Б. Е. Немцов
ПРОВИНЦИАЛ
О СЕБЕ
ОТКУДА Я?
Сейчас я, конечно, «сам из себя», автономный. Впервые я почувствовал свою автономность, пожалуй, классе в десятом. Чувство было связано с конкретным событием: впервые не пришел домой ночевать. Скандал был, это ясно. Пришлось ощутить себя самостоятельным… А вообще, судя по росту, по комплекции и по волнистым волосам, я явно в отца. Если говорить о чертах лица, о памяти и вообще об умственных способностях, то — больше в маму.
ПРОШЛОЕ — СО МНОЙ?
Конечно. Правда, запоминаются почему-то довольно смешные истории, какие-то несущественные, малозначимые. Например, как я потерялся на пляже, когда мы с матерью были в Сочи. Часто вспоминается. Или, когда уже в Горький переехали, играли в догонялки на строящихся гаражах и я свалился и распахал себе голову. Детские драки вспоминаются, в том числе в школе. Это были отнюдь не победоносные драки. В детских драках я победителем не был.
Вспоминаются всякие истории из жизни в военных лагерях. Вот одна такая: утро раннее, прапорщик Зайнуллин, как сейчас помню, заходит в палатку и говорит: «Подъем!» Естественно, громким голосом. Все встали, а я лежу. Потому что шесть часов утра, а я не привык вставать в шесть часов утра. Второй день в армии! Потом он входит снова, а я уже один. Говорит: «Тебе что, непонятно?» Я понял, что сейчас что-то будет. Вышел. Прапорщик Зайнуллин говорит, спокойно так: «Ну вот что. Либо ты сейчас подтянешься больше, чем я, на турнике, либо пойдешь пять километров гусиным шагом. На корточках, значит. Без остановки».
Пять километров гусиным шагом — это смерть. Нельзя пройти. Прапорщик Зайнуллин был человеком худым и крепким. Подтянулся он двадцать три раза. Стоял взвод, наблюдал. Потом я тоже подтянулся. Двадцать восемь раз. Он сказал: «Можешь с утра не просыпаться. Вообще».
А уж что касается современной жизни, помню практически все. Выборы в Верховный Совет Союза, борьбу с атомной станцией, первые демонстрации, встречи с Сахаровым, и рождение ребенка, и защиту диссертации, и участие в научных конференциях… Все живо.
Я — ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Шестилетний кудрявый, не обремененный заботами мальчик. Симпатичный. Каждый день ходил на Ривьеру купаться. А зимой грустил, глядя в окно на переулок Максима Горького в городе Сочи. Грустил от безысходности и беспросветной мглы, как это всегда бывает в Сочи зимой.
Вундеркиндом не был. Мать приучала слушать симфоническую музыку, но ничего не получилось. Отец постоянно водил на различные увеселительные мероприятия, включая рестораны, поездки в Красную Поляну, встречи с друзьями. Наверное, я ему помогал общаться — как какая-то приманка. Отец свободный был человек, с нами не жил.
Я — ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Шестнадцать… Десятый класс, постоянная влюбленность, большое желание поступить в университет. Поступил. Ощущение свободы, независимости от родителей. Хорошие отношения с самим собой? Нет. Переходный возраст…
Я — ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
Двадцать шесть… Защитил диссертацию, намеревался писать докторскую, прямо сразу, хотел к тридцати годам стать доктором наук. Участвовал в различных конференциях, международных в том числе. Известность в научном мире — «узкая». Семинары в Физическом институте Академии наук в Москве, где Гинзбург и Сахаров работали.
Никакой политической жизни. Хотя интерес к ней был. Устойчивое диссидентское восприятие жизни, скептическое отношение к Горбачеву — после его Указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом я понял, что он просто плохо знает свою собственную страну и людей. Но тем не менее никаких таких позывов к общественной деятельности нет.
ИЗМЕНЯЮСЬ?
Конечно. Старею… С утра мешки под глазами. Меньше выносливости. Меньше подтягиваюсь. Ну, скажем, пятнадцать, тринадцать раз. Нечасто этим занимаюсь.
Дальше. Становлюсь жестче, кожа становится толще. Это ни хорошо, ни плохо: это вынужденно, чтобы существовать. Это инстинкт самосохранения. Просто тонкокожий человек не может долго находиться на ледяном ветру. Заболеет и умрет. Стальной ветер, который постоянно дует здесь (я не имею в виду физический ветер, безусловно), требует определенной закалки. Нельзя превращаться в циничного человека, но и нельзя оставаться сентиментальным и размазанным. Кстати, в этом процессе ужесточения абсолютно все зависит от самого себя.
А с другой стороны, требования к людям становятся более заниженными. Столько видел за это время и низкого, и подлого, и глупого, и преступного, что понял: если человек не хватает звезд с неба, но достаточно порядочен, то это уже огромное благо. И уже только за одно это его можно уважать. Раньше мой максимализм требовал от человека быть совершенным во всех смыслах. И если что-то у него выпадает, то он уже не достоин того, чтобы быть интересным. Тот же подход действовал и по отношению к самому себе.
СУДЬБА
Чувство судьбы, предопределенности — абсолютное. Я не знаю, что со мной будет завтра, и готов ко всему. Жизнь — хаотический процесс. Дело в том, что я себя не ощущаю личностью, влияющей на ход истории, как зачастую думают некоторые другие политики. Я — песчинка, может быть, не самая мелкая, какие есть в этом океане предопределенности, но все-таки — песчинка. Она может как-то сопротивляться в деталях, но глобально не может изменять жизнь и судьбу.
Раньше, в «период максимализма», этой уверенности не было. Она — результат опыта.
УДАЧА
Я часто побеждаю. Иногда кажется, что результат того или иного начинания непредсказуем, но потом ход жизни показывает, что я побеждаю. Иногда я теряю при этом, но все равно… побеждаю. Тут явно сопутствует какая-то удача. Либо какое-то стечение обстоятельств, что, по сути, тоже удача. Может быть, ангел-хранитель меня оберегает?
Но это может и кончиться. Удача может отвернуться. Постоянное ощущение, что она может отвернуться, держит меня в узде. Заставляет быть в форме.
МОЯ САМАЯ БОЛЬШАЯ УДАЧА
Это — когда у меня дочь родилась! То, что у меня есть потомство. Это здорово! Жалко, что в единственном числе.
УСПЕХ
К моей матери однажды подошла цыганка. Лет пятнадцать назад, а может, и больше. Нагадала матери, что ее сын будет всемирно известным человеком. Мать очень сильно смеялась.
Если это называть успехом, то он достигнут. Но на самом деле я свой личный успех связываю с нынешней деятельностью. Я думаю, что успех будет абсолютным и можно будет с чистой совестью уходить из этого кресла, если люди будут жить лучше. Как ни банально это звучит. И если будет виден мой вклад в это дело. И второе — если появится такое устойчивое словосочетание: вот в «немцовские времена» было так, а сейчас стало иначе. Нынешнее свое положение я расцениваю как успех авансом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
