойти в сторонку и задуматься. Очень легко потерять решимость.
